Мигель де Унамуно - Любовь и педагогика
– Ты имеешь что-нибудь против него?
– Против? Нет.
«За Карраскаля! – размышляет брат. – Шурин дона Авито! Бр-р… Как муж он, пожалуй, ничего… Состояние – есть… Не мот… Остальное приложится, когда заведет семью… Да и Марина, что она такое?» Вот какие мысли мелькают в мозгу Фруктуосо, который насквозь эгоистичен, ибо он мешок, набитый здравым смыслом, а эгоизм – не что иное, как здравый смысл в морали.
– Против? Боже упаси! Выходи за кого хочешь лишь был бы порядочный человек да мог содержать тебя не запуская лапу в приданое, а там – будь он хоть доном Авито!
«Как он груб!» – говорит себе Марина, которая, сама того еще не сознавая, видит в браке способ освободиться от опеки торговца зерном.
Карраскалю предстоит вторая битва; нужно ли сделать уступку свету и венчаться в церкви? Он ищет ответа в социологии, и получается, что нужно уступить.
Так Материя и Форма заключили нерасторжимый союз.
II
«Ты пал, Авито, пал! – говорит внутренний голос Карраскаля. – Ты пал! Воспользовался наукой как сводней… Ты пал!» Нет рядом верного Синфориано, и голос не повинуется приказанию: «Замолчи! Замолчи! Замолчи!» Теперь, когда прошло опьянение первых дней и рассеялся туман, выпаренный из вод науки огнем инстинкта, Авито начинает понимать, что он совершил. Он действительно пал, погрузился в пучину индукции, надо признать этот факт и использовать его на благо будущему гению. Поскольку Марина уже принадлежит ему, он все чаще вспоминает о Леонсии; вдыхая запах волос брахицефальной брюнетки, мечтает о долихоцефальной блондинке. Если бы можно было слить их в одну! Почему наслаждение тем, что нам дано, пробуждает в нас вожделение к тому, чего у нас нет?
«Материя инертна, тупа; быть может, женская красота – не более чем сияние человеческой глупости, той глупости, которая свидетельствует о безупречном здоровье и невозмутимости духа. Марина меня не понимает; нет такой сферы, в которой мы могли бы найти взаимопонимание; она не может плавать в воздухе, а я – летать в воде. Воспитать ее? Исключено. Женщины воспитанию мало поддаются, а собственная жена – меньше, чем чужая». Вот о чем думает Авито.
А Марина? Перейдя из-под опеки брата под власть мужа, она все эти дни живет в каком-то неопределенном, фантастическом мире, засыпает, и во сне, в беспорядочных сновидениях, продолжат жить под властью богоданного супруга, который ходит, ест, пьет и произносят странные слова.
– Ну, что твой муж? – спрашивает ее однажды Леонсия.
– Мой муж? Ах да, Авито? Ничего.
Что за дом, бог ты мой, что за дом! На ночь нужно оставлять открытым окно, впуская в комнату ночные сумерки и свежий воздух, нельзя снимать пену с супа, нужно то и дело окунать столовые приборы в раствор сулемы, тазик с которым стоит на столе, а чего стоят эти странные градуированные сосуды с этикеткой «Н2О», солонка с надписью «NaCl», этот хитроумный унитаз и… Что за мир, бог ты мой, что за мир!
Как-то вечером, выйдя на мгновение из своего повседневного сна перед тем как отойти к ночному сну, Марина шепчет на ухо мужу какие-то слова, тот порывисто обнимает ее и потом всю ночь не смыкает глаз. Воспитание гения начинается.
– Давай, Марина, съешь еще немного фасоли!..
– А я ее не люблю!..
– Это ничего не значит… Теперь в еде ты должна руководствоваться не инстинктом, а рассудком, слушать, что говорит разум, а не кончик языка… Возьми же еще фасоли, в ней много фосфора, а фосфор и еще раз фосфор – это как раз то, в чем он нуждается…
– Но послушай, тогда я не смогу съесть отбивную…
– Отбивную? И не надо. Мясо? Нет. Оно оживляет атавистические варварские инстинкты… Фосфор! Фосфор!
И Марина старается умиротворить желудок фасолью.
– Сегодня я тебе дочитаю биографию Ньютона. Великий человек, правда? Разве ты не считаешь, что он был великим человеком?
– Да, конечно.
– Ты вдумайся, какой это был великий человек… А что, если из нашего сына получится Ньютон?… – Тут Авито говорит себе: «Кажется, я достаточно воздействую на нее внушением… Должно быть, так…»
– А если получится дочь? – спрашивает Марина, просто так, лишь бы что-нибудь сказать. Но ее мужу сразу становится не по себе. Он не хочет получить гениального младенца женского пола.
– Сегодня пойдем в музой, ты посмотришь шедевры чтобы проникнуться их духом; там я тебе расскажу о социальной, я бы сказал, социологической роли живописи…
– Ну хорошо…
– Что? Ты ее не понимаешь? Неважно, это ничего не значит… Я же пытаюсь не преподать тебе то или другое, а внушить… Внушение, сугестия – это такой феномен…
– Ради бога, Авито, не надо. Не надо про феномен, только не это…
– Ты права, я болван, забыл, что тебе неведомо… Вечером пойдем в оперу, тебе надо пропитаться гармонией…
– Но там так поздно кончается… Да и не хочу я вовсе!..
– А ты захоти. Видишь ли, ты себе уже не принадлежишь, мы оба себе не принадлежим…
Жена подчиняется: ест фасоль, слушает биографии великих людей по выбору мужа, смотрит на картины, слушает музыку…
– Лучше бы ты мне почитал из «Христианского календаря» житие святого, день которого сегодня празднуется… – осмеливается как-то попросить Марина, не пробуждаясь от своего сна.
Авито смотрит на нее с сожалением – «ох уж этот мне атавизм!» – и обрушивается на всех святых «Христианского календаря»: они, дескать, были людьми антисоциальными, более того – антисоциологическими. Заметив, какое у жены лицо, говорит себе: «До самых печенок! Полезный эффект обеспечен!»
Авито встревожен: Марина жалуется на боли в животе. А что, если преждевременные роды? Подобный исход он не предусмотрел, но тут же принимает решение в случае чего потребовать инкубатор Хутинеля. В самой глубине души он теперь даже предпочитает, чтобы дело, обстояло именно так, ведь он сможет па своем сыне показать, какие чудеса делает наука. Но Марине все хуже, я приходится послать sa врачом, врачом-социологом, разумеется.
– Что, доктор? – спрашивает в нетерпении Авито сразу после осмотра больной врачом, а сам думает об инкубаторе.
– Да всего-навсего несварение желудка… сильный запор… Что вы ели, сеньора?
– Фасоль!
– Но, помилуйте…
– Я ее терпеть не могу, меня от нее уже тошнит…
– Так зачем вы ее едите?
– Это я, я настаиваю, чтобы она ее ела…, ради фосфора…
– А-а! – произносит врач и хлопает Авито по плечу. – Не перекармливайте гения фосфором, друг мой Карраскаль, ибо от одного фосфора мозг не просветлеет, нет; фосфора, пожалуй, у всех нас в избытке.
– Тогда что же еще?
– А еще нужна… кожица фруктов!
– О! «Если хочешь стать красивым, ешь побольше чернослива…» – так, помнится, пели мы в детстве?
– Совершенно верно!
– Раз уж ты не любишь ходить в оперу, – говорит Авито жене, – я подумал, чем ее можно заменить…
Он велит принести граммофон, ставит пластинку с мелодичной сонатой, крутит ручку и поясняет:
– Я хочу, чтобы ты слушала музыку. Кроме того, ритмичные колебания сообщаются всем окружающим предметам, которые начинают колебаться по возможности в унисон, и нет сомнения, что нежные клеточки эмбриона станут гармоничнее… Иди, сядь поближе, вот сюда…
– Но я…
– Но ты теперь будешь слушать!
Авито ставит иглу на пластинку. Бедная полусонная Материя смотрит блестящими наивными глазами на властелина своих сновидений; звуки сонаты пробуждают в ней дремлющую материнскую нежность, сердце ей заливает какая-то материнская жалость, острая жалость к отцу будущего гения.
– Сядь еще ближе, животом к граммофону, пусть ритмичные колебания обволакивают нежный эмбрион…
Несчастная Материя чувствует, как к душе ее приливает горячая волна горькой лимфы, захлестывает ее материнское сердце, а все окружающие предметы – комод, стулья, консоль, стол, трюмо, особенно трюмо, – смеются над ней; кровь приливает к ее щекам, тоже смеется, Марина, устыдившись, начинает безмолвно ронять горькие слезы и от этого еще больше конфузится.
– О, я вижу, музыка действует на тебя слишком сильно, это тоже не годится… Это ни к чему. Я не хочу чтоб ты давала волю сантиментам. Сентиментальный человек не может стать хорошим социологом. Ну, а теперь небо, как будто, прояснилось, пойдем гулять, нам нужен свет, свет, много света!
Во время прогулки он ей говорит:
– Воспитание начинается с вынашивания… Что я говорю! С самого зачатия, и даже раньше, мы воспитываем себя ab initio,[9] с изначальной гомогенности.
Жена молчит, и он продолжает:
– А ведь ты, Марина, очень гомогенна.
Она воспринимает эти слова вроде бы как оскорбление. Оскорбление? Да разве этот человек может оскорбить? Разве все это что-нибудь значит? И что на свете хоть что-нибудь значит?
Авито размышляет: «Надо бы почитать ей что-нибудь из эмбриологии, пусть осознает, что с ней делается… Хотя нет! Пусть не осознаёт, так будет лучше… Однако все же…» И на следующий день демонстрирует ей препарат эмбриона на соответствующем этапе развития. Но она, очнувшись от повседневного сна, восклицает:
