Нина Анненкова-Бернар - Бабушкина внучка
И вот, наконец, минута наступила.
Как-то вечером, ложась спать, Ненси, сгорая от стыда и муки, поверила матери тайну своего изболевшего сердца.
Обе они находились в розовой спальне Ненси. Сусанна, в палевом пеньюаре, обильно отделанном кружевами, сидела на маленьком уютном диване. Она задумчиво покуривала папироску и, с наслаждением выпуская колечки дыма из своего пухлого рта, рассеянно слушала взволнованную речь сидящей возле нее дочери.
— Зачем это? Зачем? — воскликнула, в неудержимой тревоге, бледная, вся дрожащая Ненси. — Я хочу знать — зачем?
— Зачем? Oh, pauvre enfant, tu es trop jeune![150]
— Точно надвинулось что-то… и нет сил сдвинуть!.. — глухо сказала Ненси. — Камень!.. камень!..
Она беспомощно упала головой на стол.
— О, Боже мой, как все это просто!.. — с легкой улыбкой произнесла Сусанна, продолжая любоваться дымом своей папироски.
— Просто? — Ненси быстро подняла голову. — Она устремила на мать внимательные, жаждущие ответа, лихорадочные глаза.
— Конечно! Ты только напрасно осложняешь жизнь!.. Ты можешь мне довериться: я мать, я твой друг! Все это очень, очень просто, поверь мне!..
— Просто!.. — с горечью, убитым голосом проговорила Ненси. — А мне так больно!.. Зачем же, если просто?..
Сусанна улыбнулась.
— Ты женщина — une femme mariée[151], ты понимаешь… Темперамент!
— Просто? — соображала Ненси, как бы не слыша этих слов:- и бабушка… та тоже… просто…
— Ну, grand' maman — другое дело, та вечно была романтична, романы — ее слабость… а я смотрю на жизнь как должно, трезво… Ты понимаешь…
Чувственные глаза Сусанны слегка подернулись влагой.
— Ты понимаешь: un homme déjà âgé — pour une jeune femme[152] — ведь это море наслаждения… Вот нам — другое дело, — усмехнулась она загадочно, — когда приходит бабье лето… Ты понимаешь? О, тогда il faut de la jeunesse!..[153]
С ужасом отпрянула Ненси от этой откровенной в своем цинизме женщины… Точно сразу что-то оборвалось в ее душе. Она стала сейчас же поспешно раздеваться и бросилась в постель.
— Tu dors déjà?[154] — раздался над нею сладкий голос Сусанны, и Ненси почувствовала нежное прикосновение ее руки. А Ненси, оставшись одна, долго неудержимо рыдала…
XVII.
Фыркая и отбрасывая рыхлый снег, подкатили кони в резвому крылечку охотничьего домика.
Все было уже приготовлено в приему гостей гостеприимным хозяином: в гобеленовой комнате их ожидал роскошно сервированный обеденный стол. Повар был прислан с утра. В вазах стояли редкие еще для времени года розы. Запах тонких духов носился в воздухе. Благоухали и столовая, и стильная спальня, и маленький зимний сад, где с духами смешивался свежий аромат растений.
Войновский, не без самолюбивой гордости, выслушивал похвалы своему поэтическому уголку. Он самодовольно улыбался, и его волоокие глаза светились веселым блеском.
Пигмалионов увивался возле Ненси, топорща особенно усердно на этот раз свои тараканьи рыжие усы.
Ненси было скучно. Ей было тяжело и обидно, и ей казалось, что все это видят, замечают, и не понимала она, как он мог это допустить… И не было ему ни больно, ни стыдно, а даже весело?
— Зачем мы приехали сюда? — спросила она его шепотом с тоном упрека.
— Я так привык… я люблю… Я каждый год устраиваю пикники, — ответил он с беспечной, радостной улыбкой.
В ожидании обеда, Сусанна расположилась на большом диване и, нюхая красную розу, слушала, с хохотом, анекдоты игривого свойства, передаваемые довольно откровенно Эспером Михайловичем.
Все чувствовали себя как дома.
— Не ревнуй, глупая мышка! — проговорил Войновский, проходя мимо спальни, где сидела, в большом кресле, грустная Ненси. — Ведь здесь обыкновенно бывал целый цветник дам, а теперь видишь: только ты и твоя мать.
Он пошел к повару — поторопить его. Когда он возвращался, Ненси продолжала сидеть в той же позе и с теми же грустными глазами.
— Ну… ну!.. — он ласково потрепал ее по щечке. — Ты знаешь, я не люблю обычных женских сцен… Будь умница, не надо сентиментов!..
Обильная закуска, горячий бульон, янтарная, великолепная осетрина, шофруа[155] из перепелов, l'asperge du Nord[156] в замороженных, ледяных, сверкающих блеском настоящего хрусталя, формах, синий огонь пылающего плям-пуддинга, дорогие французские вина, холодное шампанское — все это вызывало еще более веселое настроение у собравшегося общества.
Предложенные, во время кофе, радушным хозяином гаванские сигары приятно щекотали нервы своим душистым ароматом.
Огромный, из разноцветных стекол, с выпуклыми фигурами, фонарь фантастически пестрил комнату, причудливо играя синими, красными, зелеными бликами на лицах.
Казалось, что дух Бахуса витал в этом роскошном уголке и радовался и поощрял в веселью своих новейших поклонников.
Уже немного опьяневшие Пигмалионов и Уверенный отважно налегли на ликеры, спаивая юного Сильфидова и беленького Крача, неизвестно каким образом залученного в эту компанию.
Сильфидов изо всех сил старался поддержать честь бравого офицера, опорожняя рюмку за рюмкой и громко, глупо, без всякой причины смеялся; Крач имел унылый вид; его маленькие посоловелые глазки усиленно моргали.
Войновский и Сусанна пропали неизвестно куда. На Ненси никто почти не обращал внимания, и она была этому рада. С той минуты, как голоса приехавших раздались в стенах охотничьего домика, ей казалось, что стены эти точно обнажились, и все тайное сделалось явным: и стулья, и столы, и диваны рассказывали о позорно-сладких и мучительных часах, проведенных ею здесь. Чувство панического ужаса охватило ее. Она решила незаметно исчезнуть.
Увлеченные ликером мужчины с интересом слушали циничные анекдоты из уст Эспера Михайловича, который, надо отдать ему справедливость, удивительно ловко затушевывал чересчур откровенные подробности, стесняясь присутствием Ненси в комнате.
Она встала и, быстро миновав спальню, вошла в коридор, с примыкающими к нему ванной и зимним садом. А вслед за нею раздался сейчас же громкий взрыв хохота почувствовавших себя на свободе, мужчин. И громче всех хохотал сам Эспер Михайлович, окончивший, по уходе Ненси, особенно эффектно свой сальный анекдот.
— Не рассуждай — люби!.. — донесся до слуха Ненси страстный, слишком ей хорошо знакомый шепот Войновского.
Она, вся вздрогнув, остановилась. Дверь в зимний сад была полуоткрыта.
— И мать, и дочь!.. Это немножко очень сильно, — засмеялась Сусанна.
Новый взрыв хохота из столовой покрыл своим шумом ответ Войновского.
Ненси стояла в оцепенении, боясь пошелохнуться, боясь малейшим шорохом обнаружить свое присутствие; а ей казалось, что она кричит громко, на весь мир, как безумная…
…Вдруг точно молотом ударило ее по голове:
— Вон! вон! вон!..
Она стремглав бросилась через кабинет в переднюю, кое-как дрожащими руками надела шапочку, накинула ротонду и выбежала на крыльцо.
Как в чаду вскочила она в сани и приказала кучеру везти себя домой.
Когда они приехали, она велела ему вернуться в домик за матерью.
— Смотри же, вспоминай меня дорогой! — сказала она неизвестно зачем.
На что приземистый, черноволосый Филипп любезно снял шапку и, тряхнув кудрями, ответил:
— Рады стараться… Помилуйте, как забыть… ваши слуги!
Когда тройка, позвякивая колокольчиком, отъехала и скрылась в темноте, Ненси сделалось страшно. Вернуться домой ей представлялось невозможным. Она спустилась со ступенек подъезда, подняла высоко воротник ротонды и перешла на другую сторону улицы.
В комнате бабушки горел огонь. Ненси решила вернуться домой, когда он будет погашен. Она знала, что не выдержит, и как только увидит Марью Львовну, — расскажет ей все. А при одной этой мысли ее охватил страх: она вспомнила один свой разговор с бабушкой накануне сочельника, вспомнила ответы старухи…
— Нет, нет! лучше не говорить, лучше уйти, уйти подальше.
Небо раскинулось широким, необъятным шатром над одиноко стоящей Ненси, а звезды светлыми точками, мигая с высоты, точно подсмеивались над ее беспомощностью и горем. Ей не хотелось двигаться — она стояла как прикованная к своему месту. Снова блеснул огонек из окна бабушкиной комнаты… И представилось Ненси, будто огонь этот, все расширяясь и расширяясь, залил светом все окно… весь дом… ярким полымем раскинулся по небу… и померкли звезды, и стало небо огненным… и сделалось совсем светло, как днем; только зловещим черным пятном выделялась ее фигура, прижавшаяся к забору…
Она еще плотнее закуталась в свою ротонду и пошла быстрыми шагами, спасаясь от собственного призрака… Она свернула в пустынные переулки и шла долго, бесцельно, успокоивая себя механизмом ходьбы…
Когда она вернулась к дому — огня уже не было в комнате Марьи Львовны.
На звонок Ненси дверь отворила заспанная нянька.
