Френсис Фицджеральд - Отзвуки века джаза
Обзор книги Френсис Фицджеральд - Отзвуки века джаза
Фицджеральд Френсис Скотт
Отзвуки века джаза
Ф.Скотт Фицджеральд
Отзвуки века джаза
Эссе
Еще не пришло время писать о Веке Джаза с некоторого удаления: сочтут, чего доброго, что у тебя слишком рано начался склероз. Как много еще людей, которых чуть не судорогой сводит, стоит им услышать какое-нибудь словечко из отметивших ту эпоху - теперь-то эти словечки утратили свою живую непосредственность и стали расхожим жаргоном преступного мира. Век Джаза так же мертв, как мертвы были к 1902 году "лихорадочные 90-е". Но вот я пишу об этом времени и вспоминаю о нем с грустью. Меня вынесло в те годы на поверхность, меня осыпали похвалами и заваливали деньгами, о каких я не смел и мечтать, и все по одной-единственной причине; я говорил людям о том, что испытываю такие же чувства, как они сами, и что надо найти какое-то применение всей этой нервной энергии, скопившейся и оставшейся не израсходованной в годы войны.
То десятилетие, которое словно бы сознательно противилось тихому угасанию в собственной постели и предпочло эффектную смерть на глазах у всех в октябре 1929 года, началось примерно в дни майских демонстраций 1919-го. Когда полиция силой разгоняла толпу демобилизованных парней из провинции, разглядывавших ораторов на Мэдисон-сквер, более интеллигентная молодежь не могла не проникнуться отвращением к нашим порядкам. Мы и не вспоминали про Билль о правах, пока о нем не начал твердить Менкен, но и без того хорошо знали, что подобной тирании место разве что в крошечных нервозных государствах на Юге Европы. А раз правительство до такой степени подчинилось заевшимся бизнесменам, нас, похоже, и впрямь погнали на войну ради займов Дж.П.Моргана. Но мы успели уже устать от Великих Начинаний, поэтому взрыв морального негодования, так точно описанный в "Трех солдатах" Дос Пассосом, оказался недолгим. Теперь и нам тоже стало кое-что перепадать от государственного пирога, и страсти разгорались в нас редко разве что когда газеты расписывали историю о Гардинге и шайке его дружков из Огайо или о Сакко и Ванцетти. События 1919 года внушили нам скорее цинизм, чем революционные стремления, хотя теперь все мы то и дело принимаемся шарить по своим сундукам в поисках невесть куда исчезнувшего флага свободы - "Черт побери, да ведь был же он у меня, я помню!" - и русской мужицкой рубахи, тоже пропавшей. Век Джаза отличался тем, что не испытывал решительно никакого интереса к политике.
Это был век чудес, это был век искусства, это был век крайностей и век сатиры. На троне Соединенных Штатов восседал манекен, лавировавший среди шантажистов совсем как живой; щеголеватый молодой человек не поленился пересечь океан, дабы мы имели возможность полюбоваться на того, кому предстояло занять трон Англии. Наконец-то мы могли жить так, как хотели. Когда американцы массами принялись шить костюмы в Лондоне и портным с Бонд-стрит волей-неволей пришлось приспособить покрой к американскому сложению с длинной талией и к американским вкусам - просторно и по фигуре, - в Америку проникло нечто утонченное, определенный стиль человека. Во времена Ренессанса Франциск I равнялся на Флоренцию, когда заказывал собственный камзол. Англия XVII века изо всех сил подделывалась под французский двор, а лет пятьдесят назад пруссак-гвардеец обязательно приобретал штатский костюм в Лондоне. О, наряд джентльмена - этот знак "могущества, которое человек должен удержать и которое передается от нации к нации"!
Ныне самой могущественной страной стала наша. Кто бы вздумал теперь указывать нам, что модно и что интересно? Отрезанные от Европы войной, мы принялись изучать собственный Юг и Запад в поисках экзотических развлечений и обычаев, но оказалось, что еще больше таких развлечений и обычаев можно найти совсем рядом, буквально под рукой.
Первое имевшее общественные последствия открытие этого рода вызвало сенсацию, хотя само явление было не новым. Еще году в 1915-м избавившиеся от каждодневной опеки молодые люди из маленьких городов осознали, что тот самый автомобиль, который на шестнадцатилетие подарили Биллу, чтобы он "чувствовал себя самостоятельным", дает возможность в любую минуту уединиться, отъехав куда-нибудь подальше. Поначалу ласки в автомобилях даже при столь благоприятных условиях казались чем-то отчаянно рискованным, но скоро стало ясно, что "все так делают", - и прощай, древняя заповедь! Уже к 1917 году в любом номере "Йель рекорд" или "Принстон тайгер" можно было прочитать рассказы о таком приятном и ни к чему не обязывающем времяпрепровождении.
Но ласки более смелые пока что могли себе позволить только отпрыски семей побогаче - среди менее обеспеченной молодежи вплоть до конца войны еще держались старые понятия, и за поцелуем должно было последовать предложение, в чем не раз с грустью убеждались молодые офицеры, занесенные судьбой в незнакомые города. И только в 1920 году покровы упали окончательно; Век Джаза вступил в свои права.
Степенные американские граждане не успели и дух перевести, как самое необузданное из всех поколений, то поколение, которое в смутные годы войны еще переживало отрочество, бесцеремонно отодвинуло в сторону моих ровесников и бодро вышло на авансцену. Их девочки разыгрывали прожженных львиц. Оно подорвало моральные устои старших, но в конце концов раньше времени исчерпало себя, и не потому, что ему не хватало морали, а потому, что ему не хватало вкуса. Вспомним 1922 год. Тогда это поколение переживало свой расцвет; а после, хотя Век Джаза не закончился, молодым он принадлежал все меньше и меньше.
Все, что было после, напоминало детский праздник, на котором детей вдруг заменили взрослые, а дети остались ни при чем, растерянные и недоумевающие. К 1923 году взрослые, которым надоело с плохо скрытой завистью наблюдать за этим карнавалом, решили, что молодое вино вполне заменит им молодую кровь, и под вопли и гиканье началась настоящая оргия. Юное поколение уже не было в центре общего внимания.
Всю страну охватила жажда наслаждений и погоня за удовольствиями. Раннее приобщение молодежи к интимной сфере шло бы своим чередом и без сухого закона, который был естественным результатом попыток привить в Америке английские обычаи. (Взять хоть наш Юг - это тропики, где созревают рано; а ведь французам или испанцам никогда и в голову не приходило предоставлять свободу девицам в шестнадцать-семнадцать лет.) Но всеобщая решимость наполнить жизнь развлечениями, выразившаяся начиная с 1921 года в вечеринках с коктейлями, имела под собой причины более сложные.
Слово "джаз", которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва секс, затем стиль танца и, наконец, музыку. Когда говорят о джазе, имеют в виду состояние нервной взвинченности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта. Для многих англичан та война все еще не окончена, ибо силы, им угрожающие, по-прежнему активны, а стало быть, "спеши взять свое, все равно завтра умрем". То же самое настроение появилось теперь, хотя и по другим причинам, в Америке; правда, здесь были целые категории людей (например, люди, перешагнувшие за пятьдесят), которые все это десятилетие отрицали, что такое настроение вообще есть, даже когда Оно шаловливо заглядывало в их собственный семейный круг. Им не приходило в голову, что они этому настроению способствовали и сами. Добропорядочные граждане всех социальных категорий, почитавшие строгую общественную мораль и располагавшие достаточной властью, чтобы закрепить ее правила в соответствующих законах, и не подозревали, что вокруг них непременно расплодятся всякие мошенники и проходимцы, да и по сей день не могут в это поверить. У богатых праведников всегда была возможность навербовать добросовестных и толковых наемников, чтобы бороться за отмену рабства или "освобождение колоний", и когда это последнее начинание не увенчалось успехом, наше старшее поколение - люди, связавшие себя с заведомо ненадежным делом, - лишь упорствовало в своей преданности этому делу и, охраняя свою праведность, теряло и теряло своих детей. Дамы с сединой в волосах и господа с приятными лицами прежних времен, занимающие в нью-йоркских, бостонских, вашингтонских отелях номера по пол-этажа и в жизни своей не совершившие сознательно - ни единого бесчестного поступка, и сегодня, как встарь, уверяют друг друга, что "подрастает новое поколение, которое до гробовой доски не узнает вкуса спиртного". А тем временем их внучки читают по ночам в пансионе сильно потрепанного "Любовника леди Чаттерлей" и, если они не совсем уж затворницы, в шестнадцать лет без труда отличат джин от виски. Но что за беда? - поколение, сформировавшееся между 1875 и 1895 годами, будет по-прежнему верить в то, во что оно хочет верить.
Да и поколение куда моложе точно так же отказывалось верить в происходившее у него на глазах. В 1920 году Хейвуд Браун заявил, что все эти разговоры про молодежь сплошная чепуха, что молодые люди, как прежде, сначала выясняют все дела с родителями будущих невест, а уж потом решаются своих невест поцеловать. Но прошло совсем немного лет, и те, кому было чуть за двадцать пять, поняли, что пора переучиваться. Попробую восстановить последовательность сделанных ими для себя открытий, назвав с десяток книг, созданных в те годы для читателей, разнообразных по своему психологическому складу. Сперва выяснилось, что жизнь Дон Жуана весьма интересна ("Юрген", 1919); затем мы узнали, что в окружающей нас жизни огромную роль играет секс, о чем мы и не догадывались ("Уайнсбург, Огайо", 1919), что подростки чрезвычайно влюбчивы ("По ту сторону рая", 1920), что наш язык таит в себе массу забытых слов англосаксонского происхождения ("Улисс", 1921), что и старики не всегда могут противиться неожиданным искушениям ("Цитерея", 1922), что девушек, которых соблазняют, не всегда ждет гибель ("Пылающая юность", 1922), что даже насилие нередко оказывается благом ("Шейх", 1922), что красивые английские леди часто склонны к разврату ("Зеленая шляпа", 1924), а точнее, посвящают разврату большую часть своего времени ("Водоворот", 1926), и очень хорошо делают ("Любовник леди Чаттерлей", 1928), и что, наконец, бывают противоестественные отклонения ("Бездна одиночества", 1928, и "Содом и Гоморра", 1929).
