Дэвид Грэбер - Фрагменты анархистской антропологии
На самом деле большинство экономических нововведений последних 30 лет имели больше политического смысла, чем экономического. Уничтожение гарантированного пожизненного места работы и введение контрактной системы не создаёт более эффективную рабочую силу, но оно чрезвычайно эффективно разрушает профсоюзы и деполитизирует труд всеми возможными способами. То же можно сказать о бесконечно увеличивающейся продолжительности рабочего дня. Ни у кого не будет времени на политическую активность, если работать по 60 часов в неделю.
Часто кажется, что если есть выбор между решением, которое позволяет выставить капитализм в качестве единственно возможной экономической системы, и решением, которое бы на самом деле позволило капитализму стать более жизнеспособной экономической системой, неолиберализм всегда выбирает первое. В конечном итоге мы получаем беспощадную борьбу с человеческим воображением. Точнее воображение, желание, личное творчество — всё то, за что боролись во время последней мировой революции, должно ограничиться потребительской сферой или может существовать в виртуальной реальности Интернета. Во всех остальных областях их нужно было искоренить. Мы говорим об убийстве мечты, навязывании механизма безнадёжности, разработанного для уничтожения любого альтернативного видения будущего. И в результате направления буквально всех усилий в одну политическую корзину, мы находимся в странном положении, своими глазами наблюдая разрушение капиталистической системы и одновременно принимая как должное, что другой мир невозможен.
Разберёмся и притормозим
Обычно, когда мы ставим под сомнение общепринятые устои — что существующая экономическая и политическая система не единственно возможная — первым делом от нас требуют детального архитектурного плана того, как будет работать альтернативная система вплоть до природы её финансовых инструментов, энергоресурсов и вопросов о том, куда сливать отходы. Далее вас непременно попросят назвать конкретные шаги, как можно перейти к такой системе. С исторической точки зрения это смешно. Разве общественные изменения когда-нибудь происходили согласно чьему-то плану? Не было никакого клуба провидцев во Флоренции эпохи Возрождения, которые задумали что-то под названием «капитализм», обдумали детали будущей работы фондовой биржи и заводов и затем претворили свой замысел в жизнь. В действительности эта идея настолько абсурдна, что нам стоит спросить себя, как мы вообще могли подумать, что изменения происходят таким образом.
Я не говорю, что утопические концепции это плохо. Или даже чёткие планы. Просто всему своё место. Теоретик Майкл Альберт разработал детальный план того, как современная экономика может существовать без денег по принципам прямой демократии. Я думаю, это важное достижение не потому, что я считаю, что именно эту модель можно осуществить именно в такой форме, а потому, что становится невозможно сказать, что такие вещи уму непостижимы. Всё же такие модели могут быть только мыслительными экспериментами. Мы не можем знать обо всех проблемах, которые появятся, когда мы начнём строить свободное общество. Те проблемы, которые кажутся наиболее непреодолимыми сегодня, могут вообще не возникнуть, а другие, о которых мы даже не подумали, могут стать нашей головной болью. Существует бесчисленное количество подводных камней.
Наиболее очевидная вещь — это технология. По этой причине и является абсурдным представлять, что итальянские активисты эпохи Возрождения придумывают модель фондовой биржи и заводов. Эти нововведения были продуктом разных технологий, которые они не могли предугадать, но которые частично появились только благодаря тому, что общество начало двигаться в определённом направлении. Это объясняет, например, почему так много привлекательных концепций анархического общества были разработаны писателями-фантастами (Урсула ле Гуин, Стархок (Мириам Саймос), Ким Стенли Робинсон). В фантастических рассказах хотя бы не отрицается, что технологические вопросы — это только догадки.
Лично меня не столько интересует то, как решить, какую экономическую систему организовать в свободном обществе, сколько то, как создать условия для того, чтобы люди смогли принимать решения самостоятельно. Как могла бы выглядеть революция с позиции здравого смысла? Я не знаю, но я могу перечислить множество установок господствующего здравого смысла, которые неминуемо следует ставить под сомнение, если мы хотим построить жизнеспособное свободное общество того или иного рода. Я уже подробно описал в своей недавней книге одну из них — природу денег и долга. Я даже предложил «отпущение грехов», общее списание долгов, частично для того, чтобы показать, что деньги — это просто продукт человека, набор обещаний, которые по своей природе всегда открыты для пересмотра.
Таким же образом должно быть пересмотрено понятие труда. Подчинение трудовой дисциплине — надзору, контролю, даже самоконтролю амбициозных фрилансеров — не делает нас лучше. По многим важным показателям это скорее делает нас хуже. В некоторой степени, труд — это вынужденная необходимость. Но только когда мы начнём отрицать то, что такой труд добродетелен по своей природе, мы можем задать себе вопрос, что вообще добродетельного в труде. Ответ на этот вопрос очевиден. Труд добродетелен, если он помогает другим. Переосмысленное определение производительности должно упростить понимание самой природы работы, поскольку среди всего прочего это будет означать, что технологическое развитие будет меньше направлено на производство большего количества потребительских продуктов и на трудовую дисциплину, а больше на искоренение таких видов труда в целом.
Что останется, так это такая работа, которую может выполнять только человек: там, где нужно проявлять заботу и помощь. Именно эти виды труда были центром кризиса, который в первую очередь вызвал движение Occupy. Что, если мы перестанем считать, что изначальная форма труда — это работа на конвейере, или в поле, или в литейном цеху, или даже в офисе, а вместо этого начнём с матери, учителя, сиделки? Нужно заставить себя понять, что настоящий смысл человеческой жизни не в содействии тому, что называется «экономикой» (понятие, которого даже не существовало 300 лет назад), а в том, что мы все были и есть продукты совместного созидания.
В данный момент, возможно, самая насущная необходимость состоит в том, чтобы замедлить маховик производительности. Это может показаться странным: наша инстинктивная реакция на любой кризис предполагает, что решение состоит в том, чтобы работать ещё больше, хотя, конечно, именно эта реакция и является проблемой. Но если мы подумаем о состоянии мира в целом, вывод становится очевидным. Мы столкнулись с двумя неразрешимыми проблемами. С одной стороны, мы стали свидетелями бесконечного потока долговых кризисов, которые только нарастали с 70-х годов, и в конце концов совокупная ноша долга — государственного, муниципального, корпоративного, личного — стала невыносимой. С другой стороны, мы находимся в процессе экологической катастрофы, быстротекущего процесса климатических изменений, который грозит привести всю планету к засухе, наводнениям, хаосу, голодной смерти и войне. Эти проблемы могут показаться несвязанными. Но на самом деле они являются частью целого. В конце концов, что такое долг, если не обещание будущей производительности? Говоря о том, что мировой уровень долга продолжает повышаться, мы другими словами можем сказать, что как общность люди обещают друг другу в будущем производить ещё больше товаров и услуг, чем они производят сейчас. Но даже текущий уровень производства уже непосильный. Это именно то, что разрушает планету с нарастающей скоростью.
Даже те, кто стоит у руля, начинают нехотя признавать, что некоторое массовое списание долгов — отпущение грехов — неизбежно. Настоящая политическая борьба начнётся вокруг того, как это сделать. Не очевидно ли, что нужно решать обе проблемы одновременно? Почему бы не устроить списание долгов в планетарном масштабе, широкое насколько это возможно, и массовое сокращение рабочего дня: например, до четырехчасового или с гарантированным пятимесячным отпуском? Это не только поможет спасти планету, но начнёт менять наши базовые представления о том, что такое ценный труд, поскольку никто не будет сидеть и думать, что теперь делать со всеми этими освобождёнными часами, а займётся чем-нибудь полезным.
Движение Occupy правильно сделало, что не выдвигало требований, но, если бы меня попросили сформулировать их, я бы предложил это. В конце концов, это было бы наступление на самые сильные места господствующей идеологии. Этичность долга и этичность работы — это самое могущественное идеологическое оружие в руках тех, кто управляет существующей системой. Поэтому они за них так цепляются, даже если это разрушает всё остальное. Поэтому списание долгов было бы прекрасным революционным требованием.
