Нина Анненкова-Бернар - Бабушкина внучка
Когда она вернулась к дому — огня уже не было в комнате Марьи Львовны.
На звонок Ненси дверь отворила заспанная нянька.
— Барыня вернулась? — спросила Ненси отрывисто.
— Почивают, — ответила нянька, не разобрав вопроса. — Ждали, ждали и почивать легли, а мне сказали, чтобы дожидалась я вас беспременно…
— Да нет!.. Я спрашиваю: вернулась?.. вернулась?..
— О! да вы про мамашеньку? а мне и невдомек!.. Нету еще, нету… А их превосходительство все ждали, ждали и почивать легли.
Бледное лицо внучки и особенно сухой блеск в глазах смутили, поутру, Марью Львовну.
Сусанна явилась из своей комнаты только к завтраку — напудренная, благоухающая. Она, по обыкновению, приложилась к руке матери и нежно поцеловала дочь.
Ненси, едва скрывая отвращение, ответила на этот поцелуй Иуды, и ей показалось лицо матери каким-то совершенно новым, незнакомым, точно увидала она его в первый раз, или за этим всем видимым было открыто только ее глазам другое — настоящее, никому, кроме нее, неизвестное!
Не отрывая пытливого взгляда, смотрела она на полные, несколько увядшие щеки, большие изсиня-серые глаза, под круглыми темными бровями, на вздернутый нос и пухлые красные губы.
— Куда ты так внезапно исчезла вчера? — спросила Сусанна, чувствовавшая себя не совсем приятно под упорно-пристальным взглядом дочери. — Мы все так беспокоились, особенно Борис Сергеевич… Нет, в самом деле, что с тобой случилось?
— Разве она уехала раньше? — удивилась Марья Львовна.
— Ну да… ну да…
— Мне нездоровилось, — сухо проговорила Ненси.
— Так что же ты не велела разбудить меня?
И бабушка укоризненно покачала головой.
«Ах, да оставьте вы меня все!.. все!..» — хотелось крикнуть Ненси, но, чтобы скрыть свое волнение, она низко допустила голову над чашкою, и, чуть не обжигаясь, стала молча пить горячий кофе.
Марья Львовна хотя и привыкла к своеволию и капризам избалованной внучки, тем не менее, с беспокойством следила за ней.
Уйдя сейчас же в свою спальню, Ненси заперлась на ключ.
Часа в три она услышала легкий, осторожный стук в двери.
— Кто там?
— Я.
Ненси нарочно переспросила, хотя знала, что это — Войновский:
— Да кто же?
— Я… я!..
Она щелкнула ключом — и он вошел, свежий, веселый, жизнерадостный.
— Что, моя мышка, заперлась? — спросил он, взяв ее за подбородок:- да и что с тобою?..
Не столько обеспокоился, сколько удивился он, когда она, дрожащая и бледная, почти упала на диван.
— И вчера тоже… я так встревожился!
Кровь бросилась в голову Ненси.
— Я бы хотела… поговорить…
Она с трудом справлялась с своим волнением; ее голос прерывался и дрожал.
Лицо Войновского сразу нахмурилось, и он зевнул.
— Ах, Боже мой, да что же случилось? — протянул он лениво, садясь в кресло возле нее и точно приготовляясь к чему-то томительно-скучному.
Ненси прямо взглянула ему в лицо.
— Я знаю все.
Войновский небрежно пожал плечами, не придавая серьезного значения ее словам.
— Вы слышите ли? Все!.. Я там была… в то время… в коридоре!..
Он вскочил, как ужаленный; в его глазах вспыхнула злоба и испуг, но он быстро нашелся:
— Что же, я очень рад!
Он засмеялся холодным, деланным смехом.
— Вполне достойное возмездие!.. Подслушивать, подсматривать… Какая гадость!.. Шпионить… ловить!.. И по делом!.. и по делом, и по делом!..
Он заикался, захлебывался от нервной торопливости; он утратил свой обычный, рыцарски-благородный облик и походил на злого, но бессильного, пойманного в засаду зверя. И обвинения посыпались за обвинениями на голову ошеломленной Ненси, не ожидавшей такого исхода.
Он говорил о том, что женщины не умеют быть счастливыми, а только притязательны… и чтобы они всегда помнили свое место, — человек должен всячески отстаивать свою самостоятельность; что женщины и ограниченны, и тупы, и нужно их обманывать, и этого они вполне достойны, потому что жаждут только подчинять себе, а не умеют верить и любить.
Он много говорил еще обидного, несправедливого, нелепого и злого, подогревая себя сам собственными словами. И все, что он говорил в эту минуту, так было далеко от того гимна о вечном счастье и любви, который еще так недавно бросил несчастную Ненси в его объятия.
Ледяной холод смерти охватил все ее существо. Она почувствовала — точно под ее ногами топкое болото… все дальше и дальше засасывает оно ее в свою вязкую грязь, и некуда уйти… и нет исхода… Погибель!..
Она стала защищаться, и, сама понимая всю слабость своих возражений, при полном сознании его несправедливости и своей правоты, — говорила тоже обидные, резкие вещи, а чувствовала, что нужно говорить иначе и что-то совсем другое…
Выбившись из сил, она залилась горькими, беспомощными слезами.
Ему стало и жаль ее, и отчасти стыдно за себя. Он взял ее холодную ручку и мягко, любовно начал успокоивать.
— А все-таки не хорошо шпионить… — сказал он тоном доброго наставника. — Но Бог с тобой!.. Я не сержусь.
— Я не шпионила!..
И с страшной болью в сердце, плача и задыхаясь, Ненси передала все подробности нечаянно услышанного ею вчера разговора.
Он задумчиво гладил ее по волосам.
— Вот, видишь ли, крошка, — сказал он ласково, устремляя свои черные глаза куда-то в пространство, — я всю мою жизнь искал женщину, которая сумела бы как должно понять любовь и страсть… «Страсть» и «любовь» — надо понять различие — нельзя их смешивать вместе… Человека захватит, и он… сам не свой — вот это страсть!.. Любовь — это… там, глубоко… понимаешь, в недрах души… там!.. И женщина должна понять: любовь — сама по себе, страсть — сама по себе… Если случится порыв, влечение в другой — это не есть измена!.. Нужно понять… Не простить — ты понимаешь, а как умная женщина — понять, так как вины тут нет ведь никакой!.. Ведь это тело, только тело, душа осталась там — где любишь… там… В нас два начала, два элемента — плоть и дух…
— Дух! Дух! оттого и страсть должна быть также одухотворенная! — вспыхнула в негодовании Ненси. — Неправда, все неправда!.. Мы люди, люди, а не звери! Ведь другой вы не скажете «страсть», вы не скажете: «плоть», вы будете говорить: «любовь» — и лгать… Вы скажете: «люблю» — и солжете, вы потребуете и от нее этого злосчастного «люблю»… «люблю»… Зачем?
— Затем, что женщины не понимают жизни.
— И о вечном, вечном, вечном, вы станете ей говорить — не правда ли?..
— Что ж! увлекаясь, человек преувеличивает многое…
— А женщина должна ему верить?
— Должна? Зачем должна?.. Но если верит — то отлично… Вера приятнее неверия.
— А если после будет больно?!.. — с волнением вырвалось у Ненси.
— Это зависит от себя, — ответил, не смущаясь, Войновский. — Нужно уметь стать выше предрассудков.
— Отличное существование!.. — нервно смеялась Ненси. — А женщина — та тоже: страсть к одному, любовь — к другому?
— Это не есть необходимость… Но если явилось влечение — тогда… пускай! Ведь если бы с тобою случилось что-нибудь подобное, — проговорил он торопливо, — я бы не стал отравлять жизнь неистовствами; я бы спокойно выждал минуту… и ты пришла бы ко мне опять!.. Нужно уметь привязать в себе, нужен известный такт в отношениях…
— Уйдите!.. — сквозь стиснутые от душевной боли зубы простонала Ненси.
Он вышел безмолвно, даже не взглянув на нее.
И снова щелкнул ключ в дверях спальни. Ненси целый день не выходила из своей комнаты и отказалась обедать. Марья Львовна оскорбилась ее поведением.
Уехавшая после завтрака, Сусанна явилась только в ночи домой.
А Ненси то ходила взад и вперед по комнате, мрачно сдвинув брови, то ложилась навзничь на кушетку и, закинув за голову руки, рассеянно глядела вверх, постукивая нервно ногой об ногу. Она чувствовала, что нужно что-то предпринять, а что — сама не знала, Одно было ей ясно: совершилось что-то до безобразия грязное, гнусное, вопиющее!
И не только личная обида мучила ее — нет, все лицемерие, ложь и разукрашенный разврат окружающих ее людей, как страшная общая беда, камнем придавила ей грудь.
«Любовь» и «страсть»… «страсть» и «любовь»? — пыталась она разобраться сама, найти связь и гармонию двух этих чувств. Она мыслила живыми образами, и сердцем чувствовала всю правду, но объяснить ее себе, облечь в слово — была не в силах.
— Как же это?..
Дрожь отвращения пробежала по ее телу. Негодование и жалость, и обида встали из глубины души.
— Так, значит, нет ничего!.. нет?.. и все неправда? И верить нельзя! — восклицала Ненси, ломая руки, тщетно ожидая ответа в своей бессильной тоске.
И она горько, горько рыдала, оплакивая свою молодую, поруганную страсть, тоскуя об утраченных, хотя неясных, но живущих в душе, идеалах любви.
