Михаил Валин - Дети Гамельна. Ярчуки
Тут не врал верткий гишпанец – копыт у него не имелось. В сапогах ступни крепкие, мозолистые, но всегда мытые – ведьма дурных портяночных запахов не любила. Может, морок на ногах? Очень даже легко! Или такая порода бескопытная? Специально для введения в смущение выведенная?..
— А что, чертей с человечьими ногами вообще не бывает? – неуверенно уточнил Хома.
— Не бывает, — подтвердила, покачиваясь, Хеленка. – Какой же он чёрт, если он… Ой…
Панночку согнуло вдвое и из неё изверглись остатки мадеры и иных славных яств.
— Вот! Довыпытывался, иезуитская рожа! – зашипел Анчес, подхватывая страдалицу под локотки. – Ты меня еще на костер посади, катский вояка! Сам живодёр, клейма некуда ставить, а допросы допрашивает. Глянь, что наделал – уж и груздочки вышмякнулись…
Панночке наскоро вытерли личико и поволокли прочь из светлицы. Может, оно и к лучшему – ежели пана Тадзеуша в этаком загаженном хлеву найдут, про сгинувший с ясновельможного лика ус, вопросов куда меньше будет.
Не успели ведьминские слуги сквозь шинок проскочить, как на улице истошно заорали:
— Пан Лащинский, воинство поднимайте! Беда! Бесы с погоста набежали, город жгут и баб валяют!
Глава 9. О ненадежностях описаний, означенных приречными бестиариями
Истинное наслаждение глянуть с середины Днепра на его роскошнейшие берега, обвести вольным взглядом те зелёные горы, что сложены из густо поросших лесом обрывов, и те необъятные луга, что смыкаются с небесами, выше и пронзительнее коих не бывает на земле. Неспешно и величаво влечёт свои воды мудрый седой Днепр, и так же медлительно и царственно лениво проистекают дни того жаркого и изобильного месяца, что в иных местах зовется именем полузабытого древнего императора, так славно сыгравшего комедию своей жизни, а в здешних краях, простодушных и добродетельных, наивно и чистосердечно наречен – серпнем.
Нагревало высокое солнце брусья и бревна настила, пахло дегтем и рыбою, гулял над водой мягкий речной ветерок, утешающе журчала, искрилась вода под длинными вёслами. Ни о чем дурном в этот летний час людям не думалось, и думаться не могло...
***
Навалившись животом на брус, что предохранял неосторожных от падения в воду, Мирослав потягивал трубку, смотрел на удалявшийся берег. Капитану хотелось ругаться. Из-за всех похоронных хлопот отчалили охотники хорошо после полудня. И глядя, как медленно ворочают тяжёлые весла паромщики, было понятно, что приставать доведется в полутёмках. Если не в темноте…
На пароме, что представлял собою прямоугольный плот, примерно шагов тридцать в длину и десять в ширину, с чуть нарощенными бортами, было тесно. Банда, хоть и осталось от неё всего восемь человек, заняла большую часть. Лошади же, вьюки…
Одно радовало – паромщики о дукатах и не заикнулись. И вообще от платы и разговоров отказались, указав молча, куда коней лучше поставить. Да и грозный «атамано-гетьман» со своими реестровыми выряженными к отплытию так и не явился. Видать, хмурый запорог, что так своего имени и не назвал, намекнул, что лучше не лезть к хлопцам понапрасну.
Мирослав выбил пепел в реку, повернулся, прислонившись к брусу теперь уже спиной. Прислушался к беседе, что на неспешно текла пароме.
Кроме охотников, на пароме было ещё с десяток посполитых с маслаками, да четверо реестровых с повозкой. Посполитые оглядывались тревожно, свои «алебарды» в тряпье кутали. Оружия сделанного из того, что под руку подвернётся, Мирослав видел много. Сам пару раз колья на костре обжигал. Но вот чтобы челюсти конские да коровьи к древку вязать, и всерьёз думать, что супротив крылачей такая придумка сгодится… Шибко в Бога верить надо!
Казаки же, сперва на шумную и похмельную банду посматривали с недоверием, руки от пистолей не убирая. Но потом раззнакомились, разговорились, дорога-то долгая, скучная – гляди себе, как волны о борт плюхают, да впереди берег близится еле-еле…
Попутчики оказались Лисянского полка, того, где наказным гетманом Кривонос[66] был, который, оказывается, помер два года как. А Мирослав, наслышанный от пары знакомых о полковнике, всё его живым считал. И Хмелю в первейшие подручные прикидывал. Ну не первое в жизни разочарование, и не последнее. В следующий раз надо будет четче обстановку прикинуть, а то мало ли что как повернется...
Везли хлопцы всякий огневой припас. Куда и кому, прямо не сказали. Зато бочонок пороху «утеряли» с удовольствием. Добавив свинца и полсотни пыжей. На вопрос, не взгромоздят ли их за такую растрату сракой на кол, отмахнулись. Мы же, мол, тебя, добрый человек, с бабами спать не учим?..
Менялись на «змеесултана», которого Мирослав выкинуть хотел, снеся вонючейший мешок на помойку, на поживу бродячим собакам. Один хрен, ни продать, ни к чему доброму приспособить не выходило. Была у коварного Литвина мысля: выкрасть хама-«атамана», да вложив его змеиной башке промеж зубов, сверху пристукнуть. В жирнючего наглеца клыки как в масло войдут. То-то шуму и крику будет! Мол, коварные ляхи чернокнижным колдунством справного казака погубили, лыцаря степового жизни лишили!
Неожиданный обмен провернул Угальде, в котором после вчерашней ночи пробудился не только знаток местного наречья, но и торгаш. Помогло, конечно, еще и то, что двое из реестровых, в свое время, вдоволь по Европам пошатались и испанца неплохо разумели. Ну и понимали, что такой трохфей заохотить – большой редкости везение. А за черепушку любой шляхтич серебром по весу отсыпет. У них-то, гонор поперек разума бежит…
Паром подошел к причалу, ткнулся носом. Дрогнула палуба под ногами. Четверо передних паромщиков, оставив вёсла, перекинули дощатые сходни. Простучали копыта по сходням, проскрипели доски под тяжестью казацкого возка…
С реестровыми расставались друзьями. Котодрал с одним даже ножами обменялись на память.
Мирослав дождался пока банда по окрестным кустам сбегает – неудобно ведь с борта гадить, можно и окунуться ненароком, да и щука на блесну броситься может. Завелись недавно тут щуки этакие. Лапы у них с перепонками, ликом с людьми схожи. Спор о происхождении подобного негодяйства в реке, ни к чему не привел. Реестровые на подлость ляхов грешили, ради вредности сугубой, из Сарацинии привёзших и запустивших грызучих тварей. Паромщики ворчали, мол, где-то за Киевом характерники зелье колдовское расплескали по пьяному делу. Докапываться до истины было некогда, да и не зачем. Пусть новоявленных речных обитателей хмурые запороги выслеживают и вываживают. У нас свои дела имеются!
Наконец, все оказалась в сборе, и в седлах. Махнув на прощание реестровым, банда двинулась своей дорогой. Впереди ещё верст десять, а то и больше...
***
Банда подъехала к цели ближе к полуночи. Дорога бежала дальше, теряясь меж дубрав и полей. Мирослав поднял руку, приказав остановиться. Спешить не станем, присмотримся.
Ночь выдалась ясная, всё видно, хоть иголки собирай. Полсотни низеньких, вросших в землю домиков, по здешним обычаям тщательно выбеленных и крытых соломой. Сараи, садочки, торчащие там и сям жерди колодцев-журавлей, сеновалы, неровные латки огородов. Церквушка на холме.
Капитан потёр переносицу. Когда-то, в Южной Польше, в такое же село вошёл десяток орденских и чуть ли не полсотни наёмников. Вышло пятеро. Из которых сейчас живо двое. Он сам да Отакар из Соколовок, что нынче тоже капитанствует. Ну и Гавела вряд ли смогло убить даже то огненное кольцо, в которое упрямого чеха толкнул кровосос - недобиток. Ходит, наверное, сержант по тамошним местам, горюет, что потерял свой любимый фальшион и давит упырей голыми руками…
Хотя нет, вряд ли за саманными стенами хаток затаилась целая армия нечисти и нежити. Вон, и дымки тянутся из труб, и собаки перегавкиваются. Когда Ночные рядом, пёсье племя молчит. Скулит разве что от страху. Ну и борщ вряд ли кто из нечисти готовить станет. Тянет-то, ух!
Рядом шумно потянул носом Диего. Видно, тоже запах почуял. Ишь, выпятил грудь! Ну то понятно. Впереди у испанца жалкий десяток драконов, а за спиною – прелестная Горпина. Мирослав скрипнул зубами. Лейтенант может повернуть назад и вернуться. Ему есть куда возвращаться.
Капитан, стараясь прогнать хмурые мысли, спрыгнул на землю, расстегнул вьюк. Банда наблюдала, вполголоса переговариваясь. Мирослав в трёп бойцов не вслушивался. Вынув сверток, запеленатый так, будто внутри наследник тронов одновременно и Франции, и Испании, и Англии, начал осторожно разматывать, ругаясь сквозь зубы на затянувшиеся завязки.
Наконец, под лунный свет явилось сокрытое. Кто-то разочаровано фыркнул. Извлечённый сосуд не впечатлял. Старая, потемневшая бронза, два уродливых «барашка», держащих крышку. Да и вообще, потёртый какой-то, побитый. И зачем было в десяток чехлов обёртывать?
Мирослав оглянулся, выбирая подходящее место. Но ни пеньков, ни больших камней рядом не нашлось.
