Неизвестно - Саласюк От июня до июня
Операция оказалась подготовлена бездарно. Гарнизон легко отбил партизанскую атаку, а затем немцы и полицаи сами перешли в наступление и преследовали уходящих партизан несколько километров. Погибло огромное количество людей.
Бойцы отряда были потрясены происшедшим - такие потери отряд нес только во время блокады. Невольно партизаны стали сравнивать эту операцию с теми, которые прежде проводил сам Пранягин. И сравнение это складывалось отнюдь не в пользу новоявленного для пранягинцев начальства.
Вот тут-то, как келейно решило командование соединения, потребовалось переключить внимание бойцов на нечто иное, отвлекающее от неумелости этого командования организовывать боевые операции. Начался поиск внутреннего врага.
Семен Филькштейн дремал в медленно двигавшихся по лесной дороге санях. Неожиданно лошадь рванула, и лежавшая рядом на сене винтовка соскользнула в сугроб. Семен заметил пропажу оружия минут через десять-пятнадцать.
- Эй, ребята, останови! Слышь! Винтовка пропала. Соскользнула, наверное, черт. Найди ее теперь в этом снегу! - И он соскочил с саней, побежал обратно вдоль санного следа, выглядывая пропажу.
- Ты чего? Куда это бежишь? А ну назад, в сани!
- Да винтовка, понимаешь, пропала... - неуверенно-растерянным голосом сказал Филькштейн. В лесу за утерю оружия - смерть.
- Что? Пропала винтовка?! Ты понимаешь, что говоришь, а? А ну в сани! - приказал командир отделения, ехавший в санях следом. - Приказываю! В штабе разберемся, как это винтовки пропадают.
Семен ехал к начальнику штаба, надеясь, что тот действительно станет разбираться. Он был уверен - стоит пробежать обратно по следу версты полторы, и в снегу на обочине найдется винтовка. Зачем ему бросать оружие - не дезертир же он. Ведь эту же винтовку он лично принес в отряд, уходя из Слонимского гетто. И не знал он, что винтовку подобрали те, кто ехал на следующих за ним санях. Подобрали - и спрятали.
Начальник штаба сухо выслушал его объяснения, приказал выйти. Семен вышел. Маялся в тоске, на душе сделалось противно, но в худшее не верилось. Пошел по нужде.
- Стой, - сказал один из трех стоявших у штабной землянки вооруженных бойцов. - Приказано тебе стоять.
Тут вышел командир отделения. Прошел мимо не глядя. На ходу бросил: «За мной!» Он пошел, за ним те трое. Семен оглянулся на них ошалело.
- Не оглядывайся, - глядели со злостью. Оружие, как и положено при конвоировании, взяли в руки. Отвели метров на триста, поставили под раскидистым дубом. Семен все еще не верил в происходящее.
- Как же так, ведь я не враг, ребята. Ведь это случайность. Я ее найду - она там, на дороге. Я в бою добуду... я же не хотел, я не нарочно... какая мне выгода, я же сам пришел в отряд, мы же вместе... - лепетал он.
- Молчи, морда жидовская. Выгоду все ищешь. Ты ее получишь. За утерю оружия в боевой обстановке приговариваешься к смертной казни, - сказал командир отделения. - Пли! - И грохнул негустой залп.
Пранягину, извратив факты, доложили о случившемся только назавтра.
Следующей убили Гуту Зальцман. Поступил приказ по соединению - сдать золото.
Первыми драть со слонимских евреев золото начали, естественно, немцы. По их приказу полиция хватала среди бела дня человек триста пятьдесят-четыреста, кто под руку попадется - от детей до стариков. Евреев, конечно же. И гебиткомис- сариат объявлял, что на слонимское еврейство налагается контрибуция, - указывалось чего и сколько должны несчастные слонимцы-евреи великому рейху, черт бы его побрал. И евреи собирали. Если к указанному сроку не успевали, заложников без промедления расстреливали и набирали новых. А размер контрибуции увеличивали.
В партизанских отрядах по приказу из Центра собирали золото, валюту - все, что имеет ценность, - для победы. Собирали с обывателей по селам и местечкам, где только можно было.
Гута не сдала мамино обручальное кольцо. Маму убили в гетто, и колечко было последним из того, что у девчонки осталось от некогда большой семьи, от родителей.
Адъютант начштаба отряда тотчас застрелил Гуту по приказу своего шефа.
Пранягин глядел на лежавшее у него на ладони колечко, из-за которого так легко и быстро убили двадцатилетнюю девчонку, а Дина смотрела на него. Его душу страдальчески мучили два противоречивых чувства - одно отказывалось воспринимать эту реальность, другое толкало броситься и убить этих гадов, урода начштаба и его адъютанта.
Дина взяла колечко, внимательно осмотрела его.
- Это не золото, - сказала она. - Позолота. Тяжелое, может быть, серебряное.
Проверили, так и оказалось.
- Что теперь делать? - спросил сам себя Павел Васильевич. И, помолчав, себе же ответил: - уже не сделаешь ничего.
То, что произошло потом, переполнило чашу терпения 51-й роты.
Трое разведчиков, узнав от местного крестьянина, что их лесник работает на немцев, расстреляли его по приказу командира разведгруппы. Надо было бы проверить, что да как на самом деле, ведь на новой территории находились, людей местных совсем еще не знали. Поспешили, конечно. А потом выяснилось, что лесник - друг командира соединения Комаровского, а тот крестьянин, что на него навел, провокатор. И когда дошло до разбирательства, двое дружно переложили вину на третьего - это якобы он втянул их в грязное дело. Этим третьим был Борис Шухмер, подпольщик из Слонимского гетто.
Приехал сам командир соединения. И парня без всякого суда пристрелил лично начштаба отряда в присутствии командира соединения. Чем выше судья, тем почетнее при нем роль палача. Двоих других наказали тремя днями тяжелых работ. Пронягина даже не уведомили.
- Что происходит? - не понимали бывшие подпольщики, партизаны из 51-й роты. - Очень похоже, что осуществляется антиеврейский террор, геноцид чистой воды. В чем евреи будут виноваты завтра, а может быть, их расстрелять всех сразу, как это практикуют немцы? - спрашивали партизаны друг друга.
Они построились у штаба отряда и потребовали объяснений. Простояли на морозе несколько часов, но к ним никто не вышел. Наутро роту построили приказом, оружие приказали положить на землю. Вокруг - остальные роты отряда с оружием наготове, лица решительные. Боевые товарищи по оружию. Что им говорили комиссар, начальник штаба, командир соединения, коль так серьезно они готовы были видеть врагов в тех, с кем вместе громили вражеские гарнизоны, прорывались из блокады, голодали? Командир соединения зол и суров - по лицу видно. Усы воинственно торчат в разные стороны. Каленым железом готов выжигать неповиновение. Тут же Пранягин с опущенной головой. Молчит. Не молчит комиссар соединения, коммунист, представитель от всех инстанций - ЦК и обкома. Он сейчас скажет партийную правду.
- То, что вы здесь вчера совершили, - контрреволюционный бунт! Все это будет пресечено. Зачинщики - разоблачены. Многие из вас - сыновья богачей, белоручки, нарушающие порядок...
Песах Альперт вытянул руки ладонями вверх.
- Посмотрите, генерал. Это пролетарские мозоли. У кого из нас белые, барские руки?
Рота протянула руки командиру соединения. Дина и здесь вылезла вперед.
- Вы называете себя коммунистом, - сказала она, обращаясь к командиру соединения Комаровскому. - Но коммунист - это интернационалист в высшей степени. Ленин был таким. А вы - разжигаете в отряде национальную рознь и вражду. Прежде у нас такого не было. Вы Торквемада и черносотенец. То, что вы сделали с нашими товарищами, - это суд Линча.
- Ты - зачинщица мятежа! - дрожа от злобы толстыми щеками и холеными усами, еле сдерживая себя, чтоб не сорваться на крик, ответил командир соединения. - И дорого за это заплатишь. И за свои слова тоже.
Он мог ее застрелить здесь, прямо сейчас, имел такие права, но не рискнул. Во- первых, тут был Пранягин и преданные ему бойцы, да и потом, беременная она, все уже видели. Но 51-ю роту приказал расформировать, распределив ее людей между другими ротами. Пранягин, зная, что командир соединения слов на ветер не бросает, особенно когда речь идет о мести, отправил этой же ночью Дину в Святицу, дав ей надежных провожатых.
- Павлик, родной, будь осторожен, - обнимая и целуя его на прощание, говорила Дина. - Это опасные люди, страшные. От них всего можно ждать. Послушай меня - для них ты чужой. Ведь им не люди важны, а должности. Раньше я думала, что коммунистическая партия - отряд единомышленников. Теперь вижу, что всем руководит кучка злобных карьеристов, людей бесчеловечных. Жестокость они выдают за принципиальность. Берегись их. Я боюсь за тебя, Павлик.
- Ты все преувеличиваешь. Ты расстроена, у тебя нервное потрясение, поэтому не можешь объективно оценивать ситуацию, - успокаивал любимого человека Пранягин. - То, что произошло, в большей степени трагическая ошибка, заблуждение, которое можно объяснить нашей военной ситуацией.
- Ничем, кроме человеконенавистничества, ее нельзя объяснить.
