Неизвестно - Саласюк От июня до июня
Прислушались на гребле. Тихо. Молчит болото, как будто никого и нет там на самом деле.
А люди стояли за кустами и пнями - кто по шею, кто по грудь в воде. Слышали что кричали с гребли, не веря ни слову, пригибались пониже, чтоб стать незаметней, меньше.
Прострочил пулемет, и заплакал коротко ребенок. Совсем коротко - только чуть успел вякнуть, а ему уже зажали рот. Но пулемет тотчас забил длинными очередями на детский голос, и тотчас захлюпали по болоту мины. Софа держала свою кроху на руках выше груди. Дина поддерживала Софу под руки. Они обе давно, еще до рождения девочки, прониклись единым чувством - спасти, уберечь, выходить малютку во что бы то ни стало. Даже ценой собственных жизней. Стояли час, другой, пятый. Из воздуха выкристаллизовывались и быстро сгущались сумерки. На гребле иногда поигрывала губная гармошка, слышались голоса, потянуло запахами свежеприготовленной горячей пищи. Взвилась первая осветительная ракета, и опять ударил пулемет. Опять всплакнуло дитя, да быстро, моментально умолкло. Но в это место густо полетели мины, забил пулемет. Через полчаса опять наступила тишина. И снова детский голосок - и сразу свинцовый шквал по болоту. Так минула ночь, стало светать. И вдруг, передаваемый шепотом от одного к другому, поступил приказ командира соединения: детей в возрасте до трех лет утопить как демаскирующих своим криком месторасположение. Немедленно.
В темноте холодная ладонь одного из рядом стоящих легла Софе на рот, а кто- то другой попытался разжать ей руки, но сделать это оказалось невозможно - ее пальцы словно окостенели. Тогда сверху надавили ей на плечи, и она почти без сопротивления погрузилась в воду с головой. Затем за волосы приподняли ее лицо над водой - Софа была без чувств - а ребенка, которого она сжимала в своих руках, оставили там, в воде, да еще придержали, чтоб случайно не всплыл. Все это молча, без звуков.
Дина стояла одеревенев - ни звука, ни движения.
Им обоим дальше было бы легче жить, если б они сошли с ума. Но этого не случилось. Они выстояли в болоте еще двое суток и потом вместе со всеми - а это были сотни людей - выползли на сушу. Жили в какой-то деревушке, не понимая зачем, для чего. Работали, выполняя что от них требовали, и ни с кем ни о чем не говорили. Не смеялись, не улыбались. Так проходили недели. Когда в июле прилетела радостная, такая долгожданная весть, что наши пришли, наши - Красная Армия - гонят фашистов и уже освободили Минск, и территория, где они теперь обитают, освобождена, они двинулись в ближайший поселок, где уже находились советские войска. Шли огромной толпой, образовавшейся из семейных отрядов, беженцев из других деревень. Люди спешили увидеть солдат Красной Армии- освободительницы. Дина и Софа тоже шли, чтоб их увидеть, но не знали уже, зачем им это надо, как и не знали, зачем, для чего им теперь жизнь, в которой они не видели смысла.
В деревянном городке, местном Полесском райцентре, слезами радости и счастья вскипал митинг в честь проходивших через городок героических советских танкистов-освободителей. Танкисты - все в пыли, грязи, чумазые - весело сверкали зубами и, заправляя танки с колесных заправщиков, с удовольствием и сами заправлялись всем, что им подносили, - сметаной, яйцами, салом, молоком, молодой вареной бульбой, рыбой.
На броне танка стоял статный офицер в невиданной Диной форме - гимнастерке со стоячим воротничком, с погонами на плечах и золотыми орденами на груди. В коротких, энергичных выражениях он благодарил собравшихся у танков людей за сердечную встречу и говорил, что недалек тот день, когда они, гвардейцы- танкисты, будут бить ненавистного врага в самом его логове - в Берлине.
- И тогда, когда гусеницы наших танков загремят по дорогам фашистской Германии, - взмахивая рукой, громко и зло говорил офицер-танкист, - немецкие сучки-матери кровавыми слезами зальются, глядя на то, как мы станем рвать и давить всех гитлеровских выродков-людоедов, которых они произвели на свет, - этих кровавых фашистских гадов! Мы станем разрывать их на куски, вдавливать в землю! Уничтожать всех подряд - от мала до велика! И ни одного фашиста не оставим на земле! Ни одного! Мы так будем их бить, так бить, чтоб сгинуло навсегда это чертово гитлеровское племя! Смерть немецко-фашистским оккупантам!
Люди хлопали, утирали слезы на лицах, а офицер, тряхнув золотистым чубом, уже ловко спрыгнул с танка.
Дина смотрела на его энергичное, волевое лицо, золотистый вихрастый чуб и вдруг сказала:
- Здравствуй, Леша Пятаченков, потомственный казак.
Капитан-танкист, резко повернув голову, глянул на нее, потом на Софу. И снова на Дину. Шагнул к ней ближе, вплотную подошел, глянул в лицо - не узнавал.
- Я вот не забыла тебя, а ты помнишь переправу через Неман? В том июне сорок первого? - говорила ему Дина.
В жар бросило танкиста.
- Яркая?! - закричал он. - Дина! Ты! - И потрясенно замолчал. Ибо совсем уже не яркой была та самая красавица, которую он встретил впервые три года назад на левом берегу Немана под Мостами.
- Товарищ капитан! «Первый» приказал немедленно выдвигаться по направлению на северо-запад! - докладывали офицеру.
- По машинам! - крикнул комбат Пятаченков, ловко надевая свисавший на поясе полуснятый, перепоясанный в талии офицерским ремнем черный комбинезон. Команду немедленно продублировали по колонне.
- Напиши мне, Дина, напиши, вот мой адрес. - Он сунул ей в руку листок, вынутый из планшетки, чиркнув там карандашом. - Полевая почта. Напиши. И все поправится. Я буду ждать, слышишь! Я помню тебя, всю войну помнил! Главное, что мы живы!
Танк, на который он вскочил, мощно рыкнул, выбрасывая клубы дыма, и помчался по песчаной дороге, увлекая за собой всю танковую колонну. А с башни танка, сколько видела Дина, все махал ей рукой золотоволосый танкист. Война продолжались, продолжалась и жизнь, а значит, оставались и надежды.
Но встретиться им больше не пришлось - потомственный казак, золотоволосый герой-танкист Пятаченков погибнет в битве за Берлин. И Пранягина Дина больше не видела до той самой поры, пока летом 1992-го года к ней в Нью-Йоркскую квартиру не принес почтальон письмо-приглашение на торжественное открытие памятного знака в честь 50-летия со дня штурма Коссово и освобождения, избавления от гибели белорусскими партизанами узников Коссовского гетто. Она прочитает почти забытые, а некогда такие родные русские слова и зарыдает, вспомнив все, - зарыдает, как по самой дорогой утрате, по собственной молодости, жизни и жизни всех молодых, героических и не очень, но таких близких друг другу по духу человечности, боевого братства и одновременно ненависти к единому врагу белорусских партизан. И она враз оставит и забудет все и всех - детей, внуков, дела и хлопоты, суету - и легко, по-молодому, сорвется и прилетит в далекую озерную, лесную Западную Беларусь, край ее молодости, ее любви, край Великой войны с фашизмом, в том числе и ее войны, в которой она была отважным бойцом. Прилетит в Беларусь к своему Павлику - это его силами и на его средства скромного учителя будет установлен памятный знак в честь партизанского, человеческого подвига сотен людей, не пожалевших жизни ради спасения обреченных. Прилетит на встречу с лучшим временем своей жизни. И они соберутся - в последний раз - те, кто еще остался жив из их героического отряда партизан Великой Отечественной. И выпьют по русскому обычаю поминальную чарку за всех своих товарищей, кого уже нет вместе с ними, выпьют за Победу, а Дина с Павликом, то есть Павлом Васильевичем, и за любовь. Единственную, настоящую, случившуюся в их жизни именно в те далекие военные годы.
