Кузнецова, Федоровна - АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ
в двух самых критических порталах индивидуального существования – то
есть на входе и на выходе, при рождении и во время смерти -- каждый
человек оказывается в экзистенциальном одиночестве, полном,
окончательном и обжалованию не подлежащем. обжаловать? Кому?
Жаловаться? На что? Сам же и возвел стены своей темницы - кто тебе был
виноват.
Но оказываемся мы в одиночестве не только в самих порталах. Даже
приближаясь к ним, мы автоматически попадаем в зону отчуждения. Тут как
раз и потребуется вся доступная сила - как тела, так и духа, чтобы попасть
на твердую землю и чтобы удержаться на ней. Вот для таких форс-
мажорных и пограничных ситуаций нужно не полениться накопить ресурсы,
и речь идет, конечно, не о ресурсах внешних. Внешние ресурсы хоть хороши
и обширны, но второстепенны, кроме того, и не всегда успеешь к ним
дотянуться. Я тогда очень этой истиной прониклась.
Вообще, кто принимал аяуаску, тот знает, что мир, куда она заводит,
совершенно непризрачный и отнюдь нефантазийный, а наоборот, очень даже
конкретный. Видения могут быть настолько реальными, что люди начинают
от них защищаться и могут попутно нанести себе серьезные физические
увечья. Это, кстати, одна из причин, почему безопаснее принимать аяуаску с
шаманом. Предполагается, что икарос, которые он поет, будут нашими
проводниками в мире аяуаски, что они не дадут заблудиться и сгинуть от
нападений обитателей того мира и что, держась за мелодию песни, всегда
можно найти дорогу обратно в привычный для нас мир имен и форм.
Однако, тут, похоже, тоже существовали варианты. Икарос, которые
безостановочно пел Вилсон, как мне тогда казалось, не были никакой не
путеводной нитью, а наоборот, ощущались как непосильное бремя, тяжкое и
давящее и от которого мне было никак не избавиться - никакими силами, и
от них становилось только хуже. Если честно, мне хотелось только одного:
чтобы он замолчал. Умолк. Растворился в своей песне. Исчез. Мне казалось,
что если наступит блаженная тишина, то именно она принесет желанное
освобождение от огнедышащих вулканов, пробудившихся в моем теле. Но
избавиться от этого непосильного бремени икарос я уже не могла, потому
что к этому времени они зазвучали внутри меня, войдя в резонанс с каждой
клеточкой тела, заставляя ее в ответ вибрировать и звенеть.
Мне захотелось получить инструкции от продвинутого Вилсона: ну и что же
теперь делать? как отсюда теперь выбираться? - Вот уж Сусанин, завел к
краю пропасти... – беспомощно думала я. – Дорогу-то хоть обратно знает?
Я сложила воедино три хриплых слова – estoy muy mal – мне очень плохо – и
они проскрипели в сухом, как африканская пустыня, горле. Он чуть
повернулся на звук моего голоса, и, отчетливо артикулируя слова голосом
чистым и ясным, ответил совершенно невозмутимо, чтобы я села поудобнее
и сконцентрировалась. Поудобнее... и так в падмасане сижу, куда еще
удобнее... сконцентрировалась... как?... и потом, что значит,
сконцентрировалась? сконцентрировалась на чем? На вибрациях и вулканах?
Потому что ничто другое не имело ни малейших шансов проникнуть в мой
внутренний мир.
Тут по аналогии с моим текущим состоянием на память мне пришел рассказ
одного интересующегося энтеогенами американского журналиста. Он
проделал немалый путь из Нью-Йорка в чудную африканскую страну под
названием Габон – ни много ни мало, а семь тысяч миль! - чтобы
приобщиться к ибоге, энтеогену местного африканского племени и написать
про это статью для своего музыкального журнала.
По установившейся в племени традиции его церемония инициации должна
была продолжаться несколько ночей подряд. Уже в первую же ночь у моего
соратника по эксперименту зародились некоторые сомнения насчет
разумности затеянного мероприятия. Зато ко второй ночи он быстренько во
всем уже успел разобраться и ни за какие коврижки не соглашался съесть
еще хотя бы немного этой ибоги – даже несмотря на воинственные
увещевания вождя племени, одетого в соломенную юбочку – вождь при
этом время от времени недружественно потрясал зажатым в руке копьем,
где поблескивал острый наконечник. Но все увещевания вождя были напрасны, даже несмотря на копье и наконечник. И дело было даже не в вкусе ибоги – объяснял журналист-экспериментатор, - хотя вкус у нее был тоже характерный, и забыть его было бы непросто: она напоминала ему опилки, смешанные с серной кислотой. Дело было в общем состоянии, которое эти опилки провоцировали. Его я тоже теперь хорошо понимала.
Как никто другой.
26. НОЧЬ В ДЖУНГЛЯХ — 4
И вдруг, оторвав меня от мыслей о журналисте-искателе на свою голову
приключений, произошло что-то неожиданное. Прямо передо мной
неожиданно материализовались молодые мужские лица: темная и гладкая
индейская кожа, большие блестящие глаза. Мужчин было двое. Я вгляделась
в них повнимательней, пытаясь вспомнить этих людей, но нет, они мне были
явно незнакомы. Потом также внезапно как появились, они исчезли. Их
сменила серебристая и светящаяся речная гладь, уходящая в бесконечную
даль. Чем дальше вперед я в эту даль смотрела, тем больше - по законам
перспективы - водная гладь сужалась, пока не превратилась в узенькую
сверкающую горизонтальную полоску, а потом и сама полоска схлопнулась
в мерцающую точку.
Хотя эта точка-бинду казалась закрепленной стационарно, сама водная гладь
подо мной находилась в движении, источник и точка отсчета которого мне,
как наблюдателю, затерявшемуся внутри наблюдения, были неясны: то ли
сама даль стремительно надвигалась на меня, то ли это я сама неудержимо
неслась в ускользающую даль, к этой сверкающей и загадочной точке.
Неслась... однако тут и речи не было о моем материальном теле, вместо
этого какая-то другая, нематериальная составляющая меня каким-то образом
стремительно летела к горизонту, и само ощущение полета казалось
радостным, счастливым и очень-очень знакомым.
Это разделение на «меня» и на «мое тело» принималось тогда на уровне
констатации факта, оно было настолько естественным, что никаких
вопросов не вызывало. Тело недвижно сидело на лавке, а я летела к точке на
горизонте - или она ко мне. И это казалось естественным и нормальным.
Но что меня тогда поразило больше всего, так это точка-бинду. Откатываясь
вдаль, она тем самым создавала пространство и время – я видела, как они
раскатывались передо мной безграничным ковром, созданным из самого
света. Она создавала его не сама по себе, а именно благодаря моему полету,
потому что именно он выводил ее из состояния покоя-нидры и заставлял
двигаться: до того, как начался мой полет, нового пространства и времени
просто не существовало, потому что они удобно лежали в ней двудольным
семенем: неразделенно и непроявленно.
Потом речной горизонт исчез, и на его месте появился пологий берег,
похожий на берег озера Онтарио. На нем были разбросаны какие-то
некрупные круглые камешки. На ощупь они были гладко-ноздреватые, а на
вид - темно-коричневые.
Оба видения были очень отчетливые, как короткометражные HD фильмы,
сделанные на высококачественной японской аппаратуре. Видимо, для
спецэффекта о вневременном характере происходящего, они были
выдержаны в легких сепиевых тонах, как это бывает на старых, слегка
выцветших фотографиях. От лиц, и почему-то от водной глади тоже веяло
отстраненностью и покоем.
Эти лица – знаете, чем они особенно притягивали к себе? Казалось, что за
спокойствием темных индейских лиц скрывалась какое-то сбереженное
знание, которое для нас, обитателей нашего продвинутого и
цивилизованного мира - в отличие от их, который наша цивилизация
называет примитивным - уже стало загадкой, тайной за семью замками.
Казалось, это знание переносит их в качественно иное состояние бытия –
бытия, о котором мы, люди, образованные и обкатанные в системе других
ценностей, могли только смутно догадываться — и мечтать. Обладатели
этих лиц словно совершили квантовый скачок из мира феноменального в
мир мифологизированный, там обосновались и жили в нем параллельной
нам жизнью. Точнее было бы, конечно, сказать, не параллельной, а вообще
жизнью перпендикулярной.
Из всего этого я поняла, что меня, как и давешнюю американскую студентку,
не иначе как тоже загрузили новыми впечатлениями и информацией. Не
знаю как ей, но мне на их осознание потребовалось время. Много времени.
Дешифровка происходила постепенно, в свете новых знаний, и которые, в
