Грегори Колберт - Пепел и снег
Письмо семьдесят пятое
Четырежды в год, ночью, серые слоны уплывают в открытое море и там танцуют с китами. Они кружатся под луной, как дервиши, пока одно время года не сменит другое.
Вчера ночью я оставил окна открытыми, чтобы слышать, как слоны и киты кружатся.
Сегодня утром наступил первый весенний день.
Я встал с постели и подошёл к окну. Я закрыл глаза и увидел, как в четыре года целую слона в цирке.
Я увидел, как в девять целую девочку в доме на дереве.
Я увидел, как в пятнадцать целую свою девушку на чердаке.
А потом я увидел твоё лицо — за мгновение до того, как я впервые поцеловал тебя.
Я прошептал тебе на ухо: «В прошлой жизни я был слоном. Поцеловать слона приносит удачу».
Письмо семьдесят шестое
Мне снилось, что мы с Монтесумой идём по берегу реки Аюнг. Несколько слонов качалось на водах реки меж её извилистых берегов, напоминая серебряные орхидеи в кувшине.
Монтесума сказал: «Стой здесь и слушай всем своим телом.
Я не знаю более глубокой тишины, чем когда птица на заре медленно поднимает голову. Становится так тихо, и даже ещё тише, что в конце концов в этом глубочайшем покое ты можешь ощутить все его текстуры, оттенки, ароматы и ритмы. Если внимательно слушать, часто эту тишину можно почувствовать непосредственно перед тем, как птица начинает петь».
Я не помню, чтобы когда-либо прежде ощущал такую тишину; разве только один раз — когда мы с тобой впервые легли вместе.
Письмо семьдесят седьмое
Миллионы лет человек ходил по земле, но только шесть тысяч лет назад было написано первое письмо.
Кем был тот или та, кто в конце концов решил, что произнесённых слов недостаточно? Что искали они в написанном слове такое, чего не могли найти в сказанном?
Пытались ли они вернуть слову его священную тайну, записывая его?
Теперь, спустя тысячи лет после написания первого письма, от чистоты и ясности записанных слов почти ничего не осталось. Они значат меньше. Или они значат больше. Они смущают. Они затуманивают.
Хуже всего, что из-за их неточности я начинаю чувствовать себя неискренним.
Может быть, я каким-то образом смогу говорить с тобой о мире без слов — через объектив своего фотоаппарата.
Письмо семьдесят восьмое
Мою судьбу определил мой дедушка.
Моей сестре он подарил телескоп. Мне он подарил свой фотоаппарат и авторучку.
«Сначала ты должен очистить язык посредством пера, — сказал он. — Только после этого ты сможешь приступить к очищению глаз камерой.
Когда почувствуешь, что уже готов взять в руки камеру, шествуй мягко. Пусть твоё сердце затаит дыхание. Пусть твои глаза научатся говорить шёпотом. Стремись к образу, который за пределами слова. Стремись к ясности, свойственной слоновьим глазам. Высматривай то, что невидимо.
Научись спать, оставляя один глаз открытым».
Письмо семьдесят девятое
Изучая людей в кафе у железнодорожных вокзалов, я научился отличать тех, кто пишет письма друзьям, от тех, кто пишет письма возлюбленным.
Тех, кто пишет друзьям, легко отвлекает шум, и они редко перечитывают написанное. Те, кто пишет любимым, вырывают страницы из блокнота так бережно, словно снимают с персика тонкую кожицу.
Прежде чем начать писать, они робко проводят пальцами по волокнам бумаги.
Перо они поднимают так, как виолончелист берётся за свой смычок.
Написав первые несколько слов, они набирают в лёгкие воздуха, а затем высушивают влажные чернила тёплым дыханием.
Приносят чай. Они потирают пальцами переносицу. Они шёпотом произносят слова своего письма, окуная их в пар, поднимающийся от чашки, прежде чем снова вдохнуть их и записать.
Когда письмо закончено, они перечитывают его несколько раз. И во время чтения они закрывают ладонями уши, боясь услышать какое-нибудь непристойное замечание.
Наконец, они складывают страницы, осторожно опускают их в конверт, проводят по нему языком и заклеивают. Они проглаживают пальцами края конверта. Их дыхание замедляется. Кажется, что они выходят из транса. Они откладывают ручку и медленно сжимают руку. А когда они вновь раскрывают её, то словно выпускают на волю невидимую птицу.
В семьдесят девятый раз я раскрываю ладонь, чтобы выпустить птицу.
В семьдесят девятый раз я пытаюсь обнять тебя своими словами.
Письмо восьмидесятое
Глаза слона — тихие языки любви.
Временами мне трудно писать тебе. Несовершенство слов заставляет меня бродить с фотоаппаратом. И если кто-то спрашивает меня, что я снимаю, я отвечаю, что пишу письмо.
Иногда моя камера — словно незатуманенное зеркало, и собрав в неё свет, я могу выразить тебе то, что нельзя описать словами; могу освободиться от слов.
Большинство людей, глядя в видоискатель, говорят: «Вот что вы увидели бы, глядя моими глазами».
А я хотел бы сказать тебе: «Вот что ты увидела бы, глядя сквозь моё сердце». И этими фотографиями я шепчу тебе слова Неруды: «Я хотел бы сотворить с тобой то же, что сотворяет весна с вишнёвым деревом».
Письмо восемьдесят третье
Этим утром я наткнулся на пятерых слонов, лежащих в реке под сенью акации. Издалека они напоминали скалистый фьорд. Когда я подошёл ближе, они стали похожи на причудливо переплетённые корни растущих из одного места секвой.
Подул ветер. Они протянули к нему хоботы, словно чтобы извлечь из него аромат. Не могу объяснить почему, но всякий раз, когда я вижу слона с поднятым хоботом, то вспоминаю, как ты смеёшься.
Слоны встали и отвели меня к каменному очагу у корней акации. Там, подняв голову, я увидел в ветвях дерева трёх слонов, медитирующих в позе лотоса. Издавая низкие, рокочущие звуки, они принялись сыпать вниз травы, специи и пшеничную муку.
Те слоны, что стояли рядом со мной, собрали всё это, положили на горячие камни и стали месить тесто. Взад-вперёд, взад-вперёд — они скатывали и раскатывали его своими хоботами. Они показывали мне, как вдохнуть воспоминание об аромате в тесто.
Потом слоны, что сидели на дереве, протянули вниз свои хоботы и дохнули теплом на кончик моего носа. Ароматы побежали по моему позвоночнику — вверх и вниз, — звуча, словно музыкальные ноты. Слоны прошептали мне: «Днём мы будем печь тесто, а в сумерках ты услышишь запах хлеба — хлеба ароматов, хлеба воспоминаний».
Письмо восемьдесят четвёртое
Слон, вытянувший хобот, — это лестница к звёздам.
Ныряющий кит — лестница к морскому дну.
Мои фотографии — ступеньки к моим мечтам.
Эти письма — мои ступеньки к тебе.
Письмо восемьдесят шестое
Он закрывает глаза, он спит, но что может сниться слону?
Пьёт ли он из сосудов с водой погибших райских садов?
В моих воображаемых райских садах нет слов.
Образами, в отличие от слов, можно рассказать о тишине, не нарушая её.
Картинки в моих книгах о райских садах похожи на старые дагерротипы. Дагерротипам нужно было очень большое время экспозиции, поэтому, когда человека фотографировали, то всегда просили закрыть глаза, чтобы не было смазанности из-за моргания. А зрачки дорисовывали на фотографию уже после проявки.
У всех, кто запечатлён в моих книгах, глаза закрыты. Я не стал дорисовывать их. Только когда твой взгляд обращён внутрь, ты можешь увидеть райские сады у себя внутри.
Письмо восемьдесят седьмое
Тоскует ли кит по морю, в котором родился? Тоскует ли ламантин по реке, в которой родился? Тоскует ли птица по дереву, где она появилась на свет?
Разумеется.
Но что, если родное дерево птицы срубят? Будет ли она продолжать тосковать по нему?
Да; и сильнее, чем когда-либо прежде.
Но более всего птица тоскует не по самому дереву, а по тому чувству ясности и восторга, которое она испытывает, когда её сердце впервые открывается, и она впервые взлетает с ветки.
Письмо восемьдесят восьмое
Я пытаюсь заново научиться тому, что я знал, когда был ребёнком. Тому, что позволяло видеть животных ясно. Лишенный этой ясности, я и на слух упускаю многое из той совершенной музыки, которую творит природа. Сейчас я нахожусь там, где слоны, гепарды, жирафы, носороги, сурикаты и зебры сливаются вместе в волшебном оркестре. Теперь я знаю, что потратил слишком много лет, слушая музыкантов, игравших лишь на одном инструменте и обладавших лишь одним лицом — человеческими. До чего же одинокими мы стали животными…
Чем больше я наблюдаю за слонами, обитающими в саванне, чем больше я слушаю, тем больше я открываюсь. Слоны напоминают мне, кто я.
Глаза природы многообразны. Мы не единственные поэты и чародеи. Заглянув в янтарный глаз слона, можно почувствовать, что он знает что-то такое, что когда-то знали и мы. Слоны напоминают нам о вещах, которые, как нам кажется, мы забыли.
