Неизвестно - Саласюк От июня до июня
- Стреляйте! - кричал он. - Стреляйте!
Схватившись за края полушубка, партизаны поволокли на нём командира в глубь леса - там стояла запряжённая в сани лошадь. Осторожно уложили раненого на сено, и один взялся за вожжи и погнал лошадь, а другой, вытащив брючный ремень, на ходу перетягивал покалеченные руки командира, останавливая кровь. Они гнали лошадь в Святицу, к партизанскому доктору Виктору Лекомцеву.
Скоро бой не стал слышен - то ли уже закончился, то ли далеко от места уехали. Потом выяснилось: два генерала, несколько старших офицеров и почти вся охрана были уничтожены на той санной дороге. Несколько охранников сумели спастись, но немцы сами их расстреляли: спасаться надо вместе с охраняемым. А Кубе был на той охоте, но, доехав до деревни Синявка, углубляться в Пущу не рискнул...
В Святицу добрались густой ночью. Лекомцев быстро осмотрев раны, тотчас бросил в кипяток слесарную ножовку и остро заточенный нож. Затем помыл свои руки самогоном, а Орловскому прямо в глотку влил стакан спирта - вместо наркоза. И несколько человек навалились командиру на руки-ноги.
Орловский все время был в сознании. И когда ножом ему срезали мягкие ткани на руках, и когда начали отпиливать кость на правой, он все слышал, видел, понимал. И во время всей операции сознание не оставляло его.
Операцию не удалось закончить. Прискакал верховой от выставленного на дороге дозора и доложил - немцы. Узнав о расстреле партизанской засадой высокопоставленных охотников, фашисты оперативно организовали преследование крупными силами. Окровавленного, полуголого, беспомощного Орловского на одеяле вынесли на мороз, опять положили в сани, накрыли тулупом, и Ликер погнал лошадь в лесную глушь, хорошо им уже изученную. На других санях ехала группа автоматчиков прикрытия. Остановились на опушке, быстро разложили костер, и здесь, прямо на снегу, Лекомцев успешно закончил операцию. Орловский выжил. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Уже в мирное время Кирилл Прокофьевич Орловский был удостоен звания Героя Социалистического труда - за возрождение сельского хозяйства на разоренной родной Могилевщине и создание одного из лучших в Белоруссии колхоза, впоследствии получившего его имя.
В начале марта отряд Пранягина вернулся в район Налибокской пущи. Выбрали место для стоянки, обустраивались. Дина и Пранягин наконец-то встретились, наговорили друг другу миллион нежностей. При малейшей возможности Павел брал жену - он теперь ее иначе как женой и не называл - за руку и уводил куда- нибудь на солнечное место погулять, уединиться.
- Дыши побольше кислородом - это важно для беременных, - серьезным тоном говорил он ей. - Пей побольше березового сока, очень полезно в твоем положении.
- У меня теперь основное занятие - дышать кислородом, - отвечала она. - А березовый сок вообще напиток аристократов. Я его обожаю.
Не то что в отряде совсем уж голодали - открыли продовольственные запасы, сделанные заранее, - но все ж не лето.
Дина еще больше округлилась животом и еще больше похудела лицом. Даже какая-то синь появилась под глазами. Павел Васильевич подкармливал ее, как мог, а она что-то и есть особенно не хотела. Сама ничего не просила, поскольку знала: попросит, а нету. И он пошлет кого-нибудь раздобыть для нее. И это, вполне возможно, обернется разговорами за ее спиной. Плохими разговорами.
Комиссар отряда Ворогов, навязанный Пранягину тем усатым командиром соединения, активно проводил политзанятия, занятия с коммунистами отряда, с командирами взводов и рот. Пранягин, занимаясь хозяйственными и боевыми вопросами, не вникал в то, о чем людям толкует новый комиссар.
Пришлось обратить внимание, когда группа командиров подразделений потребовала шалмана для Захара Зимака, вступившего в отряд после Коссово, и еще нескольких бойцов-евреев. Это вызвало недоумение у командира, поскольку Зимак был, в общем-то, самым обычным партизаном. Не герой, но в меру исполнительный, участвовал вместе со своим взводом во всех боевых операциях. Норовил, правда, увильнуть от хозяйственных дел, предпочитая вместо них лишний раз поторчать в карауле. Но от хозработ изнывали многие хлопцы, считая их чуть ли не наказанием. Выделялся он только тем, что при всяком удобном случае начинал рассказывать какие-либо историйки, байки, почерпнутые им из прочитанного, а порой и из своих жизненных наблюдений. Хлопцы с удовольствием слушали эти россказни, особенным успехом пользовались разнообразные любовные истории и, прежде всего, о его собственных амурных похождениях, которые, по словам Зимака, начались в четырнадцать лет, когда он еще был учеником Коссовского хедера. Затем продолжились в Слониме, где он часто гостил у родственников, но особо впечатляющий размах амурные дела приобрели во время службы Захара в Белостокской милиции. Героями веселых баек становились и многие его знакомые, приятели как по мирной, так и военной жизни. Рассказывал он ярко, красочно, эмоционально и так увлекательно, что трудно было отличить в его рассказах правду от вымысла. Тем более, что правдивости никто и не требовал от веселого рассказчика. Громкий, здоровый мужской хохот следовал чуть ли не после каждого произнесенного им предложения. Правда, между безобидными россказнями проскальзывали порой ехидные историйки, замечания, реплики и об отцах- командирах. У кого в какой деревне какая краля и насколько неравнодушна она к ухаживаниям еще кое-кого. Кто из последней операции привез сколько барахла и куда, по адресам каких красавиц оно потом ушло. Собственно, подобные отрядные делишки мало для кого являлись секретом, да и грехом большим не считались - военная любовь все равно есть любовь. Но, оказалось, не всем это по душе.
Дымил сырыми дровишками костер, пиликала гармошка, и под лучами мартовского солнышка уже и жилось веселее лесным людям, изморившимся за долгую студеную зиму от холода, голода и тяжелых переходов. Над костром висел казан, в котором варилась исходящая бурной пеной конина. Пену беспрестанно снимали, сбрасывая в снег, а она снова нарастала.
- Эх, без соли что за еда, - высказал общую думку всех сидевших кружком у огня донбасовский шахтер Валерка Сердюк. - Хоть бы ты, Зимак, что-нибудь соврал. Веселее было бы и конину жевать.
- Да, расскажи-ка Захарка, как ты хотел на польской графине жениться.
Все засмеялись.
- Да врет он все с этой польской графиней, - сердито бросил Янек Грабовский, изрядный выпивоха и бабник в обычной жизни, а в партизанской войне - хладнокровный разведчик и крупный специалист по владению и применению холодного оружия. Не застрелить врага, а ударить кинжалом или рассечь саблей случая он не упускал.
Рассказ Зимака, скорее всего, сплошь состоявший из врак о том, как во время службы в Белостокской милиции он стал любовником сорокалетней польской графини-беженки, выдавая себя при этом за армянина, а уже после того, как побывал в постели у аристократки, продемонстрировал ей свое обрезанное достоинство и сообщил, что он местечковый советский еврей, а это вызвало бурю гнева со стороны графини, ненавидевшей евреев и Советы - не известно кого именно больше, уже все слышали сто раз, но каждое повторение все равно сопровождалось гомерическим хохотом мужиков, поскольку нравилась им сама история - каждый бы хотел стать участником такого замечательного приключения - и еще потому, что всякий раз Зимак дополнял рассказ новыми деталями, подробностями, очень живо изображая финальную сцену в лицах. А все это вызывало чувство ревности со стороны Грабовского, и самого любившего порассказать о своих амурных похождениях, но не обладавшего способностями рассказчика.
- А про то, как в Белостокской милиции служил, расскажи, - опять обратились хлопцы к Зимаку.
- Да, пожалуй, лучше про милицию - про графиню самому уже надоело, - отозвался Зимак. - Да и где она, бедная, сейчас. Жива ли? Так. Значит, про милицию. Ну, слушайте. Значит, перебраться в Белосток мне посоветовал КаПэЗэБовец Коля Середа из села Зололтеево, что под Зельвой. Мы в Слониме с ним встретились, в 39-м. Как Красная армия пришла, я сразу - в Слоним. Там же молодежи пруд пруди. Танцы-обниманцы, вечеринки, девочки-целочки. Весело, не то что в Коссово. А Коля говорит как-то: уезжаю в Белосток, в областной центр. Я подумал и следом за ним. Нашел там Кольку, его как бывшего политического заключенного режима Пилсудского выдвинули в обком комсомола. Шишка. Он мне и советует - иди в милицию. Там зарплата, паек, форма. Револьвер дадут. Сам позвонил туда. А мне 17 лет, могут не взять. Я накинул себе годок, наврал, сам-то высокий, хоть и худой, и вот уже служу. Задачу поставили: всем «трясти» спекулянтов. А как «трясти» - спекулянтов больше, чем милиции. Весь город спекулирует с утра до вечера. На улице на кого ни посмотри, то обязательно - то ли продает, то ли покупает. А почему не спекулировать, я вас спрашиваю? Ситец по госцене - четыре семьдесят, вынеси на улицу - уже сорок рублей. И так со всем, что ни возьми. Главное, в магазинах ничего нет, все с рук. Литр керосина - 9 рублей, при Польше он стоил 37 грошей за литр. Катушка ниток на рынке - двадцать рублей, кило мяса - пятнадцать. При Польше мясо стоило не дороже 80 грошей. Сливочное масло, которого при Польше было как грязи, в магазине стало не купить, а на рынке по 70-80 рублей. Моя зарплата оперативника - 220 рублей. Ну что, я один, мне хватало. А вот опер Сашка Груздев взялся спекулировать, собака: заказывал в артели сапоги по 180 за пару, а продавал по 500. И то, можно сказать, недорого. Их цена до 800 доходила. Были и такие идиоты-контрабандисты, что к немцам ходили через границу, закупали там часы и уже в Белостоке перепродавали советским военнослужащим. Вот идиоты. Сейчас понимаешь: немцы уже на этих евреев ножи точили, а они все свой еврейский гешефт делали. Придурки. Но самое интересное, что у нас в Белостокской милиции взялся служить один американец.
