Френсис Фицджеральд - Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)
– Провал! – как можно беспечнее сказал он Стелле. – Но вообще это хороший номер, если публика доброжелательная. Спасибо за помощь!
Улыбка не сходила с ее лица; пьяно покачиваясь, он откланялся, и Нэт потащил его к дверям.
IIIУтром принесли завтрак, и он окончательно проснулся; мир вокруг был расколот и разрушен. Еще вчера он был самим собой: яростным бойцом с поточным методом кинопроизводства, ну а сегодня он чувствовал себя раздавленным под тяжким спудом неудачи – перед глазами стояли вчерашние лица, и каждое излучало презрение, и все, как один, над ним смеялись… Но самым печальным было то, что для Майлза Кальмана он теперь стал одним из этих бессовестных «пьяниц» – одним из тех, с кем Кальман был вынужден, скрепя сердце, работать. Ему было страшно представить, что теперь о нем думает Стелла Уолкер, которую он обрек на муки – ведь хозяйка дома не могла не изображать учтивость! Пищеварительная система отказалась работать и его стошнило яйцами всмятку прямо на телефонный столик. Он стал писать:
Дорогой Майлз! Ты вряд ли сможешь представить, как глубоко я сам себе противен. Я действительно страдаю пороком развязности – но, Боже мой, в шесть вечера, почти при свете дня! Передай мои извинения супруге.
ТвойДжоул Коулз.Из рабочего кабинета на студии Джоул вышел лишь раз и, словно преступник, прокрался к табачной лавке. Выглядел он столь подозрительно, что попавшийся на пути дежурный полицейский попросил предъявить пропуск. Обедать он пошел «в город», но по пути столкнулся с Нэтом Кеогом, излучавшим уверенность и хорошее настроение.
– И с чего ты решил, что надо увольняться? Подумаешь, «щеголек» тебя освистал!
– Я тебе сейчас кое-что расскажу, – продолжил он, увлекая Джоула за собой в столовую на студии. – Однажды после премьеры в кинотеатре Граумана Джо Сквайрс пнул его ногой в зад прямо во время выхода к зрителям. Этот бездарь заявил, что с Джо он еще разберется, но когда на следующий день в восемь утра Джо позвонил ему и сказал:
«Ну что, когда будем разбираться – я готов!», он вместо ответа просто бросил трубку!
Нелепая история подбодрила Джоула, а угрюмое созерцание группы за соседним столиком слегка его утешило: там сидели работавшие на цирковой картине грустные и прекрасные сиамские близнецы, а также жалкие карлики и гордый гигант. Желтолицые красавицы с меланхоличными, подведенными тушью и оттого пугающими глазами, в вечерних платьях, казавшихся безвкусными при свете дня… За их спинами он вдруг заметил людей, которые были в гостях у Кальманов, и вздрогнул.
– Никогда и ни за что! – вслух воскликнул он. – Кто бы ни позвал – больше в Голливуде я ни в какие гости не пойду!
На следующее утро в кабинете его ждала телеграмма:
ТЫ САМЫЙ ЛУЧШИЙ ВСЕХ ГОСТЕЙ ВСКЛ БЫЛА ОЧЕНЬ РАДА ВИДЕТЬ ТЕБЯ У НАС ТЧК ПРИГЛАШАЮ ФУРШЕТ МОЕЙ СЕСТРЫ ДЖУН СЛЕДУЮЩЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ ТЧК СТЕЛЛА УОЛКЕР КАЛЬМАН
Он вдруг почувствовал, что кровь по венам побежала быстрее и лихорадочней. Не веря, он прочитал телеграмму еще раз.
– В жизни бы не подумал, что бывают такие приятные неожиданности!
IVИ вновь настало сумасшедшее воскресенье. Джоул проснулся в одиннадцать, затем почитал газету, чтобы быть в курсе событий за прошедшую неделю. Позавтракал у себя в комнате, заказав форель, салат из авокадо и пинту калифорнийского вина. Надо было собираться на фуршет – он выбрал костюм в мелкую клетку, голубую рубашку, желтовато-красный галстук. Взгляд был усталым, под глазами – темные круги. В дом на Ривьере он прибыл на своем потрепанном автомобиле. Представился сестре Стеллы, и тут же подъехали Майлз и Стелла, прямо в костюмах для верховой езды; весь вечер они неистово ссорились, разъезжая по грязным дорогам за холмами Беверли-Хиллз.
Майлз Кальман – высокий, нервный, в ужасном настроении и с таким несчастным взглядом, какого Джоулу еще не доводилось видеть, – был целиком и полностью художником, начиная с головы неправильной формы и заканчивая грубыми, как у негра, ступнями. На них он стоял очень крепко: ни одну из сделанных им картин нельзя было назвать дешевкой, хотя временами ему и приходилось сполна расплачиваться за роскошь экспериментов кассовыми провалами. В его обществе было всегда легко и весело, но, проведя с ним какое-то время, любому бросалось в глаза: этот человек нездоров.
Как только они вошли, между ними и Джоулом установилась сложная и неразрывная связь. Он присоединился к собравшейся вокруг них группе гостей, и Стелла тут же отвернулась от них, в нетерпении прищелкнув язычком, а Майлз Кальман сказал рядом стоящему человеку:
– С Евой Гебель надо поосторожнее! В быту она обходится недешево. – И Майлз повернулся к Джоулу: – Очень жаль, что мы с тобой вчера на работе так и не поговорили. Мне пришлось весь вечер провести у аналитика…
– Ты ходишь к психоаналитику?
– Уже несколько месяцев. Сначала лечил клаустрофобию, а теперь хочу навести порядок в своей жизни. Он говорит, что за год управимся.
– Да брось ты! Нет у тебя никаких проблем, – возразил Джоул.
– Не скажи… По крайней мере, Стелла считает, что есть. Да спроси любого – тебе тут всякий обо мне расскажет, – язвительно ответил он.
Какая-то девушка уселась на ручку кресла Майлза; Джоул отошел и направился к Стелле, мрачно стоявшей у камина.
– Спасибо за телеграмму! – сказал он. – Чертовски мило с твоей стороны! Я и не подозревал, что столь красивая женщина может обладать такой добротой!
Сегодня она казалась ему красивой, как никогда, – возможно, это безмерное обожание в его глазах и подтолкнуло ее облегчить душу; она даже не задумывалась, потому что явно дошла до точки эмоционального кипения.
– …а Майлз уже два года с ней путается, а я ничего и не подозревала! Она же была моей лучшей подругой, приходила к нам чуть не каждый день! Ну а когда мне стали уже совершенно посторонние люди рассказывать, Майлзу пришлось признаться.
Она резко присела на ручку кресла Джоула. Ее галифе были того же цвета, что и кресло, и еще Джоул отметил, что копна ее волос состояла из прядей двух оттенков: червонного и белого золота, так что это была не краска; и еще она не пользовалась косметикой. Она была такая красивая…
Все еще дрожа от удара, которым стало для нее это открытие, Стелла не могла видеть, как очередная новая девушка вьется вокруг Майлза; она увлекла Джоула в спальню, и, усевшись по разные стороны большой кровати, они продолжили разговор. К ним заглядывали люди по пути в туалет, отпускали шуточки, но Стелла, которой необходимо было выговориться, не обращала на них никакого внимания. Через некоторое время в дверях показалась голова Майлза, который сказал: «Какой смысл пытаться за полчаса объяснить Джоулу то, чего я и сам не понимаю, а если верить психоаналитику, смогу понять не раньше чем через год?»
Она продолжала говорить так, словно здесь и не было никакого Майлза. Она любила Майлза, говорила она, и, несмотря на значительные трудности, она всегда была ему верна.
– Психоаналитик сказал Майлзу, что у него «материнский комплекс». Женившись в первый раз, он тут же стал ассоциировать свою жену с матерью, а затем его либидо направилось на меня. Но когда он женился на мне, все повторилось – меня он стал воспринимать как мать, а либидо направил на другую женщину.
Джоул понимал, что это, скорее всего, никакая не чушь – и все же звучало чудно. С Евой Гебель он был знаком: она была по-матерински заботливой женщиной, старше и, может быть, мудрее Стеллы, которая была, по общему мнению, «чудесное дитя».
В этот момент Майлз с раздражением предложил Джоулу ехать с ними домой, раз уж Стелле захотелось поговорить; и они поехали в особняк на Беверли-Хиллз. Под высокими потолками особняка ситуация вдруг обрела черты высокой трагедии. Вечер был жутко ясным, прямо за окнами стояла тьма, а по комнате яростно металась в истерике златовласая Стелла. Джоул не очень-то верил в горе киноактрисы. У них ведь совсем другие заботы – жизнь в их прекрасные златовласые тела вдыхают сценаристы и режиссеры, а по вечерам после съемок им самой судьбой суждено сидеть без дела и шептаться, хихикая и злословя, и на них, но не задевая их, должны оканчиваться множества приключений.
Иногда он притворялся, что слушает, а вместо этого думал о том, как хорошо она одета – гладкие галифе с соответствующей парой ног в них, свитер под горло в цветах итальянского флага, короткая куртка из коричневой замши. Он никак не мог решить, была ли она искусным подражанием английским леди или же это английские леди подражали ей? Она парила где-то между самой материальной реальностью и несомненнейшим из олицетворений.
– Майлз так ревнует, что не доверяет мне ни в чем, – презрительно воскликнула она. – Когда я ездила в Нью-Йорк, то написала ему, что ходила в театр с Эдди Бейкером. Майлз так ревновал, что звонил мне по десять раз на дню!
