Татьяна Герцик - Дорога к себе
Едва они вышли, Михаил спросил у коллег:
– Это что за старикан?
– Не что, а кто. И, вообще, знаменитостей надо знать в лицо. Неужели ты академика Захарова не знаешь? – дама в накрахмаленном белоснежном халате посмотрела на него, как на недоумка.
– Так это академик Захаров? Слышать слышал, одна из моих бывших подруг, студентка универа, уж очень пугливо о нем отзывалась. Я-то думал, она преувеличивает, мягко говоря, а теперь вижу, что нет. У меня от его взгляда до сих пор нервы дребезжат.
– Он хороший человек. Многим помогает. Но поперек дороги ему лучше не становиться.
– Не понял. Как поперек дороги? Ольга что, его подружка, что ли?
Врачи переглянулись. Многие кое о чем догадывались, но делиться своими догадками с молодым прохиндеем не желали.
Наконец кто-то нехотя заметил:
– Тут уж скорее наш Петров заинтересован, чем Захаров.
Михаил мигом смекнул.
– Ясно. Если хочу здесь работать, то лучше к ней не подходить. Верно?
– Ну, почему же здесь? Везде. – Ехидно уточнила все та же накрахмаленная дама. – Целее будешь.
Практикант уныло покачал головой.
– Намек понял. Как хорошо, что у нас полным-полно прекрасных дам! – и он нахально подмигнул вошедшей в ординаторскую симпатичной медсестре. Та сделала вид, что не заметила столь явного предпочтения и строго возвестила:
– Виталий Владимирович просил всех задействованных готовиться к операции!
Народ зашумел и начал строем выходить из ординаторской. Несчастный голодный анестезиолог, в который раз за день пытавшийся съесть купленный им в местном буфете пирожок с мясом, покорно положил недоеденный кусок на тарелку, засунул в холодильник и вышел вместе со всеми.
Михаил сумрачно пробормотал им вслед:
– Как солдаты на плацу! Блин, и зачем я выбрал эту дурацкую профессию? – Выглянув в окно, увидел садившихся в такси Олю и академика, и сам себе указал: – Вот так, голубчик! Не в свои сани не садись, а то побьют!
В это время Иван Ярославович спрашивал у спутницы:
– Я не ошибся, посчитав, что этот юный обольститель вам здорово надоел?
Она согласилась:
– Не ошиблись.
Он удовлетворенно констатировал:
– Значит, я недаром поторопился. Мне, кстати, навстречу Петров спешил, ничего ему сказать не успел, у него опять операция. Признаться, я сегодня грешным делом случайно подслушал разговор медсестер, стоял рядом. Они на пациентов, как вы знаете, обращать внимания привычки не имеют. Чувствуешь себя предметом обстановки, чем-то вроде стула, но порой это чрезвычайно полезно. Так вот они говорили, что Петров несчастен в браке. Не знаете, почему? Мне Василиса очень нравится. Есть в ней что-то чрезвычайно располагающее.
Оля покраснела. Что отвечать?
Академик вновь проявил крайнюю проницательность, мирно заметив:
– Похоже, вы прекрасно знаете, в чем тут причина? Наверняка есть кто-то еще, к кому многоуважаемый мною Петров неравнодушен? И вы этого кого-то, или, вернее, какую-то, очень хорошо знаете?
Ольга покраснела еще больше, но нашла в себе силы ответить просто и с достоинством:
– Знаю. Это я. И я уверена, что и вы это знаете.
Иван Ярославович умудрено улыбнулся.
– Конечно, знаю. Было бы странно, если б я дожил до восьмидесяти лет и остался таким же балбесом, что был в юности.
Оле ужасно не хотелось говорить на столь щекотливую тему, и она поспешно перевела разговор:
– О, я уверена, вы и в молодости никогда балбесом не были!
– Не был, не был, – учтиво согласился академик, – это я для красного словца. Но я понял, говорить вы о Петрове не хотите. Ладно, не будем. Хотя я, должен заметить, от всей души ему сочувствую. Он человек достойный и порядочный, попавший в непростую жизненную ситуацию. И на вашем месте я был бы к нему снисходительнее. Кто в жизни не делал ошибок? Наверное, только тот, кому посчастливилось умереть во младенчестве.
Оля не считала раннюю смерть удачей, но возражать не решилась. Ей казалось, что Иван Ярославович и без того знает о ее жизни слишком многое.
Вечером уложила дочку спать и вышла в сад. Было прохладно, и она накинула на плечи большой цветастый платок Светланы Ивановны, лежащий для этой цели на полке у выхода. В саду царила первозданная тишина. До соседского участка была добрая пара сотен метров, и оттуда не доносилось ни звука. Оля дошла до удобной резной скамейки и села, вслушиваясь в тишину. Строго говоря, это была не тишина, а музыка природы. Шелест листьев под тихим дуновением теплого ветерка, то ли звон, то ли стрекот насекомых под ногами, писк пролетающих комаров, все это сливалось в непрерывный поток. Особую нотку в этом оркестре добавлял чуть слышный плеск волн текущей неподалеку величественной реки.
Скамейка была еще теплой, прогревшейся за день. Удобно устроившись, Оля посмотрела вокруг и вздохнула. Красиво. Но как у нее одиноко на душе! Перед глазами всплыло лицо Глеба. Не презрительно-властное, каким оно было все последнее время, а нежно-любящее из начального периода их супружества. Но, быстро изменившись, превратилось в жесткое и холодное.
И тут же, перебивая его, возникло лицо Виталия, глядящего на нее с безнадежной любовью. За долгие прошедшие годы выражение лица у него не менялось. Если бы она знала об этом раньше! Верность и постоянство так редки сейчас, что должны цениться на вес золота. А вот она не оценила. Вернее, оценила, но поздно.
Внезапно позади раздался треск веток. Она стремительно обернулась. Кто это может быть? Борис? Но у него нет привычки подкрадываться к людям. Тогда кто это? Воры? Но куда смотрит охрана? Она встала, собираясь бежать в дом, но тут на дорожку вышел обсыпанный листьями Виталий.
– Извини, что без спросу, но больше сил нет молчать. Не испугалась? Я тут поблуждал немножко. Дача огромная.
– Как ты узнал, что я в саду? – Оля не могла прийти в себя от изумления.
– Иван Ярославович сказал. Ну и хитрый же дед!
С этим Оля была целиком согласна, но слова выбрала уважительные:
– Он проницателен, ты прав. Но зачем ты пришел сюда ночью?
– А что, это нужно объяснять? Я давно тебя люблю. Просто увидел тебя сегодня и сердце не выдержало. Вот и пришел.
– Но почему без приглашения?
Виталий усмехнулся такой наивности.
– Почему без приглашения? Как раз по приглашению. Я, как договорились, после операции позвонил академику, вот он меня и пригласил. Я его осмотрел, дал рекомендации. Даже чаю с ним испил. Так что тайком я на эту так называемую дачу не проникал.
– Понятно. – Ольге и впрямь все стало понятно. – Теперь ясно, для чего затеяна вся эта интрига.
Виталий не понял.
– Какая интрига? Ты о чем?
– Я о Борисе. Все это Иван Ярославович затеял для того, чтобы вернуть ему Василису.
Виталий озадаченно помолчал.
– Что-то это очень уж сложно затеяно, ты не находишь? Не мог же он развести тебя с Глебом, это нереально.
Поближе узнавшая Ивана Ярославовича Ольга не думала, что это настолько уж нереально.
– Не знаю. Мне порой кажется, что он может все.
– Ты преувеличиваешь. – Виталий не мог поверить в такую нелепицу. – Как можно заставить других плясать под свою дудку? Ладно мы были бы с ним рядом, а то за тридевять земель.
– Он очень хороший психолог. И знает, за какие ниточки нужно дернуть, чтобы люди поступали так, как он хочет.
Виталий с жадностью посмотрел на ее такое родное лицо.
– Знаешь, мне все равно, что он сделал. Я уверен, что он все сделал правильно.
– Возможно. Но это сделано так… безжалостно.
– Безжалостно? Мы же врачи. Мы с тобой прекрасно знаем, что порой, чтобы спасти человека, нужно действовать безжалостно и быстро. А жалость, как правило, приводит к плачевным последствиям.
Оля печально засмеялась.
– Ты судишь как заправский костоправ, Виталий.
– Скорее по-мужски. Представь себе, что о сущности Глеба ты узнала бы лет через десять-пятнадцать? Что бы ты тогда стала делать?
– Я не знаю, что стала бы делать тогда.
– Зато я знаю. Молча бы терпела. А он об тебя ноги бы вытирал.
