Коллектив Мохова - Интернет и идеологические движения в России
Диаграмма 1468
Возможны ли в настоящее время в России массовые кровопролитные столкновения на национальной почве?
Диаграмма 2
Поддерживаете ли вы лозунг «Хватит кормить Кавказ»?
Диаграмма 3
Участие в политике
Лозунг «Хватит кормить Кавказ» (диаграмма 2) на протяжении последних трех лет поддерживали от 56 % до 71 % (пик, как уже говорилось, приходится на осень 2013 г.), не поддерживают в среднем — 20–24 % (минимальный показатель неодобрения с такой постановкой вопроса получен осенью 2013 г. — 18 %). Вместе с тем украинский кризис оттянул на себя рессентимент и привел к смещению агрессии, дав рост имперских настроений.
Особенностью этого подъема ксенофобии в последние годы стало то, что максимальные показатели агрессивного национализма и нетерпимости (по крайней мере — на словах) демонстрировали группы, обладавшие наибольшими социальными ресурсами: высоким социальным положением и уровнем образования, доходами, социальным капиталом, — а значит, и бóльшими возможностями влиять на другие слои населения. (Ранее носителями ксенофобии были социальные низы и периферийные группы населения.) Риторика ксенофобии и необходимости борьбы с мигрантами была в центре предвыборных дебатов всех кандидатов на местных и региональных выборах летом 2013 г. (см. диаграмму 1).
Сам по себе подъем аморфных и нерационализируемых ксенофобных настроений, отсутствие их проработки в форме политических дискуссий отражали слабость и подавленность партийно-политических образований в России — или, если смотреть на это несколько глубже, слабость, незначимость, неавторитетность интеллектуальных, культурных и научных элит, их зависимость от государства, сохраняющуюся по инерции от советских времен. «Элиты» этого рода469, лишенные доступа к средствам массовых коммуникаций, практически не участвуют в обсуждении не только по своей природе политических вопросов, но и шире — общественных (например, политики памяти), моральных, эстетических, религиозных и т. п. А это значит, что сохраняется или даже увеличивается разрыв между разными социальных группами, нарушены межгрупповые коммуникации в обществе, не ведется работа с соответствующими дискурсами массового сознания. Тем самым результаты интеллектуальной и духовной работы самых важных групп, держателей специализированных ресурсов знаний, техники мышления, истории, не выходят за рамки самих этих групп, не оказывают влияния на программы политических партий и общественных организаций. В итоге массовое сознание абсорбирует лишь самые простые стереотипы представлений о социальной реальности, но их концентрация с течением времени оборачивается прогрессирующей патологией знаний о действительности, о самих себе и других. Накапливающиеся мифы и предрассудки общественного мнения не просто обедняют картину современных процессов, но и ведут к умственной и моральной деградации, примитивизации общества, внешне выражающейся в форме архаизации социальных практик, структур власти и взаимодействия с ними населения.
По глубокому убеждению населения, политические партии, родившиеся из развала советской номенклатуры, были не в состоянии выражать интересы широких слоев российского общества. В общественном мнении они представали как чужеродные явления двух разновидностей: либо как образуемые Кремлем бюрократические электоральные машины, либо как клановые группировки, формирующиеся для борьбы за распределение казенного пирога или демонстрации поддержки власти.
Основные идеологические ориентации
Самые ранние исследования основных идеологических ориентаций были проведены лишь весной 1990 г., когда, собственно, забрезжила перспектива радикальных институциональных изменений. В общественном мнении тогдашнего советского общества такие варианты общественно-политического и государственного устройства, как «строй свободного капитализма» (который сегодня можно было бы отождествить со взглядами либералов), были привлекательными (или казались реалистичными) всего для 6 % опрошенных. Основная же масса отдавала свои предпочтения «демократическому социализму» в духе Перестройки (52 %) или туманной «шведской» модели социал-демократии и общества благосостояния, с сильным упором на социальную справедливость, уравнительное распределение, но и на правовое государство (25 %). Возврата к сталинской системе хотели бы лишь 4 %, что, как и склонность к либерализму, можно считать взглядами маргинального меньшинства.
Таблица 5
Каким бы вы хотели видеть Советское государство в будущем?, апрель 1990 г.
N=500 человек (российская подвыборка во всесоюзном опросе), в % от числа опрошенных
К концу 1990-х гг. значительная часть населения, разочарованного результатами гайдаровских реформ, разуверившегося, дезориентированного и погрузившегося в состояние глубокой фрустрации, депрессии, отказывалась от идентификации по идеологическим или политическим критериям. На вопрос в декабре 1998 г. «Какой из действующих в России политических сил вы лично симпатизируете?» ответы распределились следующим образом: 42 % опрошенных заявили — «никакой» (а вместе с теми, кто затруднился с ответом, доля таких «индифферентных» составила 58 %); 22 % — «коммунистам»; «демократам» (то есть остаткам партии реформаторов, «правым») — 10 %. Свою близость к «патриотам» (национал-патриотам или «крайне правым») обозначили 3 % опрошенных; столько же — к «правым центристам» (3 %); к «социалистам» и «левым центристам» еще меньше — 2 % и 1 % соответственно.
Абсолютное большинство в конце периода российских реформ, перед приходом Путина к власти и началом второй чеченской войны не поддерживали ни одно из действовавших тогда политико-идеологических течений, не идентифицировали себя с ними и не сочувствовали никому из их лидеров, дистанцируясь от большей части общественных организаций.
Таблица 6
Как бы вы могли определить свои политические убеждения или склонности?, апрель 1999 г.
N=3000 человек (открытый вопрос); ответы ранжированы, поскольку некоторые респонденты относили себя к разным политическим течениям; в % от числа опрошенных
Легкость, с которой авторитарный режим подавил свободу политической деятельности и ввел цензуру в СМИ, объясняется в первую очередь именно отсутствием серьезного сопротивления со стороны общества. Контроль президентской администрации над основными информационными каналами был установлен уже в 2002–2004 гг. Одно это уже может свидетельствовать о неразвитости, о недифференцированности социума.
Политико-идеологические взгляды населения можно было описывать как инерционное множество не очень определенных или диффузных представлений о «социализме с человеческим лицом», родившихся еще в середине 1960-х гг. Этот несколько гуманизированный советский вариант государственного патернализма предполагал наличие «социального государства», обеспечивающего «справедливое распределение национальных доходов», защиту неимущих и социально слабых групп населения. Речь уже идет не о тоталитарной идеологии, требующей от населения жертв и дисциплины во имя построения небывалого, «нового общества», «светлого будущего», утопии благосостояния и равенства, а о массовых иллюзиях относительно государства, которое наконец повернется к обычному человеку и озаботится повышением качества его повседневной жизни, не в будущем, а «здесь и сейчас». При этом оправданные сомнения в отношении альтруизма местной власти и бюрократии, с которыми обычно человек имеет дело, сочетались или, вернее, превращались в неуверенные надежды на доброго правителя, отца или «лидера нации», заботящегося о народе.
Именно это подсознание поколения дефицитарной экономики брежневского застоя определяло доминанту массовых идеологических представлений в постсоветское время. Это основное течение дополнено вариациями на ту же тему патерналистского государства, а именно: каким образом можно достичь желаемого состояния. Одни респонденты считали свои взгляды «коммунистическими»; другие высказывали мнение о необходимости «твердой руки», способной навести «железный» порядок в стране, укротить коррупцию в среде бюрократии, подчинить олигархов, сделав их бизнес «социально ответственным», заставить их «перестать красть» и «вернуть награбленное народу»; третьи определяли себя как людей с русско-патриотическими убеждениями (что означает поддержку, по сути, той же самой политики, но ориентированной на обеспечение приоритетов русских), либо называли себя «аграрниками» и т.п.
Людей, сознательно ориентированных на западные модели правового государства, разделения властей, защиту личных свобод, прав человека и других принципов современного демократического общества, насчитывалось и насчитывается на всем протяжении последних 15 лет сравнительно немного: 7–9 %, максимум в отдельные моменты — 12–15 % взрослого населения. Поэтому доктрина «суверенной» или «управляемой демократии» фактически ничего не искажала в этом понимании положения вещей, хотя и отдавала самым циничным образом риторическую дань иллюзиям либералов и демократов периода перестройки и гайдаровских реформ. Последующая политика медленного удушения конкуренции политических партий, ограничения, накладываемые на информационное пространство, включая Интернет, репрессии или прессинг в отношении общественных движений и организаций, а стало быть — сокращение сферы публичных дискуссий лишь закрепили это состояние.
