Дана Арнаутова - Дорогой Жан...
Я надеюсь, что в главном городе Нижней Нормандии смогу получить доступ ко всем ежедневным газетам, в которых печатаются сводки несчастных случаев и преступных происшествий. Вам, наверное, известно, что, согласно правилам, в архив полицейского департамента региона поступают экземпляры всех печатных изданий, выпускаемых в этом регионе, даже самых маленьких провинциальных газет. В прошлом месяце я ездил по служебным делам в Нант, и у меня сохранилось письмо в нантский городской архив с указанием оказывать содействие и помощь. Надеюсь, мне удастся убедить архивные власти Кана, что мое пребывание в их городе — часть прошлого поручения, но если эта надежда окажется безуспешной, не могли бы вы прислать на мое имя любой запрос из вашего департамента, касающийся архивных исследований? Господин Жавель, я понимаю, что моя просьба кажется более чем сомнительной, но вы гораздо лучше меня знаете, что инспектор Мерсо не остановится раньше, чем либо поймает преступника, либо полностью убедится в своей неправоте. А я верю, что он прав, и хочу помочь ему всеми доступными мне силами и способами.
Если монстр, о котором мы говорили, существует, он непременно проявится в Нижней Нормандии в этом году. Мне достаточно будет последовательно проверять все газеты региона, чтобы рано или поздно наткнуться на подозрительные случаи смерти юных девушек, ведь это всегда привлекает внимание журналистов. Но если я получу доступ к полицейским сводкам, время ожидания сократится в разы, и, возможно, ваше письмо спасет чью-то жизнь.
Кроме того, если вас не затруднит, не будете ли вы столь любезны еще раз передать господину Мерсо, что в Кане я собираюсь поселиться в гостинице «Дюссо» и буду ждать от него любых известий. Я понимаю, что господин Мерсо не воспринимает меня всерьез, но надеюсь доказать ему, что аналитический подход к исследованию документов может дать полезные результаты в расследовании преступлений.
С глубоким уважением, ваш А. Легран3
18 сентября 1933 года, Сен-Бьеф, Нормандия
Дорогой Жан,
Дожди, непрерывно лившие целую неделю, наконец-то прекратились. Сегодня меня навестил доктор Мартен, обеспокоенный, по его словам, тем, что давно не видел меня в деревне. Неудивительно, ведь со времени моего приезда я был в Сен-Бьефе всего пару раз. Осенняя апатия, кажется, все-таки преодолела крутой склон холма и вползла в наш дом одной из темных дождливых ночей, заполнив его невидимой влажной мглой. У меня болят суставы пальцев, а аппетит совершенно пропал, чему, впрочем, не стоит удивляться. Доктор Мартен, осмотрев меня — и охота же ему тратить время — лишь вздохнул многозначительно. Да, я все прекрасно понимаю сам. Каждый день, на который продлевается мое томительное существование — это подарок судьбы. Незаслуженный подарок. Но я сказал ему, что хочу увидеть сбор урожая, пусть и не успею дождаться, когда кальвадос этого года созреет. Ты ведь помнишь, что последние яблоки для кальвадоса Дуаньяров снимают в конце октября — и я хочу последний раз посмотреть на струю бледного золота, льющуюся в дубовые бочки, вдохнуть ее пока еще девственный аромат, только начинающий мешаться с запахом старого дуба. Желание не хуже любого другого, верно? Чем еще гордиться мне, Дуаньяру, как не кальвадосом, прославившим нашу землю? За что цепляться на этой земле, как другие цепляются за последнюю надежду? Но я отвлекся.
Помнишь, в прошлом письме я рассказывал о похоронной процессии? За эти дни моя милая Луиза ни разу не пришла, и только сейчас я узнал причину этого. Бедняжка оплакивает кузину, погибшую на прошлой неделе. По словам доктора Мартена, девушка сорвалась со склона, возвращаясь из церкви. Наверное, хотела собрать букет дрока… Не зря я просил Луизу быть осторожнее. Чувствую себя старым вороном, накаркавшим беду, но я рад, что славная девочка Лу теперь не будет приходить сюда в дождливые дни, ведь если с ней что-то случится, я не прощу себе этого всё отпущенное мне краткое время. Доктор Мартен прописал мне обезболивающие пилюли и обещал сам же принести их в следующий визит. Я не слишком выгодный пациент, но доктор, когда я сказал ему об этом, пошутил, что с него довольно чести лечить «того самого Дуаньяра». Да, теперь Дуаньяр в доме на холме остался только один — не перепутать — и честь эту следует ловить, пока еще можно. Мы вместе посмеялись над этим, пока я провожал его сквозь все еще мокрый сад по заросшей лопухами дорожке. Надо будет взять садовые инструменты и хоть немного привести ее в порядок.
Кстати, помнишь, какие сражения ты выдерживал за роскошный болиголов, цветущий в заброшенных уголках сада? Как упрашивал оставить его, убеждая матушку, что у нас нет ни скота, способного польститься на его высокие сочные соцветия, ни маленьких детей, которых может привлечь его медвяный запах? Матушка хмурилась, смотрела тревожно, но позволяла, и я помогал тебе таскать срезанные стебли в подвал, где кипело и булькало в ретортах, напоминая лабораторию средневекового алхимика. Откуда в тебе была эта тяга к ядам? Ты выискивал их везде, собирая грибы и травы, потроша аптекарские пузырьки. Сначала это умиляло взрослых, потом стало беспокоить, и лишь убедившись, что ты невероятно, не по-детски ответственен и аккуратен, они разрешили тебе продолжить исследования. Нам несказанно повезло с родителями, Жан, не так ли? Тебе доверили лабораторию, содержимое которой могло перетравить всю деревню, я лет с десяти таскался по холмам и лесу с ружьем. О великая тень Сократа, отравленного болиголовом, который греки звали цикутой, — уж не ты ли заступалась за нас, алчущих познания и свободы?
И все чаще мне приходит в голову мысль, что наступит время, когда я пожалею о тех настойках и экстрактах, которые ты готовил, чтобы, испытав их на подвальной крысе, вылить в яму в глубине сада. Полагаю, это случится тогда, когда пилюли доктора Мартена окажутся не действеннее так и не испробованных мной камфорных ванн. Вот когда я начинаю испытывать подлинное сочувствие к тем крысам, злобно блестевшим глазками из прочных проволочных ловушек, которые я придумывал для них. Все является ядом и все является лекарством, — повторял ты слова Парацельса, — тем или иным его делает лишь доза. Видишь, как хорошо я помню твои уроки, Жан? Впрочем, мне кажется, что когда наступит решающий момент, я, скорее, пожалею о своем верном ружье.
Твой Жак4
20 сентября 1933 года,
Тулуза, улица Медников, 47,
г-ну П. Мерсо
от г-на К. Жавеля,
Тулуза, ул. Св. Виктуарии, 12
Пьер,
Судя по многозначительному молчанию твоей экономки, письмо все-таки нашло адресата. Эта женщина напоминает мне Бастилию: величественная, монументально надежная и пугающая. Впрочем, не будем отвлекаться. Я снова исполняю роль почтового голубя, которую вы столь великодушно мне отвели. Вы — это ты и тот многообещающий молодой человек, чье письмо я опять тебе пересылаю. Да, я знаю, что меня никто не заставляет — так и слышу это от тебя! — но поворчать-то можно?
Как ни странно, но в его письме содержатся вполне здравые идеи, которые реально воплотить в жизнь. Странно, потому что при первой встрече он произвел на меня впечатление личности, не слишком тесно связанной с нашим практическим вульгарным миром. Знаешь, есть такие. Но, кажется, когда дело заходит о том, что действительно способно привлечь его внимание, юноша соображает не хуже прочих. Эта его идея о просмотре полицейских газет и ведомостей… Пьер, если ты это прочтешь, то и сам поймешь, что может сработать. То есть я имею в виду, что просидев осень за чтением нормандских газет, вы убедитесь в бесплодности этой затеи куда лучше, чем слушая меня. Я уже отослал кучу архивных и полицейских запросов, рекомендательных и должностных писем и свидетельств на имя Андре Леграна в гостиницу «Дюссо» и взамен прошу только одно: по возможности держите меня в курсе происходящего. Знаешь, у меня осталось не так уж много школьных товарищей, и я привык к их наличию в моей жизни, даже если они, в сущности, те еще балбесы.
На твоем прежнем месте работы, если тебе это хоть сколько-нибудь интересно, автократия сменилась наследственной монархией. Лавиньи тут, Лавиньи там! Теперь их гораздо больше, чем я привык переносить без вреда для нервов и пищеварения, и если Лавиньи-старший уже известное и прирученное зло, то наличие младшего заставляет весь департамент сожалеть о твоем уходе. Представь, я лично слышал, что Бульдог, как он ни был невыносим, все же доставлял меньше хлопот, чем этот гавкучий бестолковый щенок. Ты становишься популярен, друг мой, как и надлежит всякому тирану — после исчезновения.
Твой Клод5
