Рене Карлино - Пока мы не стали незнакомцами
— Думаю, я хочу пирог, — сказал я, пока мы пялились на холодильную витрину.
— И я. Хочешь, разделим кусочек?
— Лучше давай разделим два куска, — ответил я, практически бросая ей вызов.
— Грязные разговорчики. Мне это нравится. Тогда давай кусок с шоколадным кремом и…
— Кусок с арахисовым маслом?
— Идеально. Я съем этот пирог до последней чертовой крошки.
Боже, я люблю ее.
— И я тоже, — отозвался я.
Мы сделали заказ и сели на диван, обтянутый зеленым винилом. Грейс начала обводить блестки на поверхности стола.
— Итак, как Александр, как твой отец и Регина?
— Замечательно. Отец никогда не уйдет на пенсию. Они с братом партнеры в одной фирме. У Александра и Моники два ребенка и огромный дом на Беверли-Хиллс. Регина все такая же, только лицо еще более подтянутое.
Грейс рассмеялась, но затем ее улыбка испарилась.
— Мне правда грустно слышать такое о твоей маме. Она мне нравилась. Казалось, мы были родственными душами.
Я мысленно вернулся в те дни, когда потерял маму. Она спрашивала, что случилось с Грейс, а я ей отвечал, что просто не сложилось. Меня смутило, что мама вспомнила о Грейс через столько лет. Она не подозревала о том, что у нас с Элизабет были проблемы, но как будто хотела дать мне знать, что все еще думает о Грейс. Думаю, она тоже думала, что они с Грейс родственные души. Элизабет никогда не была близка с моей матерью, даже спустя десять лет после знакомства. Один визит, и Грейс осталась в сердце мамы навечно.
— Ага. Она ушла в покое. Папа даже пришел проведать ее перед смертью. Это было душераздирающе, ведь, несмотря на все, через что они прошли… она все еще любила его. Именно поэтому она никогда не вышла замуж снова. Думаю, когда все стало неважно, и он увидел ее на пороге смерти, то тоже чувствовал любовь. Во всяком случае, так он сказал ей. Даже если он не любил ее, мама умерла с верой. Я стал уважать его даже больше.
— Я могу это понять, — сказала Грейс, словно отталкиваясь от собственного опыта.
Я глубоко вдохнул.
— Давай поговорим о чем-то более радостном.
— Я следила за твой карьерой и знаю, что ты получил Пулитцера. Это потрясающее достижение, Мэтт. Мои поздравления.
— Спасибо. Это было неожиданно, да и тяжело им гордиться, наверное, потому что я был в по-настоящему кошмарном месте.
— Это было до того, как заболела твоя мама, верно?
— Да. Она видела, как я получал награду. Они с отцом сильно гордились мной.
Грейс было очень интересно, она была необыкновенно сострадающей16. Я уж думал, что сам все для себя выдумал. Но как же ее имя ей подходило. Насколько реальной, прекрасной и искренней она была во плоти. Все это время я рассматривал фотографии и мечтал обнять ее, прикоснуться к ней, ну или просто увидеть лично, своими глазами, в цветах, — и вот она была здесь, и именно такой, какой я ее помнил.
Куски пирога стояли между нами не тронутые. Я отрезал кусочек, поддел его вилкой и поднес к губам Грейс.
— С пирогом все лучше.
Она откусила от кусочка, а я не мог оторвать глаз от ее рта. Я облизал губы, размышляя о том, какая она на вкус, каково было целовать ее.
— Та-а-а-а-ак вкусно.
— Я знаю, мы не должны говорить о прошлом, но мне до смерти хочется узнать, чем ты занималась после выпуска. Как тур с оркестром?
— Вообще-то, было великолепно. Мы путешествовали пару лет. Татьяна поехала с нами. Когда мы вернулись домой в Нью-Йорк, Дэн снова стал работать в Нью-Йоркском университете, а я стала магистром в области теории музыки благодаря онлайн-программе. Я несколько лет преподавала в колледже, а сейчас руковожу оркестром и группой в страшней школе.
— Это фантастика, Грейс. Как Татьяна?
— У нее все хорошо. Все еще одинокая и напористая. Она в Нью-Йоркском филармоническом оркестре, так что много путешествует. Она очень преданный музыкант.
— Что с Брэндоном?
Она усмехнулась.
— Он стал для Тати одним из многих.
— Я должен был догадаться. А ты никогда не хотела пойти по тому же пути, что и Тати? Я могу быть пристрастным, но мне всегда казалось, что ты была куда более сильным музыкантом, чем она.
— Хотела, но… — она начала ерзать. — Я, эм, никогда не была настолько дисциплинирована. А вот она была хороша.
— Мне почему-то так не кажется.
— Татьяна более талантлива, это скажет любой с натренированным слухом, — улыбнулась Грейс. — Последний кусок? — Она протягивала вилку с пирогом с арахисовым маслом к моему рту.
Я схватил ее за запястье, притянул ближе и съел пирог. Внезапно между нами возникло знакомое интимное напряжение.
— Мне жаль, но мне пора возвращаться. Все было очень здорово. Я была рада встретиться с тобой, увидеть, что ты так же хорош и здоров, — сказала она.
— Позволь проводить тебя до дома.
— В этом нет необходимости. — Она проскользнула к концу дивана и встала.
— Уже поздно, и мне будет спокойнее, если я провожу тебя.
Грейс колебалась.
— Хорошо. Можешь проводить меня до моей улицы.
По дороге она собрала волосы в пучок, благодаря чему стала видна ее татуировка. Зеленоглазая голубка. Я не смог устоять, и потому вытянул руку, чтобы пальцами пробежаться по ее шее. Значит, все произошло на самом деле. Грейс отскочила.
— Ты что делаешь?
— Просто хотел потрогать ее, убедиться, что она все еще на месте.
— Татуировки в некоторой степени перманентные, — рассмеялась она.
— Мне было интересно, не удалила ли ты ее в гневе лазером.
— Я в большей степени была разбита, чем разгневана.
Вот это больно.
Я взял ее руки в свои.
— Мне жаль. Ты даже не представляешь, как мне жаль.
— Представляю. Мне тоже жаль. Я полагаю, твоя тоже на месте?
Я оттянул воротник черной футболки и приспустил ткань вниз, чтобы открыть татуировку, набитую у сердца.
— Ага, все еще на месте.
Она скользнула по ней пальцами и прошептала:
— Лишь пепел.
Она опустила голову. Я приподнял ее подбородок и вынудил посмотреть на меня, хоть ее глаза и слезились.
— Мы были жертвами неподходящего времени. Но вот мы здесь.
Она выдавила слабую улыбку.
— Мне нужно идти.
Не успел я ее остановить, как она уже отвернулась и посеменила по улице прочь от меня. Я ждал, пока она не ступила на ступеньки перед домом, и только тогда направился домой, разозленный на весь мир и жаждущий убить Элизабет за то, что она столько раз испоганила мою жизнь.
Добравшись до квартиры, я позвонил брату. На западном побережье было всего девять часов. Ответила Моника.
— Алло?
— Александр там?
— И тебе привет, Маттиас. Александра нет. Завтра заключение крупной сделки, так что он еще в офисе.
— Моника, ты говорила, что вы с Элизабет были как сестры, правильно?
— Ну, мы были семьей на протяжении восьми лет.
— Да-да, конечно. Ты знала, что Грейс пыталась связаться со мной, и Элизабет каждый раз находила способы укрыть от меня эту информацию? — Я был жестким, в голосе слышалось обвинение. — Ты хоть как-то помогала ей с этим крохотным обманом?
— Постой.
— Ну уж нет. Ты отдала ей гребаную семейную колыбельную. Ты все это время общалась с ней. Ты сама рассказывала мне, как она говорила тебе о Грейс, и что я помешан на ней. Грейс тебе не нравилась с самого начала, и я знал об этом. Вы обе ревновали к ней.
— Я через две секунды повешу трубку, если ты не замолчишь.
Я тяжело дышал, пульс был ускоренный. Во мне не осталось ничего, кроме яростного гнева и адреналина.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Я никогда не ревновала к Грейс. Она в твоей жизни была около пяти минут, и теперь ты меня обвиняешь в чем-то? Элизабет мне не говорила ничего, кроме того, что у тебя есть куча фотографий Грейс, которые ты отказываешься выбрасывать.
— Именно из-за Элизабет я не общался с Грейс на протяжении этих пятнадцати лет. И из-за нее же я, вероятно, до сих пор не женат на Грейс.
Моника тяжело вздохнула.
— Мэтт, ты такой мелодраматичный.
— Я даже не знаю, почему говорю тебе все это.
Моника молчала мгновение, а потом сказала:
— Думаю, потому что мы семья. — Ее слова удивили меня. — Тебе следует поспать, Мэтт. Ты на взводе. Мне жаль, если все то, что ты рассказываешь, правда. Никогда не думала, что Элизабет стала бы что-то скрывать.
— Как и я. Но она скрывала.
— Я передам Александру, чтобы он позвонил тебе, хорошо?
— Хорошо. Спасибо, Моника. Спокойной ночи.
Я пялился в окно до двух часов ночи. В голове был туман, потому я решил прогуляться и бессознательно добрел до улицы, на которой жила Грейс. Было невозможно тихо, пока я стоял, не сводя глаз с четырех одинаковых коричневых домов. Мне не было известно, в котором из них жила она — все дома были идентичными.
— Грейс! — закричал я.
Стоило позвонить ей и сказать: «Грейси! Грейс, пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой!», но если ты очень сильно хочешь поговорить с кем-то в два часа ночи, то лучше нанести личный визит.
