Коллектив Мохова - Интернет и идеологические движения в России
Более того, по ходу митингов, как мы видели, их участники и сочувствующие старались изобретать новые методы использования Интернета для задач оппозиции. К ним относится упоминание лаконичного прооппозиционного хэштега (#Занавального) в каждом твите и ретвите, которое продвинуло его в тренды российского Твиттера, сделав таким образом тему видимой всем пользователям459. 18 июля это был единственный популярный мобилизационный тег, который работал на задачи протестного движения, к тому же, ввиду своего содержания, не совсем удачно. Исходя из негативного характера российской протестной консолидации, лозунг «против», а не «за» мог бы привлечь на улицы больше народа, и антивластные хэштеги, объединяющие все важные лозунги (например, «#НаМанежкупротивПутина»), вызвали бы отклик у большего количества оппозиционно настроенных россиян, в отличие от лозунга «#Занавального», который близок только части либералов.
Понятно, что с увеличением запроса общества на свободную информацию и другие перемены в социально-политических условиях потенциал Интернета будет все более и более востребован. С другой стороны, сам по себе Интернет, его потенциал, его технологические возможности развиваются настолько стремительно и столь непредсказуемо, что исследователей взаимодействия Интернета и общества ожидает множество новых открытий относительно его участия в развитии идеологических движений. Для продолжения и развития протеста необходимо сочетание многих факторов помимо коммуникации в Интернете, но все современные общественные процессы совпадают с ростом социетальных влияний Интернета, быстрой интернетизацией политической жизни, в результате которой возникают новые традиции обмена информацией и специфическая культура коммуникации, увеличивается число коммуникативных полей, к которым одновременно подключен индивид, усложняется структура идологических идентичностей и изменяются те черты, которые нам удалось выделить в этой главе, дополняя «портреты» идеологических идентичностей россиян в эпоху политической турбулентности.
ГЛАВА 6
РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО В КОНТЕКСТЕ «РУССКОЙ ВЕСНЫ»: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
Данная глава посвящена выявлению важнейших тенденций социально-политического развития постсоветской России. Автор, используя накопленные за четверть века «Левада-Центром» материалы социологических опросов, показывает специфику эволюции российского общества. Траектория этой эволюции далека от той, которую рисовали теории, исходившие, в начале 1990-х гг., из иллюзорных надежд на его последовательное движение к демократии и либерализму. В действительности же наблюдается другой вариант развития — в сторону нарастания авторитарных тенденций с угрозой их трансформации в тоталитарные формы. Особое внимание в главе уделено изучаемому в книге периоду (2011–2014 гг.). Автор пытается объяснить причину смены социальных движений между периодами, названными в книге «Русской зимой» и «Русской весной», а также вскрыть механизмы массовой поддержки политики Кремля по отношению к Украине. Важная часть главы посвящена анализу реальной поддержки в обществе тех идеологических движений, которые были выделены методами дискурсивного анализа при изучении интернет-сообществ.
Высокий уровень массового одобрения аннексии Крыма и российской политики по отношению к Украине, поразивший многих политологов и либеральных обозревателей, часто связывается ими с подъемом русского национализма, выразителем которого, как считается, и явился Владимир Путин460. Однако, как показывают социологические исследования «Левада-Центра»461, рост национализма в России не был спонтанной реакцией общества на события в Украине. Европейский выбор соседней страны, ее переориентация с Москвы на Евросоюз первоначально не вызывали какой-либо враждебности в российском обществе. Так, в ноябре 2013 г. 65–70 % россиян считали, что России не следует вмешиваться во внутриукраинские дела, тем более — оказывать военное давление на одну из сторон конфликта; большинство полагало, что эти проблемы следует решать самим украинцам. Тем не менее уже тогда 29 % российских граждан считали подобные планы Киева «предательством славянского братства», чему следует противодействовать всеми доступными средствами.
Зависимость и последовательность событий здесь иная: падающая поддержка Путина в российском обществе заставила Кремль искать средства и источники для подавления внутрироссийской оппозиции и дискредитации гражданского общества, выступающего с острой критикой власти. Более чем понятная для россиян аналогия между Майданом (как ненасильственным изменением системы власти в условиях авторитарного правления) и массовыми демонстрациями протеста в Москве и других городах России в 2011–2012 гг., с одной стороны, и параллели между авторитарным и коррумпированным режимом Януковича и режимом Путина, с другой, вызвали страх в Кремле и стали причиной для развязывания беспрецедентной по агрессивности и демагогии антиукраинской кампании.
Российское руководство со времени «цветных революций» было чрезвычайно обеспокоено стремлением бывших республик СССР выйти из зоны влияния России. Вступление в ЕС или в НАТО означало одновременно крах в этих странах постсоветских диктаторских или персоналистских, в любом случае — недемократических структур господства. Любое осуществление подобных планов разрушало бы геополитическую конструкцию, старательно возводимую Путиным, — воссоздание своего рода аналога СССР, но в «уменьшенном» масштабе. России в этой конструкции отводилась доминирующая роль, что крайне важно для сохранения легитимности нынешней российской власти, поддержания у населения образа страны как мировой, «великой», а не просто крупной региональной державы. Озабоченность идеологической «заразой» — влиянием ценностей западной демократии или непрекращающейся «экспансией» НАТО — заставляет российский режим и его активных сторонников (своего рода «коллективного Путина») рассматривать все события, от движений протеста против фальсификации выборов в России до массовых митингов и выступлений против авторитарных режимов на Севере Африки или Ближнем Востоке, как цепь заговоров и подрывных действий, инспирированных Госдепом, ЦРУ или другими спецслужбами с целью установления мировой гегемонии США и их союзников. Какими бы соображениями или скрытыми мотивами ни обосновывалось это публично выражаемое понимание происходящего: профессиональной паранойей чекистов, пришедших к власти (и убежденных в планах Запада ослабить Россию, захватить ее территорию или ресурсы), комплексами проигравших в холодной войне или лицемерным оправданием своего узурпирования власти, защитой материальных интересов элит, — суть подобной политики одна — упорное навязывание населению идеи враждебного окружения страны, наличия многообразных угроз «национальным интересам» (безопасности страны, ее территориальной целостности, экономике, культуре, ментальности или «духовности», ее традициям)462.
Эта идеология на наших глазах обретает черты коллективной метафизики — «вечного противостояния» России и Запада как особых, закрытых «цивилизаций». Эта реакционная утопия, возрожденная в новых по сравнению с XIX веком одеждах (см. главу 2)463, заменяет умершую ранее идеологию классовой борьбы и противостояния двух мировых систем (социализма и капитализма). Но функция ее (почти по Карлу Маннгейму) по-прежнему заключается в консервации ставшей безальтернативной институциональной системы господства и — обратным светом — дискредитации идеологии либерализма, «открытого общества», модернизации, возвращения на общую для всех стран дорогу мирового развития, глобализации и — что главное — сознания необходимости систематических реформ как условия роста, процветания, технологического прогресса. Содержательно, сам по себе, этот набор идей представляет принципиально эклектическое собрание разнородных догматических утверждений, объединенных общностью «Большого стиля» — пафосом прославления величия «государства как нации». Будучи сведением ключевых символов и мифов о разных исторических эпохах России (империи и колониальной экспансии, сталинской индустриализации и милитаризма советского времени, становления казенного православия и декадентства Серебряного века, народничества и славянофильства, русского геополитического фашизма и культуры просвещения), идеология «возрождения» обретает свойства «достоверности» и убедительности, поскольку каждая из разных групп населения узнает, точнее, опознает в этом агломерате высокопарных рассуждений о миссии или статусе России нечто свое, знакомое, а сама гетерогенность мифов и идеологем воспринимается как свойство «объективности», внепартийности и истинности. То, что эти суждения предельно клишированы, пошлы в интеллектуальном плане, банальны и примитивны, что это давно отработанный риторический материал, оказывается не недостатком, а достоинством этой идеологии, условием ее суггестивного воздействия на массы.
