Михаил Валин - Дети Гамельна. Ярчуки
Анчес, хитроумно изогнувшись, стоял у стойки – шинкарь сгинул, вокруг сидели и лежали сердюки, храпели вразнобой. Вид был весьма поганый. Вот же странное дело: как в седлах, так лыцари-орлы, пусть и кровососные, а ежели раздеть да навалить как попало – так вовсе тьфу. Стыд и срам!
— Что, за панночкой идти? – спросил кобельер, всё еще пытаясь заглянуть себе за спину.
— М-м, — подтвердил Хома, челюсти которого немота так и не отпустила.
Сотоварищ вздохнул и, бормоча матерное, пошёл вперед.
***
В светёлку вступили без церемоний – пан Тадзеуш храпел громогласно, с болезненным присвистом. На перинах ясновельможному места не досталось, скрутился на половике. Вокруг изобильно валялось дворянская одёжа и вооруженье. Хома подумал, что камзол у пана Лащинского был вполне себе чистый. Если сравнить с подштанниками. Эк ляха разморило, даже срамоту упрятать не удосужился…
— Это всё мадера, — вполголоса пояснил Анчес. – Вешать нужно за такую мадеру. У меня в брюхе до сих пор, будто углей нашвыряли. Ядский яд, а не мадера!
Хома пожал плечами, стараясь не смотреть на кровать. Даже в полутьме Хеленка сияла: спина беломраморная, линии этакие чистые, словно оленихи из ангельских кущ те ножки-ручки нализали своими бархатными языками до совершеннейшей медовой сладости и полного скульптурного совершенства. Тьфу, не к месту тот мед вспомнился...
— Ничего так вышла панночка, — признал и Анчес, озирая девичью нагую спину и чудесные ножки. – А ведь наспех кроили. Что значит, материал добротный. Вон как ловко сложилась.
Хоме захотелось сунуть кулаком в поросячью балабольскую харю, но что уж тут мордобоем исправишь. Кругом прав гишпанец – ладно сшили. Да и чего на дурня пенять? Кто шил, того и грех. Эх...
— Буди, — ткнул пальцем в девицу решительный кобельер.
— М-м, – запротестовал Хома, которого вдруг пробрало еще большее смущение.
— Э, ничего сами делать не хотите, — заворчал гишпанец. – Все на меня валите, а потом я и виноват. И играю не так, и пнуть меня опять же, нужно…
Он потряс дивчину за плечо – та не шевельнулась. Пришлось трясти еще – наконец, разлилась по подушке грива густых волос, донеся звук малоразборчивый, но пониманию доступный.
— Не, она еще и лается, блудница этакая, — возмутился Анчес. – Её для чего к Лащу подсаживали? Чтоб мадеру лакала? Вот как возьмут нас здесь за хвост…
— М-м! – сказал Хома, показывая, что жертву мадеры нужно посадить и хорошенько растолкать.
— Опять я? Она ведь и драться может, — опасливо предположил кобельер и перевернул младую даму.
Хелена на миг приоткрыла бессмысленные очи, округлила чарующий ротик, издала глубочайший вздох и вновь погрузилась в блаженный сон.
Соратники отшатнулись – выдох мадерного перегара сшибал с ног не хуже картечи.
— Я и говорю – яд, — заметил Анчес. – Прямо хоть рецепт такого пойла выспрашивай. Ладно, я сажаю, ты тряпье нацепляешь.
Хома кивнул, готовя шёлковую рубашечку – та благоухала духами, ну и липкой мадерой, понятно. Анчес хекнул, ухнул, подхватил подмышки упившуюся шляхетскую жертву и попробовал посадить – вышло даже чересчур ловко – Хеленка взлетела пёрышком и боднула гишпанца макушкой в харю.
— Да фто тафое?! – взъярился кобельер, одной рукой хватаясь за носяру, другой пытаясь удержать дивчину. Паненка задорно отмахнулась, крепко заехала няньке по шее, после чего рухнула на перину и засопела.
— Протрезвлять надофно, — сделал вывод Анчес. – Вот щас за фодой схожу, уж будет разфратнице нафей.
Гишпанец выскочил за дверь, а Хома остался под двойное похрапывание и посапывание разглядывать пречудесные красоты. Хороша Хелена, не отнять. И не угадаешь, где те шрамы. Да и что смотреть да угадывать? Особенно, когда язык вроде заворушился…
— Вставала бы ты, — уныло пробормотал казак, больше для проверки. Но слова выходили складно и ловко. — Вовсе недосуг валяться. Того и гляди, иудейские бесы прискачут. А ты в этаком виде. Неприличность выйдет.
То ли показалось, то ли, вправду ресницы вздрагивают? Подсматривает? С неё станется.
— Давай-ка, потихоньку, — попросил Хома, приглашающе расправляя и встряхивая шёлк.
Замычала недовольно, но села и подняла руки. Хома обрадовался и ловко накинул рубашку.
— Теперь-ка юбки и иную сбрую…
Не, не пошло – обратно завалилась на перину.
Хома убрал с лица подопечной завесу густых, малость липких кудрей и принялся уговаривать:
— Вставай, Хеленка, вставай. Оденемся да пойдём, я тебе рассолу налью, сразу полегчает. А ещё я тебе молот принес. Новый, ладный, ох и хорош молот!
— Аг-м?
О, зашевелилась! То ли обещанный молот взбодрил, то ли рассольчик поманил…
Вообще трудным дело оказалось. Откуда у казака уменье юбки напяливать? Вовсе редкая надобность. Ладно бы ещё задирать, а в обратном порядке и вовсе запутаешься…
Так и вышло, запутались. Хеленка утеряла равновесие, взмахнув ручками, наступила на впалое ясновельможное брюхо – полюбовник издал оскорбленный свисто-храп – а стреноженная юбками паненка повалилась прямиком на дверь. Та по закону известной подлости мироздания перед ней распахнулась – и замерший на пороге гишпанец попытался заслониться от столь внезапного нападения…
Ну, какой из ведра с водой щит? Несуразный щит. Хома успел отпрянуть, остальных окатило водицей – злокозненный кобельер не поленился сбегать во двор и принести студеной, шоб пробрало пьяненькую. Пробрало. Панночка приглушенно повизгивала и отряхивалась, гишпанец отфыркивался, даже ясновельможное бесчувственное тело на половике, заворчало и подтянуло обильно окропленные ноги.
Зато далее пошло легче – Хелена, даром что полумёртвая, от холодка малость впротрезвление пришла и не возражала, когда её спешно обряжали. Одели, напялили на белые ножки сапожки – можно было и идти. Мокрый как мышь гишпанец отыскал полотенце и спешно вытирал свою облипшую башку.
— Ишь, а все одно спит, — удивился Хома, наблюдая за высокославным ляхом – пан Лащ славно подогнул мосластые колени и выводил вовсе иную мелодию, весьма достойную, аж киевские певчие тому храпу позавидуют. – Постойте, а где ж ус Лащевский?
— Который еще ус? – пробурчал гишпанец у которого день решительно не задался. – Что нам тот ус?
— Так левый ус. Нету ж его, — Хома указал пальцем на однобокость физиономии знатного ляха.
— М-да, — согласился Анч. – Вроде обоеусый был, а теперь чуть иначе. Странно. Хотя они ж католики, там вообще ничего не поймешь. Пошли отсюда.
— Постой. Хватятся же уса. А кто виноват — мы виноваты. Помяни мое слово – вздёрнут или порубят.
— Так уж и порубят, — усомнился гишпанец. – На что нам его ус? Это ж не кошель со злотыми. Сам потерял. Нечего напиваться как свинья. Здесь не Варшава со всякими благородными фокусами.
— Где ус?! Надо его хоть рядом с хозяином положить.
— Нет уса. Мы бал-ов-ал-ись! – вдруг призналась Хеленка и икнула.
— Вовсе одурела, — прошептал Хома и мельком глянул на сотоварища. – А это что?!
— Опять-то что «что»? – поморщился кобельер, бросая на ясновельможного певца мокрое полотенце.
— Это что?! – процедил Хома, вытягивая из-за кушака пистоль…
На голове гишпанца, меж подсушенных, но все одно облипших волосьев, торчали два выроста. Не шибко громадных, на бородавки похожих, но всё ж явно поболее и очевидно костяных. Да еще этак ровно-ровно посаженых… От же, мать его пёсья курица! Да никакой он не гишпанец, и даже не кацап, а вообще явный чёрт! Вот оно и рыло поросячьим пятаком очень доказательно проявилось!
— Ты чего? – заволновался поддельный гишпанец, норовя отвернуть носяру от пистолетного ствола.
— А то! Чёрт в товарищи казаку подстраивается?! Да не бывать такому, хоть как меня соблазняй.
— Да нахрен ты мне сдался! – выпучил глаза проклятый Анчес. – Вон она, соблазнительница твоя, мадерой икается. Пистоль убери! Нашёл каким манером возмущенье проявлять.
— Да я… — Хома взвёл курок – я на чёрта и самую богатую пулю не пожалею! Пристроился он! Да был бы чёрт, а то так, чертовство замызганное.
— Да я вообще не чёрт! Пистоль отверни!
— Тю, не чёрт он?! А рога?!
— Что рога? – Анчес пощупал свои выросты. – Ну, рога. Что ж, только у чертей рога? А еще образованный вроде человек, грамоту он знает…
— Да как же не черт, если вылитый чёрт! Побожись… то есть покажи, что хвоста нет.
— Что - хвост? Вон, у каждого кочета хвост, это вообще не доказательство!
— А ты покажи, покажи!
— Не покажу. Во-первых, перед мужчинами не заголяюсь, во-вторых, проклятая ведьма такого пинка подарила, что распухло всё. Ранимая часть…
— Значит, есть хвост, — потерянно пробормотал Хома. – Выходит, я хвостатого чёрта за товарища считал.
— Да что вы мелочные такие, — обиделся кобельер. – Хвост, рога… У тебя вон зубы лошадиные, так я ж тебя за мерина не считаю. Образованный человек, башкой подумай: у чертей на ногах что? Ко-пы-та! У меня копыта есть?
