Кузнецова, Федоровна - АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ
с золотой Ошум. Понятно, что она принадлежала миру Кандомбле, а встреча
планировалась в рамках индейской церемонии аяуаски, но должна сказать,
что такой синкретизм религий меня совсем не смущал. Аяуаска же
раскрывает божественное начало в человеке, да? И это начало ведь может
иметь разную внешнюю форму, в зависимости от уровня личного сознания,
так ведь? Ну вот... а сама аяуаска в данном случае будет действовать как
камертон, который даст возможность архетипу – в данном случае, Ошум –
проявиться на тонкоматериальном уровне. Или наоборот, тонкому телу
настроиться на высокие вибрации сознания. Так что все укладывалось в
единую и целостную картину совершенно непротивленческим образом. Так
мне казалось, во всяком случае.
Пункты первый и второй проходили как программа-минимум, и на этот раз я
решила ей ограничиться – она и проще, и доступнее. А более углубленную
программу-максимум – то есть, пункт три, подключение к моему архетипу –
я решила отложить на более продвинутое будущее. Всему свое время,
правильно? Правда, тогда я не задумывалась о том, что у восприятия дверей
очень много, и что для каждой двери требуется свой особый ключ. Может ли
аяуаска послужить ключом, который откроет дверь в мир архетипов?
Вопрос...
При этом я с удовлетворением вспомнила, что вообще-то я не одна такая, кто
обращается за советом и помощью в мир сопредельный. Это соображение
странным образом успокаивало: из него следовало, что мой подход особой
экстравагантной новизной не блещет, и что я просто следую проторенным
путем. Взять хотя бы пункт один и два. Все строго в рамках традиции. Если,
например, бросить беглый взгляд на азиатский континент, то всем известно,
что культ предков там существовал и существует по сей день повсеместно.
И динамично развивающимся азиатским странам-тиграм это совсем не
помешало сделать мощный экономический рывок; скорее всего, такое
подспорье им даже помогло.
Совершив краткий экскурс на Восток, моя мысль незамедлительно
вернулась в родное Перу, и я подумала о юной американке-студентке,
которая в гостинице в Пукальпе вручила мне имейл «своей» целительницы-
француженки: она рекомендовала ее от всей души — проживала
целительница, кстати, тоже в хотспоте аяуаски, в Икитосе. А подумала я про
нее потому, что американская девушка шла на встречу с аяуаской именно с
целью уточнить свои жизненные задачи.
- Ну и как? – я не преминула спросить о результатах. Интересно все-таки.
Блестя восторженно глазами, свой опыт она описала телеграфной строкой
как «чудесный тчк фантастический воскл знак», а то, как она сказала про
итоги – просто бесценный шедевр лапидарности, поэтому я лучше приведу
его в оригинале. Она сказала: «I saw my vision, my life mission and I was
downloaded with information.” (Я увидела свою цель, свою миссию, и в меня
загрузили информацию).
Не говоря про ободряющий итог церемонии, уже сам стиль изложения
производил сильное впечатление. Вот что значит молодежь, получающая
высшее образование со специализацией по менеджменту, – думала я. - Не
зря все-таки учится. Потому и умеет даже духовные инсайты сразу
перевести в практические термины, перелив их в изначально заданный,
хорошо узнаваемый и востребованный в мире консьюмеризма формат.
Прямо как читает с корпоративного веб-сайта.
Но пора было действовать и мне. Обхватив обеими ладонями гладкую белую
кружку, я ощутила ее прохладу и заглянула в нее еще раз, но в ней было
совсем темно – в ней не было даже отблеска высоко стоящей надо мной
свечи. Вздохнув, как и мой коллега по церемонии, я выпила все до дна. И
стала ждать.
Аяуаска Вилсона на вкус оказалась совсем не такой, как в Сан Франциско.
Хотя это как раз и неудивительно: каждый шаман и курандеро готовит ее по
своему собственному рецепту, и свой рецепт на кулинарный конкурс он не
посылает. В этот раз напиток был густой и насыщенный, а вкус у него был
пряный и экзотически-пенный.
Потом аяуаску выпил и мой сосед слева. Пока я устраивалась поудобнее на
скамье в предвкушении надмирной красоты и вселенского блаженства,
которые на меня сейчас должны будут снизойти, я еще раз перебирала в
памяти основные вопросы, которые во время церемонии хотелось обсудить с
родителями и с бабушкой. И все беспокоилась: как бы что важное не
упустить.
Между тем Вилсон задул свечку, и каждый из нас остался наедине с самим
собой и с ночью. Ну и с аяуаской, конечно.
25. НОЧЬ В ДЖУНГЛЯХ — 3
И вот... вот... результат не заставил себя ждать. Не прошло и пару минут, как
со мной стали происходить изменения – однако совсем не те, которых я
ожидала. Мне быстро стало плохо, а потом – еще хуже... а вскоре и вовсе
стало ясно, что во всем моем обозримом прошлом так плохо мне не было
вообще никогда, и тем не менее, с каждой прошедшей минутой становилось
все хуже. Сентенция Мэрфи, что ситуация обычно имеет тенденцию
развиваться от плохой к худшей, видно, не на пустом месте возникла.
Многие иностранцы, принимавшие аяуаску в Перу с шаманом или
курандеро, описывали свой опыт в целом как предельно — или
беспредельно? - тяжелый. Поэтому, пусть хоть чисто теоретически, но про
разные побочные эффекты аяуаски я знала. Исходя из прочитанных мной
отчетов, я вполне допускала, что в худшем варианте развития событий меня
будут осаждать, скажем, всякие злобные демоны или враждебные змеи, но
то, что происходило со мной, застало меня врасплох. К чему я оказалась
совершенно неготовой, так это к космическому вибрированию всех по
отдельности и всех вместе взятых клеточек моего тела.
Между тем Вилсон динамично пел икарос, отбивая при этом себе ритм
давешним веером, который я раньше заприметила у него дома, когда он
лечил женщину. Ритм исполняемой им песни был невероятно быстрый. Он
сначала оплел мое тело снаружи своими тонюсенькими ветвистыми
корнями; потом на корнях проклюнулись точки роста; они, в свою очередь, с
скоростью горящего бикфордова шнура превратились в придаточные корни;
потом те тоже с невероятной быстротой удлинились, уплотнились, и стали
прорастать вглубь тела, пока не закрепились в каждой его клетке.
Меня охватила та дрожь, которую описывал Пелевин, когда его герой
Татарский погрузился в мухоморный опыт -- как я их теперь понимала! И
Пелевина, и Татарского тоже... Только у описанного Пелевиным его
романного персонажа, – у него дрожь мгновенно дошла до кончиков пальцев
рук и ног и там закрепилась – у меня же, в отличие от Татарского, она
вообще проникла во все тело и пронизала каждую его клеточку, каждую по
отдельности. Никогда до этого не знала, что их так много. Тело
запротестовало, и стало мне неподвластным. Я могла только наблюдать со
стороны, как его принялось трясти, но не такой мелкой дрожью, как при
ознобе, а какой-то неописуемой, самой мельчайшей дрожью, которую можно
только себе вообразить.
Как бесправный вассал, тело попало в полную и безраздельную зависимость
от веера, от его ритма. Вскоре с этим неистовым ритмом
синхронизировалось и сердце, словно было привязано к нему короткой и
невидимой бечевкой. 120, 130, 140 ударов в минуту, точнее сказать не
берусь: ориентироваться во времени стало сложно, как, впрочем и в
пространстве тоже. Они смешались в единую массу – густую, темную и
аморфную - а все тело при этом гудело, как высоковольтный столб, и
временами ухало в гулкую невесомость.
Сколько времени все это длилось – тоже сказать не возьмусь, потому что
временные границы оказались снесены мощным потоком лавы; да и сам
высоковольтный столб, казалось, что вот-вот – и сольется с бесконечностью.
Стараясь не двигать ни телом, ни пальцем, ни даже носом, я окаменела на
моей импровизированной лавке в самой удобной для меня позе, в
Падмасане, позе полного лотоса. Она предохраняет, конечно, от болей в
крестцово-позвоночном отделе, но что касается ног – я думала, их не
расплету уже никогда.
Именно в такие моменты предельного внутреннего напряжения часто
бывает, что наступает озарение. Какие части мироздания этот всполох
осветил для меня в этот раз? Только один сегмент, зато основательно. В
свете увиденного, а главное, прочувствованного, я тогда однозначно поняла,
что весь громадный и безбрежный мир – не больше и не меньше, и ничто
иное, чем я сама. И кто бы что ни говорил - за пределами меня самой нет в
нем никого и ничего, даже если его и населяет семь миллиардов людей. Или
сейчас уже больше? Но это неважно. Сколько бы людей ни было на планете,
