Сергей Маненков - "Дѣти времени" и другие рассказы из жизни рабочих
— А чѣм твой папа теперь занимается, — спросила Маша Гришу.
— Он механик.
— Ага, — значительно произнес Ланин. — тогда другое дѣлр, а как ты сам ничего не придумал изобрѣсть? — улыбаясь, задал вопрос Ланин Гришѣ.
— Я знаешь думал о подводной лодкѣ, когда она утопает, — переминаясь с ноги на ногу, начал Гриша. Вѣдь можно бы спасти из нея людей, если бы устроить так. Вы видали когда нибудь подводную лодку? — обратился Гриша к Ланину.
— Нѣт, — отвѣтил, нѣсколько смущенный Ланин.
— Знаешь, в ней есть такая дыра, в которую влезают люди внутрь лодки, а когда влезут, то она закручивается такой крышкой с винтовым нарѣзом, что-б вода не проходила. Так вот, около этой дыры можно сдѣлать другую дыру и в этой дырѣ, чтоб помѣщалась лодка, но она должна тѣсно входить в свое помѣщеніе; это для того, что-б при открытіи его для выхода лодки, вода не могла просачиваться между стѣнок лодки и стѣнками помѣщенія, так как вода затрудняла бы, и засасывала бы лодку. Еще надо сдѣлать такой механизм с ручкой или колесом, что-б только повернуть или нажать, и получить желаемое дѣйствіе. Эта лодка должна быть легче воды и ежедневно должна наполняться свѣжим воздухом. И вот, когда есть опасность, вѣдь они там исполняют всѣ приказы по телефону; капитан увѣдомляет всѣх, они спѣшат в лодку, повертывают колесо механизма, дыра открывается, и лодка с людьми, как торпеда, выскакивает из помѣщенія, выходит на верх, и раскрывается. — Я говорил об этом отцу, и он сказал, что попробовал-бы это, еслиб у него были деньги.
— Да вѣдь это не особенно нужно, — жестикулируя рукой и глядя на Ланина, — продолжал Гриша, — это только во время войны, а теперь война окончилась, и я перестал думать об этом, — закончил он.
— Ну брат, недаром я вижу ты имѣешь крупную голову; ты брат молодой орленок, рости, рости, кто может знать, — Ланин подошел к Гришѣ и, погладив его по головѣ, глядя на всѣх, закончил, — быть может, пред нами стоит будущій великій изобрѣтатель.
Гриша нѣсколько сконфузился и кивком головы, освободившись от руки Ланина, быстро заговорил:
— Еще я думал о телефонѣ, знаешь, как сдѣлано теперь этак нехорошо: если кто телефонирует, то можно все подслушать, кто только хочет, и я уже обдумал как это сдѣлать: в моей будкѣ можно будет хоть стрѣлять, но рядом с ней ничего не будет слышно…
Раздался звонок в кухнѣ. Саша отвѣтила, нажав кнопку в стѣнѣ.
— До свиданья, уже поздно, — сорвавшись с мѣста, проговорил Гриша, — это навѣрное за мной, — добавил он и выбѣжал из кухни.
— Как у вас открывается дверь? — донесся его голос из коридора.
— Сейчас, сейчас открою, — говорил Ланин, быстро идя по корридору, и открыл дверь.
— Какой это замок у вас? — спросил Гриша, стоя за дверью.
— Американскій, как закроешь дверь, то сам запирается, — улыбаясь, пояснил Ланин.
— А у нас простой, — отвѣтил Гриша.
— Что ты там заговорился, — доносся с низу голос Гришиной сетстры старшей его. Гриша стремглав пустился вниз по лѣстницѣ.
— Да он уж очень хорошо разсказывает, — перегнувшись через перила, крикнул вниз Ланин. Но снизу доносился лишь раздраженный голос Гришиной сестры, говорившей:
— Чего здѣсь загостился, папа и мама сердятся; уж десять часов, ходи тут за тобой.
— Да, немножко засидѣлся, — отвѣтил Гриша.
— Немножко, хорошо немножко; пошел восьми не было, а теперь послѣ десяти.
Затѣм хлопнула выходная дверь, и брат с сестрой вышли на улицу.
ПО ДОРОГЪ
Было около семи часов утра. Маленькій промышленный американскій городок, весь утопавпгій в зелени, піумно пробуждался.
По улицам с грохотом раз'ѣзжали фургоны, брички и грузовые автомобили.
На окраинѣ города, между холмов по ущелью, изгибаясь точно огромная темная змѣя пролегла желѣзная дорога. Недалеко от станціи через то же ущелье перекинут был мост шоссейной дороги. На нем видимо поджидал кого то молодой человѣк. Он старательно курил трубку, выпуская огромные клубы дыма и ежеминутно сплевывая, отирал губы ладонью. Он пристально всмотрѣлся в глубь улицы. По тротуару в полумглѣ от развѣсистых деревьев и легкаго тумана двигалась мужская тѣнь по направленію к мосту.
— Иди скорѣй, чего так тянешься! — крикнул ожидашій, и про себя добавил. — опять можем опоздать.
— Иду, иду, — отвѣтил другой.
— С добрым утром, мистер Сафронов.
— С добрым утром, мистер Мотылев. — Ухмыльнулся Сафронов, утроив букву «р» в словѣ «мистер».
Они работали вблизи лежащем мѣстѣчкѣ в шелкоткацкой фабрикѣ и каждое утро сходились на мосту; кто приходил первым, ожидал другого. Перейдя мост, они пошли по хорошей цементовой дорогѣ, пролегавшей по берегу залива.
Был полный прилив, вода спокойно стояла окаймленная отлогими берегами, поросшими густой и сочной травой. Порой вѣтерок рябил поверхность воды; тогда лучи восходящаго солнца загорались милліонами искр на поверхности залива, и казалось, точно кто-то невидимый, огромной рукой разбрасывал брилліанты по всему водяному пространству.
Два спутника шли молча, безучастно и лѣниво посматривая по сторонам.
На склонѣ холмов, по краям дороги стояли красивые и легкіе, точно игрушечные, домики с палисадниками, в которых заботливо была взрыхлена земля; там уже расцвѣтали цвѣты, услаждая владѣльцев и будя зависть в прохожих.
Влажныя листья деревьев блестѣли на солнцѣ. Разноперое птичье царство, опьяненное утренним возду хом и восходом солнца, пѣло, свистало и щебетало на разные лады. На что воробей, и тот, сидя на карнизѣ дома, так усердно и старательно чирикал и трепал крылышками, точно желал показать всѣм, что он лучшій пѣвун в свѣтѣ.
Вдруг Мотылев быстро повернул в сторону, почти бѣгом приблизился к группѣ деревьев близ дороги, и, глядя вверх, воскликнул:
— Смотри… смотри!
Как раз в это время бѣлка, скакнув на близь стоящее дерево, повисла на сучкѣ, распустив свой пушистый хвост, затѣм, взобравшись на сучок, проворно побѣжаа по нему и, прыгнув на ствол дерева, вцѣпилась в кору ствола и застыла в этой позѣ: только хвост пушистый, тихо качавшійся в воздухѣ, да быстрые хитрые глазки, внимательно смотрѣвшіе на прохожих, как бы говорили:
— «А вот вы так не можете!»
Рабочіе внимательно слѣдили за движеніями бѣлки. Мотылев, улыбаясь, проговорил:
— Тоже живет…. и какіе они всегда чистенькіе, как новыя игрушки.
— Да, живет, — задумчиво проговорил Сафронов и, помолчав, добавил, — может быть, еще получше нас.
— Ну уж это-то, пожалуй, и неправда, — возразил Мотылев, выходя на дорогу, и добавил, но уже неувѣренным тоном. — Нашел кому завидовать!
Помолчав, Мотылев заговорил тихим и ровным голосом, точно доставая или вытаскивая слова откуда-то из глубины. Он осторожно разставлял слова, как бы опасаясь поломать или разбить их, и тѣм прервать нить своих мыслей.
— Да… жизнь была-бы сносна… даже хороша, еслиб рабочій человѣк был как нибудь обезпечен в завтрашнем днѣ. А то что, развѣ это жизнь? Это какое-то вѣчное дрожанье. Сегодня дрожим за то, имѣет ли хозяин заказ на его товар, и будет ли для тебя работа; завтра дрожим пред хозяином, чтоб не придрался к чему либо и не выбросил тебя за дверь, как сор негодный, хотя порой причина-то совсѣм не твоя, или вовсе ея нѣт, а так, за здорово живешь. Выть может за завтраком ему не понравилось кофе, или булки, или с женой он поссорился, да мало-ли, что еще, — и он уже не в духѣ! Идет он на фабрику, как туча грозная, гнѣвным взглядом осматривает всѣх и вся, и уж что нибудь да найдет…
Потому что злоба… А она выхода ищет, и находит нашего брата, рабочаго! И расплачивается наш брат за все: и за кофе, и за булки, и за жену, что ему не догодила.
Сафронов сердито кашлянув, сплюнул в сторону, а Мотылев продолжал.
— А развѣ мы не видим и не чувствуем, что справедливо, и что нѣт…
— Ну, конечно чувствуем, да еще как! — воскликнул Сафронов.
— Да они-то мало считаются с этим.
— Ну, да да… Вот это-то меня и возмущает, — перебил его Мотылев, — что они не хотят признавать нас за людей, а так, вродѣ машин, или скотины считают нас.
— Ты говоришь, — начал Сафронов, — что они нас считают, вродѣ машины, или скотины, — это не вѣрно.
— А как же ты думаешь, за родного они тебя считают? — насмѣшливо перебил Мотылев.
— Да ты погоди, дай сказать, а потом и говори — воскликнул Сафронов. — О маншнѣ или скотинѣ, если онѣ его, он заботится, чтоб машина не поломалась, а скотина не заболѣла, ну а о нашем братѣ — шалишь, голубчик. Мы, брат ввидѣ лимона, видал ты, я думаю, как в американских салунах приготовляют кислую водку. Возьмет это человѣк лимон, разрѣжет на двѣ половинки, положит в такіе щипцы с двумя ручками, да как вот этак рукой, — он вытянул свою длинную, сухощавую руку и, поспѣшно сгибая пальцы в кулак, крѣпко стиснул его так, что суставы хрустнули, — тиснет этак, и весь сок выльется прямо в стакан, кожицу же он бросает в мусорную бочку. Точно таким манером хозяева наши давят нас. Только есть разница: сок лимона течет в стакан, а наш течет к хозяевам в карман; кожицу то онѣ бросают в мусорную бочку, а нас выбрасывают за дверь, прямо на улицу.
