Чернявская Татьяна - За краем поля
- В чистом поле деревцу одному не спится, - звучал негромкий чистый голос, и лёгкая хрипотца в нём лишь облагораживала мелодию, наполняя глубиной, - во пору ненастную разлетелись птицы.
Ветер подхватывал звуки, разносил по округе, закручивал вихрями по окраинам, от чего невольным слушателям казалось, будто где-то стонет незримый призрак и клянёт живых в бессильной злобе.
- Не слышны уж песни их средь ветвей упругих, - вопреки словам, мужской голос был весел и почти чарующ, коли посреди заброшенного пустыря такое определение вообще было уместно. - Только воет ветер злой, да лютует вьюг... А-а-а!!!
Пронзительный вопль боли пронёсся над пустырём, распугивая стайки блуждающих огоньков, что вместо глумливого воронья кружили над местом упокоения величайшего из древних князей.
- Ах, ты... м-маленькая м-мерзавка! - с чувством выдохнул чародей, награждая грязное чудовище, по придури гуманистов называемое человеком, увесистой оплеухой.
Девчонка, испуганно скуля, вернулась на место и уже оттуда наградила мучителя столь цветастыми и образными определениями, которые даже портовые угробьцы постереглись говорить вслух. Всегда отличавшийся особо трепетным отношением к чистоте речи и изяществу слога мужчина, пнул её в довесок по голой ляжке. Обычно господин секретарь был куда сдержаннее в проявлении эмоций, как вербальном, так невербальном, и даже претенциозно полагал себя практически железным. Увы, на проверку железа в нём оказалось не так уж и много, раз укус за икру одной сумасшедшей кретинки смог вывести его из себя.
- Придёт серенький волчок и укусит за бочок, - начал вновь напевать себе под нос мужчина, но сам себя одёрнул: - Это уже совершенно из другой оперы. Не было ещё ни одного древоедного волка.
Мелодия старой колыбельной про одинокое дерево на скале, в котором согласился жить маленький сказочный эльф, оказалась настолько привязчивой, что чародей уже несколько дней напевал её между делом, словно боясь снова забыть за грузом неминуемых забот и волнений. Сейчас почему-то казалось удивительно важным сохранить её в памяти, пусть он и не пытался осознать, зачем. Может, где-то далеко в мозгу, куда здравые мысли не забредали даже у такого умного человека, он уже напевал этот мотив своему первенцу, что будет спокойно засыпать без гнёта проклятья на челе. Поэтому, напевая, чародей слегка улыбался, хотя в его исполнении улыбки и выглядели далеко не лучшим образом.
Впрочем, сейчас чародей был всё же не так плох. Отёки, ещё недавно превращавшие его лицо в подобие перезрелой сливы, полностью сошли с впалых щёк. Ровные полукружья синяков заливавшие веки от скул до бровей, сменили цвет на бледно зелёный, что выглядело бы почти благородно, если бы не сломанный нос и борозды свеженьких шрамов на месте вырванной с корнем бороды. И если с отсутствием нормальной причёски мириться было относительно легко, то бороды, которую он время от времени неосознанно подёргивал очень не хватало. Особенно сейчас, когда на кону стояло слишком много, и шанс был меньше, чем вероятность выигрыша в княжескую лотерею.
Чародей попытался вернуть себе упущенное так бездарно вдохновение и по новой принялся расставлять на перевёрнутом алтарном камне, что некогда был надгробьем Кровавого Князя, необходимые для ритуала атрибуты. Сделать это было не так уж и просто: левая рука, всё ещё чуть прихваченная чужим проклятьем едва двигалась в кисти, намертво скрутив недвижимые пальцы. Быть амбидекстером неожиданно оказалось совершенно неудобно! Заготовленные связки лунницы выскальзывали из безжизненных пальцев и увлекаемые редкими порывами ветра метили сбить чёткость рисунка. Заговорённые руны всё норовили искривиться в бок и трескались, как из-под стила нерадивого ученика. Что и говорить, подготовка к ритуалу продвигалась медленнее ожидаемого. Лишь энергетическая сеть была безукоризненна, хоть и требовала особой концентрации в условиях скрываемого до поры резерва. Только одной её было не достаточно.
По чести, нельзя было доподлинно сказать, что именно понадобится для снятия проклятья и какие из условий будут в ритуале основоположными. Ни одна из запретных книг, обнаруженных чародеем и досконально изученных, не давала однозначного рецепта по волнующему вопросу. Никто из живущих не ведал исцеления от столь древних проклятий, и ни один из пращуров не смел и мечтать проклясть кого-нибудь настолько основательно, чтоб из века в век, невзирая на усилия и обстоятельства, разыгрывалась единая в своём многообразии кара. Но мужчина не зря полагал себя величайшим из ныне живущих чародеев, коли не смог бы для своих целей использовать собственное проклятье.
Ещё в раннем детстве, когда беспутный папаша, жаждавший денег и получавший их неимоверном количестве, рассказывал ему историю своей родни, насмехаясь над суеверьем родителя и цинично восхваляя злато, он уяснил, что, по сути, не столь уж и важно с помощью чего ты добиваешься власти и свободы. Любимые Адикаром деньги были ничуть не лучше, физической силы, таланта к чародейству или обаяния. Вот только в отличие от них при своём отсутствии оставляли бывшего владельца абсолютно беспомощным. Как показала жизнь и пепелище родового гнезда, будущий ужас разведки нескольких держав даже в таком нежном возрасте был демонически прозорлив. Избрав своей стезёй чародейство он ввиду проклятья вынужден был стать величайшим на поприще чар и заклятий, а будучи величайшим просто не мог ошибиться в вопросе освобождения своего (весьма убогого) рода от гнева древних некромантов. Ошибка, в данном случае, была равноценна разрушению чар иль смерти, что, впрочем, было не так уж и плохо.
Мужчина тяжело разогнулся, потирая многострадальную поясницу, и хищно оскалился. Ему крайне нравилось упиваться собственным триумфом. Не сказать, чтобы злорадство являлось частью его натуры: живущий в вечной конспирации не может позволить себе такой роскоши. Просто приближение решающего часа требовало в кое-то веке выразить хоть какие-то эмоции. Поскольку бояться или волноваться чародей давно разучился, приходилось злорадствовать, чтобы не скатиться в нелепую и неприсущую ему чуть обречённую меланхолию.
- И всё же мне несказанно повезло родиться, именно в период приближения Кометы, - заметил чародей, добавляя к рисунку последние штрихи заготовленных заранее писаний. - Какой бы прок мне был от безграничной силы, коль реализовать её не представилось бы и шанса. Допустим, государственный переворот я организовал бы без проблем, с нынешней властью на это способен и третьесортный подмастерье. Но смысл отвлекать внимание Инквизиции и Замка, если даже самый мощный ритуал в обычное время не позволит выволочь этого старого хмыря из Подмирного пекла? А без него и занимать трон бессмысленно. Род с таким проклятьем всё же не лучший вариант для правителей, ты не находишь?
Мужчина обернулся к своей жертве и единственной вынужденной слушательнице и сдержанно ругнулся: на месте привязанной к уродливой ёлке кретинки валялся лишь огрызок верёвки. Грязная деревенская дурочка, что побиралась по домам, клянча блины и брагу, ночевала в чужих коровниках, распугивая овинников одним своим видом, нашла-таки своим гнилым зубам лучшее применение, чем нападения на чародея. И ведь смогла же провернуть всё без шума - мозгов хватило! Почему-то на то, чтобы носить штаны и говорить без матов, их не доставало. Чародей привычно подавил в себе желание поморщиться. Он, ввиду редкостного цинизма, к людям подобного толка, в миру почти ласково именуемым блаженными, относился с брезгливостью и отторжением, не понимая жалости к тем, кто уже рождался на половину угробьцем. Сюсюкаться с подобными он был не способен просто органически, и связываться бы не стал даже за золотые горы. Только где, в среднего пошиба деревеньке, успевшей пропитаться поветриями чародейской паутины и идеалами, вещаемыми из шара, найти чистую душу для жертвоприношения? А тут какая-никакая, а невинница. Кто ж посчитает грехи за убогой?
- Вот тебе и небесное дитя, - досадливо вздохнул чародей, подобрал с земли наруч и направился по следам, оставленным ногами сумасшедшей в рыхлой земле проклятого поля.
Улепётывала блаженная с энтузиазмом молодого вурдалака, загребая грунт руками и ногами, от чего полоса за ней казалась очень зловещей и пугающей почище блуждающих огоньков. В отчаянном желании существовать она неслась не разбирая дороги, прочь от алтаря, деревни и последних излучений, чуть сдерживающих растущие час от часу тёмные эманации. Казалось бы, инстинкт должен был вести умалишённую к покою и безопасности, но вместо этого потянул прочь из защищённой чародеем зоны. Идти за ней становилось всё опаснее и увлекательнее. Вон за той кочкой она сшибла начавшего вылезать, а потому беззащитного и весьма ранимого умруна. Там прорыла глубокую борозду, увернувшись от беснующейся раскоряки, носящейся над самой кромкой леса. А тут её настиг подземный жраль, поджидавший беспечную жертву в уютной земляной норе. Настиг и уже успел заглотить часть туловища, окончательно испортив жертвенное тело для необходимого ритуала.
