Том Уикер - На арене со львами
— Ну вот, начинается,— сказал Морган.
Впервые за свое пребывание в Вашингтоне он испытывал головокружительное чувство уверенности в себе, когда разбираешься в том, что происходит, гораздо лучше, чем любой из твоих собратьев по профессии, и видишь игру на сто ходов вперед. Благодаря той статье в газете Морган вышел на передовой рубеж, его статья — событие, веха; она означает не только деньги в банке, она принесла ему веселое и гордое чувство профессионального удовлетворения, ведь он про себя всегда знал, на что он способен, и вот теперь сумел показать это всем.
— Да, официальная часть начинается,— отозвался Андерсон.
— Я не про работу вашей комиссии. Я про то, что меняется ход истории.
Андерсон улыбнулся, на его угловатом лице появилось застенчивое выражение.
— А что ж, вполне может быть и так. Каким-нибудь непредвиденным образом.
— Когда вы думаете добраться до Хинмена?
— Публично, может быть, и никогда.— Он оглянулся, удостоверился, что их никто не слышит.— Ваша статья изрядно подлила масла в огонь.
— А вы как думали?
— Так и думал. На меня со всех сторон оказывают нажим, вы даже не поверите.
— А если вас уломают оставить Хинмена в покое, кто ж тогда будет изменять историю?
Андерсон упрямо мотнул головой.
— Меня им не уломать. Может, попробуют, конечно, придушить, ее знаю. Но что бы ни случилось со мной, Хинмену, я полагаю, так или иначе не уйти от разоблачения, раз уж его имя появилось в вашей газете.
— Вы что, рассчитываете на свободную прессу демократической Америки, думаете, она не даст спуску злодеям? Напрасно. Никто за вас ничего не сделает, так и знайте.
Подошел еще один репортер.
— Мы слышали, сенатор, что вы собираетесь вызвать на заседание вашей комиссии губернатора Хинмена. Это верно?
Он говорил с полнейшим равнодушием автомата, его будто бы нисколько не интересовало, что на самом деле ничего такого они не слышали, а просто прочли статью Моргана, который сидит рядом. В эту минуту Морган по-настоящему почувствовал, что достиг вершины и своем деле.
— Видите ли,— отвечал Андерсон,— губернатору Хинмену, безусловно, известно многое по интересующему комиссию вопросу, и я не исключаю, что по ходу дела он захочет дать показания. Посмотрим, как все сложится.
— А сами вы его вызывать не будете?
— Если не возникнет острой необходимости, то нет. Губернатор Хинмен — человек занятой.
Репортер отошел, довольный той чепухой, которой его напичкали: у него теперь был материал для вечернего выпуска, а что еще нужно такому репортеру? За столом появился Мэтт Грант и стал вынимать бумаги из набитого портфеля. Вокруг суетились Спрок и Берджер, извергая из себя табачный дым и статистические данные. Адам Локлир еще ее вышел на общественную арену и пребывал где-то на Юго-Западе.
— Таким путем вы добьетесь, что Хинмен сам полезет на рожон и потребует объяснений. Сперва вы затрагиваете его имя, а потом вдруг замолкаете, будто ничего и не было сказано. Но удивительно, что на вас жмут со всех сторон.
— Я его уже изучил.— Андерсон взял в руки брошюру Хинмена «Творческая бюрократия».— Какую репутацию он имеет, какие речи произносит — все знаю. Могу вам сказать, что мы его сцапаем, и знаете почему? — Он высоко вздернул брови.— Потому что Хинмен заносчив, как черт. Он и заметить нас не соизволит, покуда уже не будет поздно.
К ним придвинулся Мэтт, озабоченный и важный.
— А насчет нажима не беспокойтесь, Рич. Нажим на нас действительно оказывают со всех сторон, да только мы люди привычные.
— Да, вы народ бывалый, ничего не скажешь. Вспомнить хотя бы первоапрельский розыгрыш.
Андерсон рассмеялся несколько натянуто.
— Вот именно! У нас есть разные способы пролезть в игольное ушко. Да и раньше были.
Вспоминать первоапрельский розыгрыш Андерсону было, конечно, не очень приятно. Так называлось в кругу его сотрудников промежуточное голосование во время выборов, когда, как представлялось Моргану, Андерсон, трезвый реалист, отличный оратор, человек, любящий соприсутствие других людей, впервые осознал, какое это нелегкое дело — руководить и управлять неразумным упрямым народом.
Андерсон со своими помощниками к атому времени вынужден был обосноваться в столице штата, и туда на исходе марта, ровно за месяц до решающего выдвижения кандидатур, приехал Морган, он привез показать Андерсону очередную статью. Под свой штаб Андерсон снял верхний танцевальный зал в отеле «Пьемонт». Здесь регулярно, во время каждой избирательной кампании, проводились всевозможные политические мероприятия, и не удивительно, что уже в вестибюле пахло сигарным дымом, недавно опорожненными плевательницами и так называемым «дезодоратором для общественных мест». Посвященные знали, что в одной из гостиных на девятом эта-же отеля некогда была заключена сделка, в результате которой Джесс Уоркит получил в 39-м году место спикера в конгрессе, а за это три года спустя на пост губернатора должны были выдвинуть некоего Клайда Р. Блачера, но ничего из этого не вышло, так как своевременно выяснилось, что в первую мировую воину он уклонился от мобилизации. В северо-восточном крыле, на площадке седьмого этажа, Старый Зубр, как рассказывали, как-то раз подвесил за ноги через перила местную шлюху, и, когда у нее из-за пазухи вместе с какими-то вещицами стремительно, под оглушительный визг, полетел вниз его бумажник, он якобы тут же на перилах бесплатно воспользовался ее профессиональными услугами. А по железной пожарной лестнице, что у задней стены, однажды позорно сбежала бюджетная комиссия в полном составе, спасаясь от гнева приверженок Американского легиона, которые явились под дверь той комнаты, где проходило секретное совещание, и каждая держала в руке молоток, дабы, как значилось на принесенных ими транспарантах, «выколотить себе дотацию».
Штаб Андерсона помещался в том же танцевальном зале, где шесть лет назад была главная квартира Зеба Ванса. Но и до этого и позднее в нем так часто располагались разные будущие сенаторы и губернаторы, что всегда странно было видеть между выборами на их месте подростков в белых смокингах, вальсирующих с девочками в шифоновых платьях, или дам в шляпах с цветами, распивающих чаи во благо какого-нибудь прогрессивного начинания, или же членов Гавайского клуба за ежегодным общим обедом, орудующих ножами под гром застольных речей. У Андерсона, по здешним меркам, штат сотрудников был не слишком большой, и Морган беспрепятственно прошел мимо нескольких технических служащих, занятых заклеиванием и надписыванием конвертов, и остановила его только верная Джералдина.
Она бдительно охраняла святилище — кабинет Андерсона, словно собственную девственность, на которую давно уж никто не покушался.
— Я к хозяину,— сказал Морган.
— У него совещание,— ответила Джералдина и покрепче сжала колени.
К этому времени Морган успел стать своим человеком в андерсоновском окружении и чувствовал себя достаточно уверенно. Поэтому он лишь слегка повысил голос:
— Если он там отсыпается после попойки с утра пораньше, разбудите его и скажите, что к нему пришли из газеты.
— У сенатора Андерсона мистер Грант,— веско возразила Джералдипа.
— В таком случае разбудите обоих.
Его громкий голос был, конечно, слышен за передвижной перегородкой, которая отделяла кабинет Андерсона от приемной и служила как бы символом всех избирательных кампаний: ничего постоянного, надежного, прочного от них не остается — только устаревшие предвыборные плакаты мокнут под дождем на каждой телефонной будке.
— Я, даже если ему звонят, и то не соединяю.
Джералдина с опаской оглянулась на дверь кабинета, но тут дверь эта приоткрылась, высунулся Мэтт Грант, еще более мрачный, чем обычно, и знаком пригласил Моргана войти.
— Спасибо, Джералдина.
Позднее Джералдина вместе со всем хозяйством Андерсона перебралась в Вашингтон, но выдержала там только две недели, а потом сбежала домой: какой-то негр в трамвае сидел прямо против нее, источая запах виски и касаясь ее коленом. Но Андерсону она была предана всей душой, и в тот день, войдя в отгороженный закуток, где с плаката на стене смотрело огромное угловатое лицо Андерсона, а под ним красовалась подпись: «Он сделает больше», Морган сам убедился, что они с Грантом всерьез чем-то озабочены. Хант оглянулся на Моргана, не произнеся не слова, и взгляд у него был почти такой же недовольный, как у Джералдины.
— Слава богу, что я не принес дурных вестей. А то бы вы меня, чего доброго, обезглавили.
— Угу,— буркнул Андерсон, все так же враждебно сверля посетителя глазами.
Морган знал, что это был один из его тактических приемов — вот так впериться взглядом в человека, смутить его и навязать свое мнение. Впрочем, у Андерсона это плохо получалось — он был слишком добр и отзывчив к чужим невзгодам. Моргану было с чем сравнивать — один раз его подвергли такой процедуре вполне квалифицированно, и сделал это не кто-нибудь, а сам президент Соединенных Штатов.
