передний - o 496d70464d44c373
Испугавшись преследования, я свернул куда-нибудь не туда и создавалось
впечатление, что все глубже и глубже в это «не туда» забивался. Звать на
помощь мне не хватило духа.
Я сел на перила лестницы, ведущей вниз. Закурил сигарету. Надо хотя
бы найти окно и понять с какой стороны здания все это находится и в
каком направлении стоит продвигаться. Нельзя нервно бегать по
лабиринту, не подозревая, что это паутина и ты только соскальзываешь к
ее центру. Пахло сыростью и мочой.
120
Диего, наверное, уже узнал, что случилось с Валентином. Пашечка-
ключник мог кого-нибудь заметить. Кошка скорее всего плачет или гадит на
кровать. У всех активная, светская жизнь, один я сижу в пыли и даже не
догадываюсь, куда пойти. Снизу послышались какие-то шорохи.
Это были приглушенные шорохи. Я не мог отгадать, что их производит.
Может быть, шум через стену. Звуки нельзя было бы различить, не присядь
я на секунду, чтобы расслабиться и выкурить сигарету. Видимо, крыса.
Шорохи становились настойчивей. Они не приближались, но как будто
разрастались. Вариант с крысой тут же отпал. Я больше не мог их
игнорировать. Или это была очень большая крыса, что тоже тяжело не
принимать во внимание.
Первым делом мне захотелось бежать без оглядки. Вспомнилась та пора
в детстве, когда любой незнакомый дверной проем сулил опасность.
Особенно, если за ним была темнота, или если ты был в темноте, а из-под
двери сочился свет. Какой-то первобытный страх пред неизвестным,
помноженный на детские болезненные фантазии.
Мой самый большой детский страх представлял собой сочетание
темного дверного проема, запаха хлорки и редкой капели. А на дверной
косяк налипла пыль, колышущаяся при сквозняке. Наверное, в детстве я
так и не решился заглянуть в подобный дверной проем и страх остался со
мной навсегда.
Сейчас он вновь материализовался. Слышался запах хлорки. Лестница
уходила в темноту. Непонятными шорохами почти заглушалась редкая
капель – то ли трубы протекали, то ли внизу раковина для уборки. Можно
было убежать и продолжить поиски выхода, но мне вдруг захотелось
бросить вызов первородному ужасу. Я стал медленно и тихо спускаться по
лестнице.
Страх мог и не возникнуть. Его распалили приглушенные шорохи,
которые постепенно разрастались и все пытались мне что-то напомнить.
Что это? Я считал ступеньки и старался понять. Страх здесь неуместен,
ведь эти шорохи мне понятны, они земного происхождения, начисто
лишены фантастики, надо только их узнать, и страха как не бывало.
Я вглядывался в темноту, и как раз в тот момент, когда осознание почти
пришло, шорохи стали громче и сменились другими звуками. Непонятно,
как я не поседел до этого момента. Воображение рисовало червей,
121
копошащихся в трупе, или полчища термитов, прогрызавших поверхность.
Слишком громкий шаг, звуки резко оборвались, и из темноты на меня
сверкнули желтые глаза.
В следующий миг я был от этого места уже очень далеко. Никогда бы не
предположил, что умею так быстро бегать. И еще никогда бы не подумал,
что спутаю с чем-нибудь звуки, сопровождающие половой акт. Желтые
глаза, злобно уставившиеся на меня сквозь темноту, принадлежали
лохматому бомжу, по-собачьи пялившему свою подругу по несчастью – не
менее грязную женщину в подобие кокошника. Меня душил истерический
хохот. Никто даже не догадывается, что происходит в глубинах библиотеки
им. Ленина.
Отдышавшись, я вдруг решил, что бомж преследует меня. Он меня
изобьет, ограбит или, чего хуже, изнасилует. Я четко слышал чьи-то шаги.
В коридорах и так было темно, основное освещение ироничным образом
создавал дневной свет из-под дверей, а горящие лампочки встречались
очень редко. Вечер грозил мне кромешной тьмой. Шансы выбраться
отсюда все уменьшались.
Как раз на неосвещенном отрезке я и услышал чьи-то шаги. Они
раздавались совсем близко, и у меня опять появилась возможность выйти
из библиотеки с седыми локонами. Если у меня вообще был шанс отсюда
выйти. Для возмущенного бомжа этот невидимка двигался чересчур
спокойно и дышал слишком тихо. Мне не оставалось другого, как идти по
коридору в наугад выбранном направлении, ежесекундно рискуя
столкнуться с опасностью.
Как раз в тот момент, когда я решил, что эти шаги уж точно доносятся из-
за стены и что паника совершенно напрасна (сердце стучало у меня где-то
в горле), я впотьмах налетел плечом на шкаф, чудом не упал и уперся
руками во что-то мягкое. Это «мягкое» мгновенно напомнило мне на ощупь
свитер крупной вязки.
Я взвизгнул, зажмурился и изо всех сил понесся к светлому концу
длинного коридора. Погони, может быть, не было, но она мне казалась. Я
наткнулся в темноте не на бомжа, а на кого-то совершенно другого, еще
секунда, и я бы почувствовал его дыхание. Это был мой враг.
Какая-то незнакомая лестница привела меня в очередной коридор,
освещенный получше, чем все прежние. Выбранная наугад дверь
122
оказалась незапертой, на меня пахнуло пылью, где-то впереди блеснул
уличный фонарь.
Я был в книжном хранилище. Я бежал к окнам. Темно, но главное –
добежать до окон. Если кто-то нападет из-за спины, можно разбить стекло,
и шум обязательно привлечет внимание или отпугнет убийцу. Убийцу? В
тот момент сомнений не было.
Я прыгнул к окну и развернулся, чтобы встретить удар. Но ничего не
случилось. Фонари с улицы освещали помещение с тянущимися вдаль
стеллажами, однако среди них не затесался человек с ножом в воздетой
руке.
Почему убийца представлялся мне именно с ножом? Позже я решил, что
боковым зрением отметил страшную находку намного быстрее, чем
информация дошла до моего сознания. А пока она не дошла, я спокойно
взглянул на подоконник соседнего окна и вздрогнул от ужаса. К батарее
прижался мой недавний собеседник, сумасшедший «профессор», глаза
отвратительно выпучены, из шеи неуклюже торчит рукоятка ножа. Старика
убили. Но не его одного. За пару метров от этого трупа я обнаружил второе
бездыханное тело.
Сил не было даже на удивление. Второй труп принадлежал Тобольцеву.
Ему перерезали горло.
Ирония удачливости. Я был очень рад узнать, что захватил из дома
пропуск в библиотеку, хотя в своем положении совершенно не
рассчитывал ходить по подобным заведениям, как и по церквам и музеям.
Это можно было принять за благоволение судьбы. Однако, учитывая
дальнейшее развитие событий, настоящей удачливостью стоило назвать
как раз обратное. Сидел бы я в Порше, попивая чаек из термоса, ждал бы
Тобольцева и где-то в шесть вечера (я бродил по лабиринтам Ленинки
намного дольше, чем предполагал) увидел бы наряд милиции и санитаров,
извлекших из парадного подъезда два трупа. Не составило бы труда
уточнить, кому они принадлежат. Сослагательное наклонение – отрада
моя.
В крайнем случае я бы вычитал о страшном происшествии из газет, где
смерть Тобольцева рассматривалась как заказное убийство по
123
политическим интересам. Но моей судьбе потребовалось запихнуть меня в
самую гущу событий, раз я имел к ним какое-то отношение. Моя судьба
меня не жалела и всячески испытывала.
Ясное дело, из библиотеки я сбежал, не пообщавшись с милицией, на
сей раз найти выход на улицу не составило труда. Порше в миг довез меня
до Маяковской, где на пороге квартиры по иронии все той же судьбы
дремала пьяная Вашингтон. Она было попыталась что-то сказать, но я
замахнулся на нее кулаком и оборвал на полу слове:
– Я как-то без тебя умею считать!
Отныне пять трупов. Может быть, это завышенная самооценка
позволила связать все смерти с моим пассажем? Ведь Коля погиб
случайно, а Нелли наложила на себя руки даже раньше, чем впервые
прозвучало ее имя. Попахивало дешевым сюрреализмом, и я уже не знал,
что думать. Честно говоря, происшествия в библиотеки, начиная с глупой
претензии на вуайеризм, обратились испытанием для моей в конец
расшатавшейся психики. Видимо, и с этой версией согласился Диего, я
просто первым обнаружил последствия заказного убийства, а
сумасшедшего профессора прирезали как нежелательного свидетеля.
Однако это дело не имело ни малейшего отношения к моей собственной
