Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?
- Я опять пришла к батюшке за утешением. А он своё, утешать не буду, а вот настроить душу на прощение помогу. А я опять ему: «Не прощу, не смогу простить». А он своё: «Трудись - и сможешь, а без труда разве можно добиться в жизни чего-нибудь путного?» Как на работу ходила в храм. Сын заволновался: «Мать, как бы тебе не перемолиться». А потом вдруг говорит: «Смотрю на тебя и не узнаю, ты или не ты. Какая-то светлая, ты, мать, стала». А я сама чувствую, внутри посветлело. Икона есть - «Утоли моя печали». Я перед ней встану, молиться не умею, так стою. А оно - отпускает... А ещё «Умягчение злых сердец» купила, небольшую, на картонке, какая разница. Прошу умягчить моё сердце, уж очень ожесточилось оно после той истории. А потом как завеса открылась: столько увидела в своей душе, Олегу со мной не сахар жилось, не от хорошей жизни на молодую засмотрелся. Я решила, будь что будет. Позвонила. Таня взяла трубку. Я говорю, это Ирина, ты меня прости за всё. И Олегу передай, что прошу у него прощения. Так легко стало! Какое это удивительное чувство - чистая совесть. Нам бы эти праздники каждый день праздновать, а мы из них событие делаем. Вроде как подвиг — человека простить. А это наша обязанность перед Богом.
Я много думала об этой чужой мне семье. Говорят, от добра добра не ищут. Только, случается, опровергает жизнь народную мудрость. Бывает, как раз от добра-то и уходят. К недобру. К неустроенности. К чему-то новенькому, от привычного и надоевшего. Только и новенькое приедается быстро и тоже становится привычным. И тогда уже, случается часто, опять возвращаются к добру. Побитые, устыжённые, вкусившие радостей сладкого чужого пирога, который всегда поперву слаще, чем собственный. Как оно повернётся у Ирины и Олега? Не сбросить со счетов прожитых вместе лет, может, одумается, может быть, закрыв от стыда лицо, придёт к ней однажды и скажет: «Прости». А может, именно судьбу свою нашёл на старости лет, и такое бывает, и такое случается. Очень хотелось хеппи-энда и очень хотелось утешения для Ирины, награды за её желание простить, за её усилия переступить через собственную гордыню. А она недавно взяла и пришла. С букетиком ландышей:
- Это не от старушки у метро, а с дачи. Ландышей этим летом... Сын закончил институт и подумывает жениться. Девочка хорошая, скромная, чего ещё ему искать.
В отпуск она хочет съездить на Валаам, там, говорят, очень благодатно.
Об Олеге ни слова. Пришлось спросить.
- И не знаю, что сказать. Вот уже второй месяц живёт у нас на даче. Картошку посадил, клумбу сделал. Видимо, не сложилось у него с Татьяной, а может, поссорились, отсиживается. Я приезжаю, он в лес уходит или в комнате закрывается. Неловко ему со мной встречаться. Захочет поговорить, я с радостью, а сама неволить не буду.
МАРИН ПО ИМЕНИ МАРИЯ
Сейчас, пожалуй самый примерный отличник задумается - Вифиния, Вифиния, знакомое что-то, а вот где это, где? Не припомнить отличнику. Потому что раскрашенные его уверенной рукой контурные карты «не заострили должного внимания» на небольшом кусочке земного шара. И учебник географии, читаный-перечитанный и назубок отличником усвоенный, тоже как-то о Вифинии умолчал. Там не было всемирных катаклизмов, не было событий, потрясших историю и запёчатлённых на её скрижалях. Но там жили люди. Во все века от сотворения мира. И судьбы тех людей были порой удивительны...
Теперь это Турция. Турки завоевали Вифинию в четырнадцатом веке, а тогда, в четвёртом, когда происходили события, о которых я хочу рассказать, Вифиния была провинцией на северо-западе Малой Азии. Простые, с сердцами благочестивыми и открытыми, люди трудились на виноградниках, выращивали хлеб, молились и детей своих воспитывали такими же - любящими труд и почитающими молитву. Вот и человек по имени Евгений. Хотя и богатым был, владел имением и землёй, а дочь Марию воспитал в кротости. Одного жаждал несказанно: подрастёт дочь, станет хозяйкой имения, отец передаст ей всё нажитое, а сам уйдёт спасать душу в ближайший монастырь. Но человек предполагает, а Бог располагает. Выросла Мария и очень внимательно вслушалась в слова отца:
- Ты уже взрослая. Если с умом поведёшь хозяйство, в бедности не пребудешь. Как жить, знаешь - честно, с милосердием к бедным, в труде, не в праздности. А свои года хотел бы я закончить в образе иноческом. Знаешь, дочка, давно я этого хотел.
Мария, опустив голову, стояла перед отцом. Она изо всех сил прятала слёзы, а они текли и текли по её щекам. Ей было страшно жить одной в большом доме. Но как ослушаться отца? В те далёкие времена строгие правила не оставляли детям такой возможности. Всю ночь проплакала Мария. Да и отец на другой половине дома не загасил до утра огня. А утром он услышал слова, повергшие его душу в смятение и восторг одновременно:
- Я пойду с тобой в монастырь, отец. Да, знаю, монастырь мужской. Да, знаю, девице нельзя переступать его порога. Но ведь если остричь волосы и надеть мужское платье...
Смятение... Это невозможно - жить девушке в мужском монастыре, каждую минуту скрываясь и боясь разоблачения. А если это возможно, а если это вдруг возможно? Если разлука с дочерью не обязательна?!
- Я никогда не слышал ничего похожего, - сказал отец.
- А может, и после меня никто ничего похожего не услышит. Мы будем жить вместе, отец, будем вместе спасать наши души, и тайну нашу никто никогда не разгадает.
Не загасил отец огня и на следующую ночь. А утром, обняв и перекрестив дочь, сказал:
- Собирайся!
Они раздали нищим всё, что имели. Делали это без сожаления, от расспросов уклонялись. Потихонечку людская молва отступилась от них. Последнее, что сделал отец перед дорогой - остриг дочери её прекрасные волосы.
Глубокой ночью они вышли за городские ворота. Пожилой, рослый мужчина и худенькая, стройная девушка, нет, худенький, стройный юноша в ладно сидящем на нём костюме. Они отправились в путь, и только Господь знал, какой тот путь долгий, как щедро вымощен он печалями и скорбями.
Монастырская братия распахнула им свои ворота. Любовь к Богу во все времена соединялась с любовью к людям.
- Я раб Божий Евгений. А это сын мой по имени Марин. Мы ушли из мира, примите нас.
Монахи приняли. Оглядели мальчонку: ни усов, ни бороды, вырастут, какие его годы.
Но вот уже три года прошло, а усов нет как нет. «Не растут», - разводил руками Марин и виновато улыбался. Да и голосок у него тоненький, совсем не мужской. Евнух - решила братия. Евнух и есть.
А евнух очень быстро освоил монастырский устав. Жил смиренно, был в полном послушании у игумена обители. Вызывался на самые трудные работы, проводил долгие часы в молитве. И очень радовал отца своего, Евгения.
Но вот умер Евгений. Жизнь отсчитала положенные ему дни, и он, как хотел, принял смерть в иноческом чине. Марин очень скорбел об отце. А схоронив его, принял на себя ещё более трудные подвиги. Постился строго: ел через день, да и то понемногу, лишь для поддержания сил. Спал по три-четыре часа в сутки, остальное время посвящал молитве. И ещё одну добродетель, очень редкую, заметили монахи в своём брате. Он мог изгонять из человека нечистых духов, лечил бесноватых. К нему потянулись люди отовсюду. Беснование - тяжёлая болезнь, страшная беда, глубокая скорбь. Только за особые подвиги наделяется человек способностями изгонять бесов. Сила страшная, изворотливая, лукавая. Не оставила она Марина без своего «внимания», нашла лазейку...
За несколько километров от обители были монастырские огороды. По очереди, по несколько человек, монахи ходили туда трудиться. Сеять, пахать, полоть, поливать. Дорога на огороды была неблизкой, монахи, отправляясь с рассветом, к вечеру добирались до гостиницы, чтобы переночевать там, а утром снова в путь.
- Пойдёшь и ты, Марин, - сказал игумен. - Твоя очередь полоть огороды. С утра и выходи.
Пошёл Марин. По традиции остановился в гостинице. Гостиничный - человек сердечный. Привык к своим постояльцам-монахам, ему нравилось их благочестие, их немногословность, чёткость в расчётах. Встретил он и Марина, как всегда, радушно. И вот ведь банальная раскрутка сюжета. Была у гостиничного дочь... Дочь и дочь, какая корысть от неё Марину, который сам недавно был любимой дочерью, а теперь вот осиротел. Но своим путём шёл мимо гостиницы воин. Красавец, с налитыми мускулами, серыми глазами и смоляными кудрями. А ещё с речами, слаще которых дочь гостиничного никогда ничего не слышала. И вот, как водится в банальных историях, закружилась от речей голова простодушной девушки и по уговору не накинула она на ночь крючок на дверь своей спальни... Встал Марин с рассветом и по прохладе двинулся на огороды. А когда на обратном пути зашёл в гостиницу, гостиничный, как лютый зверь, вцепился Марину в платье:
- Ты обесчестил мою дочь, - кричал он диким голосом, - ты соблазнил её, мерзавец! Я-то считал, что монахи добропорядочны, ничего не жалел для вас, а вы, а вы... - он задыхался от гнева.
