Александра Коллонтай - Свобода и любовь (сборник)
– Зачем сегодня? Подожди хоть до завтра.
– Нет, нет. Неудобно. А вдруг Анюта им напишет, что я двадцать восьмого из дому выехал…
– Скажешь ей, не сразу пошел к профессору, вот и все. Не подумает же она, что я тут. Считается ведь, что я исчезла навсегда из твоей жизни…
– Мало ли что. Ты разве Анюту не знаешь?… Нет, если я не пойду, я все время буду беспокоиться. Еще что всплывет потом… Хочешь не хочешь, а сегодня заявиться надо.
Наташа знала, что опор бесполезен. Его страх перед тем, как бы Анюта «чего не подумала», не узнала, граничил с манией.
Наташа молчала.
– А ты что без меня делала? Писала?
– Да, писала.
Он только теперь заметил открытку на ее письменном столе.
– Письмо?
Наташа смутилась. На ее переписку из Г. наложен был строгий запрет, письмо могло идти только кружным путем, через верную посредницу.
На открытке с Ванечкиным адресом не только вид, но и пометка рукой самой Наташи, откуда написана.
– Кому ты писала? – Неприятно задетый Наташиным смущением, Семен Семенович тянулся через стол, чтобы разглядеть адрес.
Наташа, пряча смущение за шуткой, ладонями прикрыла открытку:
– Не скажу… Не покажу. Это мой секрет.
– Секрет… А вот я его раскрою… Давай-ка сюда письмо. Не дашь? Силой возьму.
Между ними началась шуточная борьба, оба еще старались сделать вид, что это «игра». Но лица говорили другое.
– Это что-то новое… Этого еще никогда не было… Прежде ты не прятала писем.
– Я не хочу, чтобы ты читал мои письма. Ты не имеешь права… Ты не смеешь. Это насилие.
Он грубо, до боли разнял ее пальцы. Открытка очутилась у него.
– Не смей. Не смей читать… Это подлость. – Голос Наташи звучал непривычно зло. И, неожиданно выхватив открытку у Семена Семеновича, она быстро изорвала ее в мелкие клочки и бросила в корзину под столом.
– Наташа!
Они смотрели друг на друга испытующими, злыми глазами. Будто два врага.
– Это насилие. Это подлость. Ты не смеешь читать моих писем. Не смеешь…
Наташа порывисто дышала, щеки горели, а дрожащие губы бессознательно повторяла все те же слова: «Это подлость. Это насилие».
– Наташа, Наташа… Что это? Неужели же это правда? – со стоном вырвалось у Семена Семеновича. Закрыв лицо руками, он опустился на диван с таким видом детской беспомощности, который всегда мог ее разжалобить.
– Что правда? – Наташа насторожилась.
– То, что у меня там был заместитель… То, что ты оставила там близкого тебе человека, твое новое увлечение.
– Ты с ума сошел… Откуда у тебя такие мысли?
– Я получил два анонимных письма, с подробностями…
– И ты им поверил…
– Я просто сжег их… Но теперь… Твое смущение, Наташа, твое непонятное упорство. И твоя злоба… Ты еще никогда не говорила со мною таким тоном. Ах, Наташа, Наташа… Неужели же это правда?… Как я это перенесу? Зачем же ты приехала? И зачем ты меня обманываешь? Скажи прямо, не томи.
– Я обманываю? Тебя? Сеня… Нет, это черт знает что… Опомнись, что ты говоришь. Зачем, ну зачем я буду тебя обманывать. С какой стати! Ради чего!
– Из жалости.
– Из жалости к тебе?
– Ты добрая…
Его лицо морщилось от внутренней боли, и в позе его было столько неподдельного горя, что Наташа не могла не сказать:
– Глупый, милый Сенечка… Как ты можешь думать такие вещи? Разве же ты не знаешь, разве ты не понимаешь, что ты для меня?!
В своей любимой позе, на коленях перед ним, она обнимала его шею, целовала руки…
Он слабо сопротивлялся, он не хотел поддаться ее ласкам, обману…
– А письмо? – подозрительно-вопрошающе блеснули его глаза.
– Письмо… Ах, Сеня. Ну, если ты такой глупый, возьми, возьми – прочти его.
Наташа бросилась к столу, вытащила корзину, опрокинула. Кусочки разорванной открытки различных форм и величин рассыпались по полу.
И пока оба на корточках подбирали частицы письма, Наташа наскоро рассказывала ему «финансовую операцию» и ту помощь, которую ей оказал Ванечка.
Семен Семенович знал Ванечку. Это не «соперник», конечно. Содержание открытки, дружески-шутливое, его совершенно успокоило.
– Как ты меня напугала, Наташечка… И зачем ты устроила всю эту нелепую комедию? Что пришло тебе в голову, совсем не понимаю. – Тон почти ворчливый…
– Я боялась, что ты рассердишься, зачем я пишу отсюда… А как же было не исполнить Ванечкиной просьбы? Он оказал нам такую услугу. Я знаю Ванечку: если он сказал, что не выдаст, значит, умрет, а не скажет.
– Да, теперь я понимаю. Но все же, Наташа, это большая необдуманность, неосторожность с твоей стороны писать ему отсюда. Мало ли какая случайность, попадет кому… И, наконец, что сам Ванечка подумает.
– Что подумает? Пусть себе думает, что хочет. «Роман». А с кем? Ему-то что за дело.
– Нет, этого ты не говори, какое-нибудь сопоставление, случайность… Узнает, что я здесь был. Ну, и пойдут догадки да толки. Как ты там хочешь, а я прошу тебя отсюда никому, даже и твоему Ванечке писем не посылать.
Сказанное звучит твердо, почти повелительно.
– Если это тебе так неприятно, хорошо. Не пошлю, – тон сухой, холодный.
Семен Семенович бросает на Наташу внимательный взгляд.
– Мы как будто недовольны? А? Наташа? Недовольны, что нашелся «властелин», который нами распоряжается? – Он обнимает Наташу. – Но ты посуди сама, как же быть с вами, женщинами? Вот только недосмотрел, сейчас и натворите чего не следует. Да что, ты будто обижаешься на меня?
Он знает уже Наташин характерный жест гордо закинуть голову.
– Ну, ну, не сердись, Наташенька. Я же шучу. И я не сержусь на тебя. Напротив, я сейчас так доволен… Счастлив. Гора с плеч. Ты и не представляешь себе, как ты меня напугала… Боюсь я потерять тебя, Наташа. Не могу я остаться без тебя. – И он, обнимая Наташу, прижимается лицом к ее груди. – Хорошо мне с тобою, Наташа. Не ушел бы… Ах, батюшки! – Он сразу вскакивает. – А профессор… Седьмой час. Надо бежать. Ну, прощай, Наташа. До вечера.
Он торопливо уходит.
Наташа сгребает обрывки письма к Ванечке и медленно, глубоко задумавшись, ссыпает их снова в корзину.
Она чувствует громадную усталость. Тянет домой. Шевелится, мучает мысль: чужие.
Совсем чужие…
VII
Семен Семенович вернулся поздно, оживленный и довольный. Он полон интересных, будящих мыслей, навеянных беседою с профессором. Профессор работает в той же отрасли, что и он.
– Ты не можешь себе представить, как приятно, наконец, встретить собеседника, которому не приходится втолковывать азбуку, который своим собственным, индивидуальным подходом к вопросу, заставляет тебя с другой стороны подойти к своим собственным положениям… У меня получается сейчас впечатление, что мною многое еще недостаточно продумано. Надо углубить, надо разобраться… Да, это крайне, крайне важно иметь знающего собеседника. Только теперь я понял, как я изголодался по умному человеку, который толкнул бы мне мысль.
Семен Семенович говорит с наивной удовлетворенностью, убежденный, что его слова найдут полный отзвук в Наташе. Он и не подозревает, что его слова опять, как тонкие иголочки, впиваются в сердце, ранят больно-больно… Значит она, Наташа, в его глазах никогда не была умным собеседником, значит она ошибалась, ошибалась долгие годы, когда воображала, что «толкает его на мысль», что «нужна» ему для работы…
– Что же такого особенно «умного» сказал твой профессор, если ты даже усомнился в правильности, в продуманности своих положений? – ее вызывающая, язвительная нотка.
Но Семен Семенович и не замечает. Ему неохота повторять беседы с профессором. Потом, завтра. Но Наташа не отстает, бросает вопросы, с непривычной настойчивостью добиваясь ответа. Она страстно защищает, отстаивает положения Семена Семеновича, будто «обижена» за них, будто ее волнение вызвано тем, что кто-то мог усомниться в правильности мыслей Семена Семеновича. Если б Наташа позволила Семену Семеновичу заглянуть в ее сердце, он бы изумился: Наташа ревновала. Ревновала впервые. Она, которая не знала ревности к его жене, к Анюте, которая вместе с ним, с искренним страхом за Анюту пережила беременность и роды Анюты в эти годы близости с Семеном Семеновичем, она ощущала сейчас слепую, мучительную ревность к незнакомому профессору. Так легко, без усилий, занять ее место в жизни Сени, сделать ее «лишней» именно в той области, где она себя считала такой необходимой ему.
Семен Семенович вяло и поверхностно повторяет соображения профессора, будто Наташи они не касаются, будто только уступая ее настойчивому любопытству. И Наташа злорадно ухватывается за уловленную нелогичность, скачок мысли профессора. Она в нарочно преувеличенном виде преподносит эту нелепость Семену Семеновичу. Но он и тут не «поддается».
– Анюта просто не усвоила его ход мыслей, это сложнее, чем тебе кажется, – с обидным равнодушием отводит разговор Семен Семенович и, с зевком, прибавляет:
– И устал же я сегодня… Пора на боковую. Покойной ночи, Наташа, ты уходишь уже?
