Unknown - Перерыв на жизнь (СЛР, 18+) :: Дамский Клуб LADY
комочков. Иначе есть не буду.
— Ладно, — улыбается она.
Не переел Гера в детстве манной каши, не закормили его.
А Гергердт все сморит на нее из-под черных ресниц черными глазами. Странно смотрит, обволакивающе. Как будто нежно.
— Что? — шепчет Рада, почему-то заливаясь румянцем. В жар ее бросает.
— И волосы не стриги больше. Не стриги. Что тебе жалко, что ли?
Дружинина пожимает плечами. На лице сомнения.
Ухмыляется Гера, немного отодвигается от стола, расслабляет плечи.
— А то говорят: доверие, понимание… конгресс, немцы какие-то... Сейчас пожрем с тобой селедки и спать пойдем – вот вам
и доверие-понимание. Да, Белочка?
Рада взрывается хохотом. Кошка, дремавшая около ее руки застывшей статуей, распахивает зеленые глаза от ее громкого
смеха. Зевает, показывая розовый язычок.
— Да. Точно. Душевно все у нас. Селедка — это вам не лобстеры с устрицами.
— Чтобы есть лобстеры с устрицами, душа не нужна. Нужны деньги. Много денег. За деньги можно все купить. Все.
Рада не спорит с ним. Раньше бы спорила, много слов ему сказала правильных и умных, а сейчас в этом нет смысла.
Верно Гера говорит: слова – это всегда только слова.
***
Первое утро отведенных пяти месяцев начинается с манной каши. Вернее, с неудавшейся манной каши.
Все, что угодно Рада могла приготовить, кроме нее. Она вообще ее никогда не варила. А Гера пристал со своей манкой —
вот свари ему и все тут. Можно, конечно, поступить по-идиотски: перемолоть все блендером, — но это халтура. И не
известно, что получится в итоге. Потому решено было обойтись творожной запеканкой. С изюмом, конечно.
Пока запеканка еще не готова, Рада идет разобрать чемоданы с вещами, которые закинула в гардеробную.
— Будет тебе запеканка сегодня с абрикосами, — ворчит, проходя мимо спальни.
Гера смеется.
— Я так и думал, что с манной кашей ты не справишься. Голодать теперь буду, похудею.
— Что в ней полезного, в твоей манке? Одни углеводы! — кричит она, скрываясь за стенкой в гардеробной.
— Полезная. Все малые едят и нормально растут. — Идет за Радой. Садится на банкетку, вытирает полотенцем мокрую
голову. Он только из душа.
Воздух насыщается резковатым и дурманяще приятным запахом мужской косметики, и Рада начинает дышать глубже.
Незаметно для себя, старается втянуть побольше воздуха в легкие. Того, что на ее губах начинает играть непроизвольная
улыбка, она тоже не замечает.
Гера наблюдает за ней: как она развешивает и раскладывает одежду. Но у нее не одежда, а спецодежда! А что ей нравится
по-настоящему, самой?
— Какой твой любимый цвет?
Рада бросает на него удивленный взгляд.
— Не знаю даже. Все любимые.
— Так не бывает. Тогда скорее — все нелюбимые.
— А тебе какой цвет нравится?
— Красный.
— У тебя в гардеробе нет ничего красного. — Она занята блузками. Сейчас аккуратно размещает белую на плечиках,
застегивает верхнюю пуговицу и вешает в шкаф.
— А мне не обязательно иметь в гардеробе вещи красного цвета. Он мне просто нравится.
— Ага, как лифчик мой, например.
— Да. Сегодня пойдем по магазинам.
— Зачем?
— Деньги будем тратить, развлекаться. Позавтракаем и пойдем.
— А тебе на работу не надо?
Гергердт усмехается:
— Я уже работаю.
— А-а-а, — протягивает Рада, продолжая заниматься своим делом.
— В субботу у одного очень уважаемого мной человека день рождения. Пойдешь со мной, — заявляет безапелляционно.
— У кого?
Артём отмечает, что Рада не отказывается сразу, а в первую очередь интересуется, кто именинник.
— У Дениса Алексеевича Шаурина.
— Ох... — выдыхает она, присаживается на корточки около чемодана и опускает руки на колени.
— Знакомая фамилия?
— Конечно. Кому ж она не знакомая… Я же аудитор, экономист. Имею хорошее представление об экономических нишах
нашего региона.
— Ваша конторка с ним работала?
— Нет, что ты. Не наш уровень, на него работают другие люди. Там и Крапивин будет?
— Оба.
Рада автоматически переключается на мысль, что же ей надеть с субботу.
— Боишься?
— Боюсь появиться с тобой в столь высоком обществе? — Рада окидывает его снисходительным взглядом. — Мне
кажется, я уже ничего не боюсь. Так, пойдем на кухню, — поднимается на ноги, трет ладони о бедра, разглаживая джинсовые
шорты, — а то сгорит твоя запеканка с изюмом.
— Была же с абрикосами.
— Нет, была с изюмом.
— И со сгущенкой.
— Ага, и со взбитыми сливками. Гера, ты у меня точно похудеешь.
За завтраком Рада интересуется, как случилось, что Гергердт пересекся с Шауриным. Артём делится с ней некоторыми
подробностями. Рассказывает, что украл у него портмоне по малолетке. Лет четырнадцать-пятнадцать ему тогда было.
— Как это? — спрашивает Рада, горя нетерпеливым интересом.
— Вот так это. Случается, Белочка, что и такие важные люди по супермаркетам прогуливаются. Редко, но случается. А украл
я не из-за наживы особенной, а от азарта большого. Драйва. Такой дядька важный, охраны куча. Смогу или нет.
— Смог, да? — завороженно кивает Рада.
— Конечно. Если сильно захотеть, можно в космос полететь. Правда, нашли потом меня его люди. Притащили к нему. А я
портмоне уже выбросил, а денежки заныкал. Стою, лыблюсь, наглый, безмозглый, говорю: «Ну, что ты, дяденька, мне
сделаешь? Шею свернешь? Давай».
— А он что?
— А он мне пистолет к виску.
Рада перестает жевать. Слова вместе с нежнейшей творожной запеканкой застревают в горле.
А Гергердт улыбается и продолжает:
— Проверял, наверное, совсем у меня кукушка отъехала или нет. Нормальный бы плакать стал, умолять, мол, дяденька не
стреляйте!
— А ты? — шепотом спрашивает Дружинина.
— А я говорю: «Стреляй». До сих пор помню: по спине вода, — а я ему: «Стреляй, дяденька, стреляй».
Теперь не только в горле ком, да что там… Желудок как будто останавливается, тошнить Раду начинает. Поражает не
пистолет у виска ребенка, а тот Гера, про которого она слышит. Она помнит доброго мальчика, а не борзого малолетку. Она
помнит мальчика, который при взрослых не матерился, со всеми здоровался и двери в подъезд старушкам открывал. А не
этого, который не плачет, пощады не просит, а просит, чтобы его застрелили.
— Дальше, Гера, дальше, — торопит она его. А сама задыхается, будто бежит куда-то.
— А дальше Денис Алексеевич за шкирку меня, в машину, и везет на городскую свалку. «Выходи», — говорит, — «тут твое
место. Через два-три-четыре года ты все равно здесь окажешься. Зачем ждать? Выходи — твое место тут». Ни х*я-я-я,
думаю, я на помойку больше не вернусь.
— Почему – больше?
Гера замолкает. Опускает взгляд, а потом дальше рассказывает:
— Вот и говорю ему: «Раз ты, дядя, такой добрый и все знаешь, так дай денежков, чтоб мне жилось легче». А он мне: «Иди
учись, работай. Или выходи, тут твое место. Попрошайкам место на помойке». — «Не выйду, лучше сразу стреляй», —
говорю. А он мне: «Сука ты малолетняя, скотина, мне на деньги те плевать, что в бумажнике были, себе оставь, там
фотографии жены моей и сына». Вот так-то. Крут наш Денис Алексеевич и строг. Если что — то хулиганов нет, а руки под
пальтом. Отвез он меня обратно, туда, где его головорезы сцапали.
— А потом что?
— А потом я всех дружков своих помоечных настращал, приказал найти тот кошель. Нашли. Я к нему тогда опять.
— К Шаурину?
— Да.
— А как ты до него добрался? Как нашел?
— Если сильно захотеть, можно в космос полететь, — снова смеется Гера. — Говорю охраннику: «Скажи хозяину, что сука
малолетная, скотина, пришел, фотографии принес. Он знает».
— Так и сказал? — Рада давится смехом.
— Конечно, — ухмыляется Артём. — А как еще? Он же имя не спросил тогда. Как теперь представиться? Провели меня к
нему, вот тогда и спросил он, как зовут. Тогда и сказал я, что Гергердт меня зовут Артём Андреевич. Вот так и началась моя
дружба с Денисом Алексеевичем.
— И он стал тебе помогать?
— Ну, то, что я стал от него регулярно отгребать, наверное, можно назвать помощью.
— А почему он обратил на тебя внимание? Такие люди отбрасывают все ненужное, как мусор. И людей тоже.
— Я никогда не спрашивал. Не уверен, что хочу знать ответ. Есть вопросы, на которые нет ответа. Вот как ты спросила:
Почему меня кучка отдал? Вот хрен его знает — почему.
— Глупый ты. Вот Кучка плохой, незачем об него мараться, узнавать, почему вернул тебя, а Денис Алексеевич хороший, раз
не оставил без внимания, так и спросить надо было обязательно, почему помог.
Гера усмехается. Вот говорит Радка, что не знает, что такое хорошо, а что такое плохо. А сама все знает. Все точно у нее
расписано: кто плохой, а кто хороший. Не умерла в ней маленькая девочка Рада. Точно она знает, где черное, а где белое.
