Чернявская Татьяна - За краем поля
"А ведь действительно, нигде нет и упоминанья о судьбе Сосновских, после претворения проклятья, - заметил чародей. - Уйти в небытие и выпасть из истории. Какая изящная судьба. Что ж мне это вряд ли удастся ощутить на себе. Пора..."
Глубоко вздохнув сладковатый аромат разливающегося по округе тлена, мужчина распростёр руки над алтарём и прикрыл глаза. Из груди его, едва затрагивая горло, рождался хриплый, запретный напев. Слова и звуки мёртвых стихиров драли лёгкие и глотку, каплями крови стекая в желудок. Тренированное годами сердце послушно переняло глубинный ритм, стуча в висках и членах единой мелодией. Срываясь в пространство, сквозь открытые участки кожи, она заставляла ярче вспыхивать свечи. Массивная сфера, чуть покачнувшись, пришла в движенье. Мир, прихвативший одним из измерений за край материи, же остановил своё оборот. Порыв чистой силы, томившейся в недрах земных между жилами сизого сланца, взметнулся к небесной сфере, вздымая в воздух облака серебрящихся лунниц.
Тёмный чародей вытащил из нагрудного чехла старый изогнутый кинжал чёрной меди и, продолжая напевать слова архаичного стихира, по рукоять вогнал в ладонь. Проклятая кровь хлынула на алтарь, будто не плоть её удерживала, а тонкая плева сопротивлялась внутреннему давлению. Чарующий напев не сбился, даже не дрогнул ни единым звуком, пока к изрезанной кисти прижимали древний янтарь. Печать Кейтуса, коснувшись живительной влаги, жадно вцепилась в открытую плоть незримыми жгутами-нитями. Янтарь сверкнул, задрожал, налился густым багрянцем и с треском отпал, переполненный клочьями резерва. Медведь, осторожно подобрал его, оберегая от нового соприкосновенья с проклятой кровью и с силой вдавил в голову вошедшего в транс жертвенного зверя. Зачарованный непрекращающимся напевом кот, скованно дёрнулся, пытаясь уклониться от несущей агонию и муки печати. Блеснул в свете кружащих рун окровавленный кинжал, омываясь сочащейся из держащей руки кровью. Удар... и клинок треснул до рукояти.
Дрогнула земля, выбрасывая волны зыбкой силы до северных болот, гор запада и холмов востока. Жар поднялся по алтарю, поджигая пучки повядших лунниц. Напев прервался изодранный воплем и сфера покачнулась. Небеса прорезала ветвистая молния, зависнув в облаках так и не коснувшись земной тверди. По трещинам-разломам звёздами разбежались искры, вытягивая абрисы неровной воронкой.
- Свершилось, - с восторгом подумал мужчина и в голос уже прокричал зыбкому разлому измерений: - Силой и властью заклятой и проклятой к мощи взываю мне лишь послушной: тот, кто...
Тонкий бабий визг, особенно мерзкий и глумливый в благоговейной тиши величайшего в истории чародейства ритуала, разорвал пространство меж алтарём и воронкой, заставив голос заклинателя дрогнуть, а самого чародея невольно качнуться, так он был резок и до оторопи знаком. Медведь медленно, словно не до конца ещё веря в происходящее, заставил себя обернуться, вопреки здравому смыслу. Из тьмы объятого разлившимся проклятьем поля на него смотрело два светящихся глаза. Один был пронзительно зелёным, сияньем ровняясь с трещиной пролома, другой - лиловым и почему-то всё время мигал.
- Нет, вы издеваетесь!?! - отчаянно заорал чародей, уже понимая, что таинство грубо нарушено и пути отступленья пылают под ногами.
Вскинув руку над жертвой, он попытался перехватить токи силы, но скрюченные пальцы не поддались. Чародей уж было потянулся к печати, как нечто великое настолько, что душа заходилась в первозданном трепете, вцепилось в загривок, вздёргивая над алтарём и увлекая в сквозящий инфернальной энергией поток.
***** ***** ***** ***** *****
Было холодно. Земля, казалось бы, прогретая за весну и лето должна, если не пыхать жаром, то бережно ласкать ноги теплом иль лёгкой прохладой, но мрачное поле встречало гостей злобным, поистине могильным холодном. Чуть тёплый воздух, будто случайно залетевший в этот обрывок пространства, заметно дрожал, отторгая от себя инфернальный повей, что по ямам и особо глубоким бороздам успел затянуться ажуром изморози. Колкие, толстые плети морозца, припудренные пыльцой раскрывающейся лунницы, превращали поле в огромный экзотичный ковёр.
- А ты знаешь, что лунница цветёт только три ночи в году и её пыльца может вызвать анафилактический шок в случае применения некоторых заклинаний? - заметила Алеандр, растирая меж пальцев сияющую в свете луны пудру. - Вот только я не могу припомнить, каких именно, но если что - средство безотказное.
Яританна в ответ рассеянно кивнула. Она не особенно следила за потоком травницких мыслей, да собеседнице это и не было столь уж необходимо. В противном случае, после каждой фразы Валент вынуждена была бы слышать стук зубов боевой подруги. Босые ноги, что раньше были изнеженны городской жизнью, а теперь покрылись царапинами и мозолями суровых словонищских дорог, начинало сводить от холода.
"Если я завтра же не получу горячую примочку и полфлакона укрепляющей настойки, непременно подхвачу воспаление лёгких с осложнениями. Ревматизм будет точно, возможно, артрит и даже гангрена. Ногти таким темпами отслоятся к утру..." - безрадостно думала духовник, пытаясь навскидку определить площадь повреждений.
Она последними словами поминала себя за спешность, не позволившую подобрать что-нибудь из хозяйской обуви. Отвратительное, пульсирующее в висках предчувствие гнало её прочь из Кореней с такой силой, что девушка ещё очень удивилась, обнаружив при себе шаль и сумку. Хватательный рефлекс в случае обедневшей ратишанки всегда срабатывал безукоризненно. Теперь же разбушевавшаяся интуиция гнала её дальше: через заваленный хламом окоп, через груды сбитой до состояния кирпича промёрзшей земли, звериные ямы и острые пучки незнакомых трав. Гнала она её к центру странного поля или, напротив, старалась увести по окружности в ставший практически привычным лес, девушка понять не могла. Наверное, внутреннее чутьё также страдало плохим ориентированием на местности и никак не могло определиться, а, может, мёртвое излучение тёмной энергии, плескавшееся вокруг и бурлящее под кожей, сбивало и без того слабенький дар. Одно Яританна могла сказать с полной уверенностью: петь ей пока не хотелось, а значит всё ещё не так уж и страшно.
- Интересно, как там наши, - Алеандр нервно оглянулась на светлый силуэт деревни, что по пересечению оврага стал пугающе бледен и зыбок, как мираж котлеты за два дня до стипендии. - Стасию же совершенно нельзя мешать сивуху с берёзовкой, да и аллергия у него на земляные бобы. Вот, что он будет делать, когда начнёт руки раздувать, а кожа покроется зудящими пятнами? А Равелий? Я же когда его в последний раз видела, он уже грибы пил и шлёндр тискал, а это же стопроцентно длительное отравление и букет специфических заболеваний. Представь только, какой конфуз будет его папочке в Совете, когда все узнают, с чем его сыночек к лекарю ходил. Да я бы после такого подала бы в отставку.
Алеандр нервно хохотнула. Чувство опасности, свойственное даже таким бесстрашным и перспективным чародейкам, было сильнее выдержки одного подмастерья. Нервная дрожь блуждала по телу, заставляя постоянно оглядываться, дергаться от шорохов и сжиматься от прикосновений высоких трав к голым икрам. Она не была настолько чувствительна к токам силы и глубинным излучениям, загрубев за горелкой и тёртыми травами, но даже слабых способностей хватало, чтобы поддаться под влияние места. Густая, душащая мёртвая энергия, подавляла, глушила резерв, обостряя в мозгу единою мысль о бегстве. Однако, раз юная Валент, глубоко уверившаяся в собственной миссии, вполне осознанно и, главное, заслуженно возложила на себя тяжёлую ношу героической роли, то даже помышлять о столь малодушном поведении не могла. В её толковании, то был не страх или трепет, а здоровое, даже для настоящего героя, недовольство и, самую малость, возмущение. Ей не нравилась густая, душащая атмосфера, тяжёлый затхлый воздух с ароматом гнильцы и бумажной пыли. Не нравился треск под ногами и холодный сквозняк, пробирающий сквозь сарафан. Не нравилось демоново поле и трава на нём. Хотя нет, трава определённо нравилась, но нужных инструментов для сбора редкой пыльцы при себе не было, что тоже раздражало.
Больше невозможности удовлетворить свои травнические порывы Эл волновало поведение спутницы. Лёгкая отстранённость и молчаливость ещё вполне могли сойти за нормальность, но вот та решимость, с которой девушка, абсолютно бездарная в ориентировании, вела их вперёд, наводила на мысль о проявлении у напарницы идеи фикс, а, может, и самого Великого Бздика. И мысль эта заставляла травницу нервничать, больше аттестации у Воронцова. А когда Алеандр нервничала, она начинала говорить, бессвязно говорить на любую тему и любую глупость, лишь бы звуком собственного голоса заглушить робкие позывы здравого смысла и увещевания воспалённой совести. Сейчас её совесть, всегда являвшаяся образованием недоброкачественным, разрывалась между желанием вернуться в деревню к парням и няньке и необходимостью это сделать, дабы не попасться духовнику под горячую руку.
