Том Уикер - На арене со львами
— Из-за негритянского вопроса, надо думать, — сказал Морган.— Я этого опасался.
— Да, но но только. На Востоке, где вашу газету если и выписывают, то только для того, чтоб повесить в уборной,— там, действительно, дело в этом. Но мы можем отыграться в других местах. А есть одна причина, которая одинаково действует повсюду, и надо же мне быть таким дураком, чтоб не попить, в чем дело. Я, как сын Старого Зубра, не оправдываю ожиданий публики. («Кое-кто, может, сам того не зная, бег Старого Зубра стосковался» — сказал Моргану Зеб Ванс в прошлом году.) И вот наш опрос показал нам с Мэттом — я потом убил целый день, проверяя это у лучших окружных лидеров,— оказывается, среди той части избирателей, которых условно можно назвать «анти-Зубристами» и которые хотят серьезного, думающего кандидата, там я иду хорошо. Зато с другой частью — ни тпру ни ну, это «про-Зубристы», которым нужен кандидат — скандалист и ругатель. И таких немало. В моем распоряжении всего месяц, чтобы поправить дело.
— Все приемы дозволены?
Андерсон взглянул на Мэтта Гранта. Мэтт беспомощно пожал плечами, как бы говоря то, что все трое понимали без слов. Ответить мог только Андерсон. Но Андерсон молчал. Морган был из них самым младшим, однако в силу обстоятельств он успел насмотреться на то, как проходят избирательные кампании, и, кажется, понимал, что сейчас творится в душах у его собеседников. Оба они колеблются: но следует ли ради победы слегка поступиться своими принципам и прибегнуть к тактике, которую до сих пор они считали ниже своего достоинства? Ведь менять план сражения в разгар военных действий нелегко, начинаешь думать, что, ошибясь раз, ты вполне можешь ошибиться и во второй.
Задним числом Морган теперь понимал, что даже отдаленно не представлял себе тогда смысла происходящего, и Андерсон с Мэттом не представляли тохсе. Они впервые столкнулись, вернее, Андерсон впервые столкнулся с необходимостью сделать выбор, а ведь к выбору сводится политика, да и вообще вся жизнь. Морган это усвоил, но уже много позже; и Андерсон, надо полагать, тоже. Выбор делается на каждом шагу, даже воздержание от выбора — это выбор; и мужчины тем и отличаются от мальчишек, что они все решают сами, а мальчишки предоставляют решение обстоятельствам. <i>«Говорю вам,</i> — сказал Хант Моргану в ту долгую ночь разговоров и надежд,— как только человек решил, что лучше быть живым политиком, чем мертвым героем… в ту самую минуту он уже пробился!»
С тех пор Морган мог убедиться, что так оно и есть. Хотя оставалась еще другая, более общая истина: человек даже в политике редко делает решающий выбор — «все или ничего», гореть ли в геене огненной или целоваться с чертом, Вместо этого обычно приходится делать много отдельных выборов, все значение которых каждый раз не до конца ясно даже тебе самому. Потом вдруг, в какой-то миг, все эти мелкие выборы, неприятные решения сливаются вместе, не успел оглянуться— и дело сделано, ты уже выбрал, но выбор твой совершился не в минуту гордой отваги и обостренного внимания, а постепенно, шаг за шагом, день за днем. В тот вечер в бальном зале отеля «Пьемонт» Хант Андерсон вступил на долгий путь, в конце которого должно было определиться, кем он окажется: живым политиком или мертвым героем.
— Да, Морган-то ведь женат,— говорил Гласс, сжимая стюардессе руки.— На черта тебе валандаться с женатиком, когда рядом я и свободен как птица?
— Знаете, как говорится,— рыжая вяло отняла руки и посмотрела на Моргана замутненным взглядом,— женатый еще не мертвый, верно?
— Все приемы дозволены,— подтвердил Андерсон,— кроме клеветы, мордобоя и порнографии. Сын Старого Зубра дерется отчаянно, но честно. Любит иной раз пустить пыль в глаза, что правда, то правда, пофанфаронить, но при всем том, бывает, и дело говорит. Славный малый, и водится с самыми что ни на есть знаменитыми шишками наверху, вот ей же богу. И своей выгоды не упустит, только он богат как черт и ни в чем таком не нуждается. Костюмы носит городские, но сам он малый свойский и простой, что твоя домотканая рубаха. Вот вам новый образ, и господи благослови.
— Сложность только в том,— серьезным тоном подхватил Мэтт,— что нас поддерживает интеллигенция, и важно не упустить эти голоса, пока мы будем давать задний ход и завоевывать бывших сторонников Зеба Ванса. Как по-вашему, Рич, Зеб не захочет тряхнуть стариной и высказаться в нашу пользу?
— Откуда мне теперь знать, чего захочет и чего не захочет Зеб Ванс?
— Да, пожалуй,— согласился Мэтт.— Впрочем, все равно, что бы мы ни затеяли, нашим сторонникам, кроме нас, податься некуда, не могут же они переметнуться к этому болвану Джонсону.
Морган удержался и не сказал в ответ, что этот болван Джеймс Т. Джонсон набрал у них в штате немало голосов и, наверно, мог бы добиться такого же успеха и в других местах. Джонсон был из простых и, как гласили агитки, верил в бога, в свободное предпринимательство, в работу до седьмого пота и в низкий подоходный налог, а также, не будучи, конечно, расистом, считал в отличие от крайних, что в решении важных вопросов не следует ни торопиться, ни заходить слишком далеко. Ни вправо, ни влево, а ровно посередке, вот каким путем призывал идти старина Джеймс Т. Джонсон, человек солидный и зажиточный, обладающий глубоким чувством ответственности, кристально честный и к тому же имеющий опыт административной работы (в качестве председателя комиссии по строительству и содержанию автострад), твердо верящий, что школы и больницы обходятся слишком дорого, социальное обеспечение сеет разврат, а правительство обязано стремиться к тому, чтобы его было не видно и не слышно. Джонсон прочитывал пространные речи, которые ему писали борзописцы из Ассоциации банкиров или Торговой палаты, раздавал значки с девизом «БОГ, РОДИНА И ДЖИМ ДЖОНСОН», содержал огромный штат сотрудников, каждый митинг начинал с присяги на верность федеральному правительству, а заканчивал молитвой, и дела его шли превосходно.
Такой конкурент серьезно усложнял положение Андерсона, так думал Морган на следующее утро в агитационном автобусе, катя средь ровных пашен на очередной митинг, где должно было состояться явление «нового образа» народу, или открытие нового Андерсона (почти как открытие памятника или перестроенного универсального магазина). Джеймса Т. Джонсона трогать опасно — это все равно, что вступать в тяжбу с собственной матерью: будь она хоть самая бессовестная старая перечница, все равно симпатии общества на ее стороне.
В тот вечер в Дентоне, одном из небольших городков, где, по данным предварительного опроса, Хант отставал от Джонсона, Андерсон, начиная речь, еще как будто ничем не отличался от серьезного интеллигента, каким его привыкли видеть избиратели штата. В пахучем весеннем воздухе над зданием городского суда словно повис томный струнный перезвон «Фа-соли». На густо обсаженной деревьями центральной площади фонари на старых чугунных столбах изливали сквозь молодую листву свой желтый матовый свет, мягко освещая довольно многочисленных, но тихих людей, мирно рассевшихся на принесенных скамьях. Кое-кто устроился и прямо на траве, а несколько отчаянных мальчишек оседлали конную статую генерала Вильяма Дорси Пепдера. Цветущий кизил и багрянник осыпали головы собравшихся розовыми лепестками, а на клумбе вокруг статуи цвели миндаль, сирень и азалии, темные, густые, как виноградная лоза.
Трибуной Андерсон избрал себе не ступени городского суда, с которых он выступал обычно, а широнин балкон на втором этаже отеля «Хлопковый король» — старого, приземистого кирпичного здания как раз напротив суда. Меж колоннами этого балкона со времен второго президентства Кливленда стояли и произносили речи все, кто домогался избрания на какой-либо политический пост. Старый Зубр это знал хорошо, не то что Хант, усмехаясь, думал Морган, усаживаясь позади оратора за шаткий стол для прессы.
Кэти с ними не приехала — у нее было назначено чаепитие с группой «Девушки — за Андерсона», которых она неуважительно именовала за глаза «хантовы хари». Избирательная кампания уже перестала развлекать Моргана, и отсутствие Кэти окончательно убило в нем интерес, несмотря на обещанные новшества.
Мэтт Грант стоял поодаль, в глубине балкона, с несколькими местными политиками, один из которых только что зычным голосом представил собравшимся Ханта: вот уж, действительно, яблоко от старой яблони, особенно когда дело доходит до драки,— это было что-то новенькое. Остальные окружавшие Мэтта люди — в основном молодые адвокаты и дельцы, как и Андерсон,сторонники политических перемен в штате, — слушали молча и хмурились. Но постепенно в спокойном голосе Андерсона действительно зазвучали какие-то непривычные, новые нотки. Так, например, он впервые за всю кампанию произнес слова «мой конкурент», и слова эти упали в тихую заводь весеннего вечера с громким всплеском, знаменуя начало перемен.
