Сергей Маненков - "Дѣти времени" и другие рассказы из жизни рабочих
Я пчуствовал невыразимую жалость к нему…
— Дерутся, брат, дерутся в нашей Россіи, — отвѣтил я.
Он как-то встрепенулся и быстро заговорил:
— «Вот я живу у поляков, так просто бѣда, прямо такн выговориться не дадут; кричат, что эти большевики хуже разбойников. Они, говорят, женщин и дѣтей маленьких рѣжут, старых беззащитных стариков бьют, всѣх, говорят, их повѣсить надо. Один говорит: я бы их всѣх колесовал, ремни бы из их шкуры выкраивал.
А я им говорю: да будет вам чепуху-то молоть. Что они не люди, что-ли, чтоб они так дѣлали? Да кто говорит-то вам все это? А они говорят: газеты пишут. А я им говорю: хоть я не читаю, да надо знать, кто газету-то пишет. Из нашего то брата там мало, а то и совсѣм нѣт, а пишут-то там — чик да брык, пан да барин, а то еще ксенз с попом на придачу…
Я весело разсмѣялся и согласился, что их здорово ксендзы туманят.
Незнакомец же продолжал:
— Ну, вот хоть теперь к примѣру взять, ну на кой черт они всѣ туда лѣзут. Смотри: итальянцы, японцы, китайцы. А англичане и французы, говорят, Москву уже забрали…
— Ну, до Москвы то им далековато оттудова, отколь они пошли. Кажется, тысяч шесть или семь верст.
Мы влѣзли в полный людьми вагон трамвая и встали на площадку.
— Сколько, сколько сот верст вы говорите? Я повторил.
— Ого, воскликнул он, ты-ся-чь!.. Эх, хотѣл бы я… Он не докончил и продолжал:
— Я пять лѣт здѣсь. Человѣк хуже собаки: убить, искалѣчить человѣка ни во что не считается, только бы выжать из этого деньги.
Вот теперь и с Россіей что дѣлают!
Там народ сколько милліонов в этой войнѣ положил. А за что? Вот теперь сбросил с себя всѣх, рабочій да мужик по своему хочет устроить, так куда тебѣ! Всѣ на дыбы встали. Они по старому хотят править. Какая нибудь тыща миліенеров всѣм свѣтом правит, один миліенщик двадцати миліенам разсказывает да приказывает. Шалишь, брат, послѣ этой войны сам народ должен, и будет собой править, довольно наѣздились на нас!
— Это вѣрно ты говоришь, замѣтил я, и время подвигается к этому; в Японіи тоже народ зашумѣл.
— Что, что, в Японіи говоришь? Что, там тоже революція, быстро спросил он меня.
Я разсказал ему, что знал из газет.
— Вот это хорошо, это ловко, восклицал он, и лицо его просіяло. Вездѣ должна быть революція. Эх, кабы япошки Россіи помогли, да как бы дали всѣм этим по затылку, что туда порядки-то пришли уставлять; так они бы всѣ там и остались, смѣясь закончил он.
Мнѣ надо было слѣзать. Я сердечно пожал руку этому безграмотному, но со свѣтлой головой человѣку, с'умѣвшему разобраться в безднѣ противорѣчій, в которых много и «читающей публики» барахтаются, как в грязном болотѣ.
БЕЗБОЖНИК
Воскресенье. Было около девяти часов утра. По большому фабричному двору то и дѣло ходили рабочіе. Нѣкоторые шли за ворота на улицу, большинство же шло во двор, направляясь в глубь двора, к виднѣвшемуся двухэтажному зданію, тоже похожему на фабрику, но называвшемуся спальней. Многіе, что шли во двор, возвращались от ранней обѣдни. Они были голодны, как волки, и каждый нес какой-либо сверток или пакет, наполненный каким-либо с'ѣстным продуктом, владѣлец коего заранѣе предвкушал удовольствіе наполненія им желудка за утренним чаем.
Сегодня батюшка задержал их долѣе обыкновеннаго на цѣлых полчаса. Он говорил проповѣдь «О вредѣ соціализма», называл их волками в овечьей шкурѣ, смутьянами и бунтовщиками. В заключенье сказал, чтобы не брать и не читать никаких книг от тѣх людей, которые непочтительно выражаются о священствѣ и начальствѣ, и остерегаться тѣх людей, которые в церковь не ходят.
Под впечатлѣніем вышесказаннаго, они шли, оживленно разсуждая о только что слышанном, и, соглашаясь вполнѣ с рѣчью батюшки, у нѣкоторых срывались довольно нелестныя фразы и пожеланія по адресу соціалистов. Болѣе же торопливые или голодные уже бѣжали с кувшинами и чайниками за кипятком в кухню.
В кухнѣ около самой двери, стоял огромный куб, вдѣланный в кирпичныя стѣны. Видна была только блестящая мѣдная крышка, чуть поменьше велосипеднаго колеса. Повар, или кухарь, как его называли рабочіе, здоровый и крѣпкій мужчина с черной окладистой бородой, в которой, точно серебряный нитки, бдестѣли сѣдые волосы. Он только что долил куб, а теперь, стоя согнувшись на колѣнях, подбрасывал дрова в небольшое отверстіе топки, прикрякивая за каждым брошенным полѣном, от неудобнаго положенія. Отверстіе топки было сдѣлано всего на одну четверть аршина от пола. Но вот, бросив послѣднее полѣно, он сплюнул в отверстіе топки и встал с колѣн, вынул из кармана засаленной куртки синій платок с бѣлыми горошенками и стал вытирать вспотѣвшее лицо.
Нѣсколько человѣк стояли около куба, ожидая когда вода в кубѣ закипит. Подросток мальчик лѣт пятнадцати, Яша (как его всѣ называли), развитой и бойкій малый, подскочил к повару, спрашивая:
— Скоро поспѣет, дядя Егор?
— Не только что поспѣл, а давно переспѣл твой дядя Егор, — отвѣтил повар.
Всѣ окружающіе дружно засмѣялись.
— Хотѣл бы я видѣть, как то ты поспѣешь, — добавил повар, набивая трубку табаком.
Яшка, замѣтив свою ошибку, покраснѣл, как рак, но не потерял духа. Он был из тѣх, что в карман за словом не лѣзут. К тому же он был мастер пѣть частушки и отчаянный плясун. Он гордился этим. Его уважали всѣ его товарищи, да и постарше его ребята считали его за равнаго себѣ. В виду всего этого он чувствовал, что он, «Яшка», осмѣян и унижен; ему хотѣлось сказать какую-нибудь колкость, чтоб противник почувствовал, как непріятно быть осмѣянным. Он тряхнул головой, сдѣлал шаг вперед и отвѣтил:
— Поживем — увидим, куда мы доѣдем; вы же поспѣвали, а зачѣм — не знали!..
— Как это не знали, молокосос!.. Тоже учить лѣзет!..
— Да так, — задорно продолжал Яшка, — многіе старики и теперь говорят, что земля то на трех китах держится. А по нашему, так вот она как вертится… Он поставил лѣвую ногу на правую, и на правом носкѣ, как волчок, перевернулся два раза; затѣм, топнув лѣвой ногой об пол, посмотрѣл помутившимися глазами на Егора, и, ударив в дно большого жестянаго чайника, точно в бубен, проговорил: видѣл?..
— Тфу, ты, пострѣл! — проворчал Егор, направляясь на другой конец кухни, гдѣ была его комната.
Кто-то крикнул: «куб поспѣл!»
Егор, нехотя, повернулся, подошел к кубу, и открыл клапан на крышѣ. Пар, с шумом и шипѣньем, вырывался из отверстія, скрываясь в огромном колпакѣ над кубом.
Рабочіе, спѣша, толкаясь, и, ругаясь, становились в очередь, подходя к крану и наполняя свои чайники и кувшины.
В кухнѣ стояло нѣсколько длинных столов, с такими же длинными скамейками; за нѣкоторыми столами, группами по два, три и четыре человѣка, сидѣли рабочіе и пили чай. От одного стола встал молодой человѣк. Он был средняго роста, с красиво закрученными темнорыжими усами, круглым лицом и сѣрыми проницательными, умными глазами. Назывался он Семен Матвѣев Аверьянов. Компаніон его по чаепитію был молодой человѣк с безусым лицом и свѣтлыми, точно льняными волосами, тоже круглолицый, с задорно вздернутым кверху носом, с ямочками на щеках и подбородкѣ. Это был веселый парень. Он так заразительно мог смѣятьея, а лицо его во время смѣха было такое веселое и емѣдіное, с совершенно как-бы защуренными глазами, что казалось, что у него смѣется все в отдѣльности: смѣялся нос, задранный кверху, смѣялись ямочки на щеках и подбородкѣ и сам подбородок, смѣялись свѣтло-голубые глаза, открывающіеся до нормальнаго положенія, только во время передышки, когда он набирал воздух, чтобы снова разразиться, всѣх заражающим смѣхом. Назывался он Тихоном Ивановичем Рогулиным. Они называли друг друга по фамиліи.
— Так захватить все, г. Рогулин, — обратился к нему Аверьянов, закуривая папироску.
Это относилось к чанной посудѣ, которую они приносили каждый раз из спальни.
— Слушаюсь, Ваше Превосходительство! — улыбаясь, отвѣтил Рогулин, наливая себѣ еще стакан чаю.
Аверьянов затянулся папиросой, выпустил большой клуб дыма, из котораго выдѣлилось маленькое колечко. Он, слѣдя за его полетом, не спѣша, подыскивал мѣткое выраженіе или пословицу, и найдя проговорил:
— Пусть мясники гордятся этими чинами, а мы уж проживем рабами.
— Какіе мясники? — спросил Рогулин, и в его глазах забѣгали веселые огоньки его заразительнаго емѣха. Он знал, что Аверьянов мог порой мѣтко шутить и острить.
— Да тѣ, которые учатся людей убивать, которым и принадлежит в больпшнствѣ случаев эти чины и титулы, — отвѣтил Аверьянов.
— Так значит, они есть. Их Мясное Превосходительство! — воскликнул Рогулин. Его глаза закрылись, лицо уморительно сморщилось от смѣха, блюдце выскользнуло из рук, чай разлился по столу, а сам он повалился на стол от смѣха, говоря прерывающимся голосом:
— Уморушки!.. Их Мясное Превосходительство!.. Ох!.. Умру!.. Уморил… Вот бы, вот бы им. — опять принимая сидячее положеніе, пробовал он говорить, положительно задыхаясь от смѣха. Он уже вообразил разныя комическія и смѣшныя сцены и никак не мог успокоиться.
