Том Уикер - На арене со львами
Эта хитрость вызывала у них не меньше интереса и не больше негодования, нежели какая-нибудь статистическая таблица.
Благодаря главным образом Спроку с Берджером и к вящему облегчению начальства (которое, правда скрепя сердце, позволяло ему заниматься этим делом, но, поскольку о Хинмене никто даже ее заикался, естественно, не понимало причину его любопытства) Морган сумел уже в конце лета представить в редакцию довольно подробную статью — в бумажнике у него до сих пор лежала старая, затертая вырезка:
«Вашингтон, 10 сентября. Завтра здесь начнется слушание материалов особой сенатской комиссии по вопросу о положении полумиллиона сезонных рабочих, в связи с чем ожидаются показания, которые будут содержать в себе «политическую взрывчатку» — это выражение употребил сенатор Хантер Андерсон, председатель особой комиссии по миграции сельскохозяйственных рабочих, которая в течение полугода изучала использование сезонной рабочей силы на фермерских хозяйствах Америки.
— Эти люди представляют собою наиболее жестоко эксплуатируемую группу американского населения,— заявил сегодня на пресс-конференции сенатор Андерсон.— У них нет денег, нет политических прав, нет постоянного места жительства. Закон о минимуме заработной платы на них не распространяется. Они не живут на одном месте и, стало быть, не могут быть включены в списки избирателей или обзавестись собственностью, а дети их не могут учиться в школе. Более того, многие из них даже не подлежат социальному обеспечению, так как не успевают достаточно долго проработать на одного работодателя. Федеральное правительство фактически не располагает программой помощи этим людям, а самое скверное заключается в том, что некоторые официальные лица на местах извлекают доход из их общественного положения.
Сенатор Андерсон заявил, что цель предстоящего расследования — способствовать разработке федеральных законов с целью защиты сезонных рабочих от эксплуатации, по отказался назвать «официальных лиц на местах», извлекающих «доходы из их бедственного положения». Он предпочитает, чтобы показания, которые предстоит заслушать, говорили сами за себя.
Позднее из источников, близких к работе особой комиссии, стало известно, что в ходе расследования могут всплыть имена губернаторов нескольких штатов, в том числе, как ожидается, и губернатора Поля Д. Хинмена…»
Моргану позвонили из редакции немедленно, как только дочитали до этого места.
— Нам кажется,— отдуваясь, пробасили на том конце провода,— что здесь нужны более основательные и авторитетные ссылки, раз уж речь идет о Хинмене, и потом, Морган, если бы вы могли заварить это малость погуще, нам всем тут кажется, что Хипмеп — прекрасный материал для первой полосы. Вы не находите?
— Нет, не нахожу. Поймите, если б я мог заварить это малость погуще, я так и сделал бы, уж будьте уверены. Но я этого не могу, потому и задвинул Хинмена в конец четвертого абзаца. Нельзя наваливаться вот так, сразу, если основываешься только на хорошо информированных источниках.
— Тогда, может, отложим пока Хинмена, чтобы вы могли сослаться на более солидные авторитеты? Дело ведь терпит, верно?
Им всегда кажется, что дело, над которым ты работал долгие месяцы, вполне «терпит».
— В том-то и беда, что не терпит. Сенатские деятели пустили в ход его имя, чтоб подогреть интерес к завтрашнему расследованию. Уж они-то, не извольте сомневаться, очень хотели бы, чтоб я расписал это поярче, но по существу дела говорить отказываются. Так что тут все достоверно, я просто не хочу выносить Хинмена в заголовок, покуда у меня нет против него прямых обвинений. Но если мы попросту умолчим о Хинмене, Андерсон тут же передаст материал в какую-нибудь другую газету.
И они хоть и качали головами, но напечатали все, как есть. Чутье их не обмануло: номер не успел выйти из типографии, а Поль Д. Хинмен уже вцепился в телефонную трубку. Он дозвонился до издателя газеты, как узнал потом Морган, в ту самую минуту, когда тот, промаявшись вечер за скучнейшим банкетным столом, только-только погрузился со вздохом облегчения в мягкое кресло и блаженно вытянул ноги, предвкушая сигару и коньяк в мужском обществе. Загубив, таким образом, единственный за целый день приятный миг в жизни издателя, Хинмен загубил свою единственную надежду на победу, потребовав, чтоб Ричмонда П. Моргана, кто бы он ни был, немедленно выставили вон.
— Сами понимаете, о чем, о чем, а уж об этом и речи быть не может,— объяснял потом Моргану заместитель главного редактора, и тон у него был слегка укоризненный, словно он винил Моргана в том, что хозяину помешали пить коньяк.— Во-первых, профсоюз так или иначе не разрешит никого уволить, разве уж если выкрадут из типографии целый печатный станок. Но хозяин никогда и не допустил бы, чтоб ему что-либо диктовали, будь ты хоть губернатор, хоть кто другой. Ошибка Хинмена в том, что он должен был пригласить хозяина на партию в гольф или в крайнем случае выразить протест по всей форме и потребовать, чтоб в газете было напечатано опровержение. Вот тогда бы вы сели в лужу, уж это факт.
Но ни о чем таком даже и помину не было, когда несколько дней спустя, впервые за все время работы в газете, Морган услышал в телефонной трубке голос хозяина. Они дружески потолковали о том о сем, о политике, о Ближнем Востоке и прочих непреходящих проблемах. Потом, ни словом по обмолвясь о звонке Хинмена, хозяин сказал, что находит статью Моргана «весьма любопытной».
— Нужно будет по ходу дела сообщать больше подробностей,— посоветовал он.
— Их, говорят, там невпроворот, и я сделаю все, что могу.
— Прекрасно. Я в вас не сомневаюсь. По-моему, мы просто не имеем права по каким бы то ни было соображениям замалчивать подробности, если на них основано столь серьезное обвинение.
Понять сущность этого высказывания для Моргана не составило труда.
— Будьте спокойны,— сказал он.— Все будет доказано неопровержимо и окончательно.
— Я спокоен, мистер Морган. Мы все здесь очень вам доверяем. Просто мы имели много случаев убедиться, что раз выдвинутое обвинение нелегко потом перечеркнуть в умах людей, как его ни опровергай. Урон все равно нанесен, даже если обвинение окажется напраслиной.
Это действительно был непреложный закон, который должен зазубрить каждый газетчик, но в то утро, когда вышел номер с его статьей, Морган еще не знал, что с ним будут разговаривать в таком пусть осторожном, но все же предостерегающем тоне.
В троллейбусе, выехавшем на Пенсильвания-авеню, он снова развернул газету; его статье дали всего одну колонку, и то на нижней половине листа, но имя Хинмена вынесли в подзаголовок восьмым кеглем, и можно было не сомневаться, что от-туда оно бросится в глаза всем политикам в Вашингтоне. Уже тогда были основания предполагать, что эта публикация обернется кругленькой суммой в банке на имя Ричмонда П. Моргана, и так оно потом и вышло, вот почему он до сих пор носил вырезку в бумажнике, вместе с командировочными деньгами.
А в то утро, когда начиналось расследование, он, естественно, приехал в особенно приподнятом настроении, написал на регистрационном листке свою фамилию и занял самое лучшее место за столом для прессы. Он знал, конечно, что поначалу репортеров будет немного, но все-таки его статья могла привлечь кое-кого и сверх ожидания, так что лучше занять место в первом ряду, а не то, он знал, когда вскроются обстоятельства дела, повалит народ, и тогда уже будет поздно. Андерсон попытался заполучить большой сенатский зал для закрытых заседаний, но ему было отказано: именно потому, считал он, что сенатское руководство не хотело предавать дело широкой огласке. Им дали небольшое помещение в первом этаже старого здания сената: внушительная старинная люстра, несколько телефонных справочников в застекленном шкафу, стол президиума для досточтимых господ сенаторов и с полсотни стульев для публики. Степы были зеленовато-коричневые, стол президиума — почти черный, и даже люстра не могла рассеять мглы долгих десятилетий, скопившейся в этой комнате, где из года в год тайно и упорно сталкивались интересы и стремления разных людей, и теперь уже, пожалуй, никто, кроме разве самых узких специалистов-историков, роющихся в документах библиотеки конгресса, не мог бы сказать, каково было ее первоначальное назначение.
Всего несколько репортеров и два или три любопытных из публики сидели здесь, когда двери распахнулись и вошел Хант Андерсон, слегка пригнувшись на пороге, но зря: двери в сенате были сделаны в расчете на мифических сенаторов-исполинов. Под мышкой Андерсон держал небольшую папку. Морган прошел мимо устанавливавшей аппарат стенотипистки следом за ним и оперся локтями о пыльный стол орехового дерева. Андерсон, точно складная лестница, опустился в председательское кресло с высокой спинкой.
— Ну вот, начинается,— сказал Морган.
