Евгений Введенский - Либерия
Попрощавшись с Мохаммедами, мы хотели уехать, но рабочие преградили нам дорогу.
Переминаясь с ноги на ногу и щурясь на солнце, они жалобно заныли:
— Боссман, мы хотим пить!
— Сегодня очень жарко!
— Дай нам денег на холодную воду!
Гена вздохнул, порылся в кармане и выдал им несколько бумажек. Рабочие сдержанно поблагодарили его, кивая головами. Когда мы отъехали от площадки, я обернулся назад; рабочие смеялись, что-то кричали и выплясывали замысловатый танец.
*******
Едва мы выехали с площадки и снова оказались на дороге, как нас остановил сотрудник дорожной полиции — худой африканец в рубашке, джинсах и шлепанцах. О его принадлежности к местному ГАИ говорил лишь потертый бейдж на грязном шнурке, который болтался у него на шее. Как и все вокруг (включая меня), он был покрыт густым слоем пыли и пота, который струился по его лицу и шее.
— Почему ездите без шлема? Я конфискую мотоцикл, — рявкнул гаишник, брызгая слюной и обдавая нас смесью запаха марихуаны и алкогольного перегара. Быстрым движением руки он выдернул ключ из замка зажигания и сунул его к себе в карман. Вокруг нас тут же начал собираться народ, радостно предвкушая интересное зрелище и шумно комментируя ситуацию.
Полицейский так грубо орал на нас и вел себя с такой удивительной наглостью, как будто он был хозяином как минимум этой улицы, а то и всей Монровии. Он был не очень похож на стража порядка. Скорее он вел себя как уличный минский бандит образца середины девяностых, из тех, что крышевали торговые ларьки на Комаровском рынке, — типаж, который под давлением беларусских силовых ведомств практически исчез в двухтысячные годы. Работа полицейского была не настолько крутой, как у кассиров в банке, но все-таки давала определенный доход и ставила в привилегированное положение по отношению к другим либерийцам.
На бейдже гаишника, который он по ходу разговора периодически совал нам под нос, был изображен государственный герб Либерии, представляющий собой причудливую композицию, напоминающую пейзаж художника-примитивиста: безлюдное морское побережье, одинокая покосившаяся пальма, брошенные кем-то тачка и лопата, корабль, проплывающий мимо на всех парусах, летящий в противоположную сторону белый голубь с листом бумаги в клюве, половина солнца, почти закатившегося за залитый бескрайней водной гладью горизонт, и сверху — национальный девиз: "Любовь к свободе привела нас сюда". Я рассматривал эту странную картинку и пытался вспомнить, что она мне напоминала, почти забыв о существовании стоявшего перед нами стража порядка.
Пока гаишник плевался слюной, Гена аккуратно сунул ему в руку пару зеленых купюр; тот сразу же успокоился, вернул ключи и предложил взять его на работу начальником охраны.
— Мы ведь друзья, да? Пожми мою руку! Добро пожаловать в Либерию! — говорил он, качаясь из стороны в сторону. — Как называется ваша компания?
— "Металлическая Либерия" — ответил Гена.
— Как? — озадаченно наморщил лоб полицейский. — "Моральная Либерия"?
— Что? — очнувшись от задумчивости, спросил я у полицейского. — Как ты сказал?
— Что он говорит? Какая Либерия? — заинтересовался толпившийся вокруг нас народ.
— "Металлическая Либерия", — отрезал Гена с мрачным видом.
— А, так вы металлоломом занимаетесь? — воскликнул полицейский. — Тогда вам очень повезло! Я знаю очень хорошие места, где очень-очень много металлолома...
— А почему ты не задерживаешь этих нарушителей? — перебил его Гена, показывая на чернокожих мотоциклистов, которые ездили мимо нас без шлемов, босиком, по три человека на одном мотоцикле.
— У вас еще раз ключи забрать? — снова разозлился гаишник.
Гена молча завел двигатель, и мы медленно поехали сквозь толпу зевак, дававших нам дорогу неохотно и с явным разочарованием от того, что шоу так быстро закончилось.
Мы остановились у первого встречного автомагазина, чтобы купить мотоциклетные шлемы. Хозяин, пожилой ливанец с густой щетиной на щеках, дымил сигаретой, сидя в высокой деревянной будке; оттуда ему было видно все, что происходило в самых дальних уголках магазина. Остальными сотрудниками были африканцы; они лениво полулежали на прилавках или же дремали, сидя на ящиках с товарами.
— Добрый день, господа! — шумно и радушно приветствовал нас ливанец, как будто встречая хороших друзей, с которыми давно не виделся. — Рад вас видеть! Сейчас отправлю человека, чтобы посторожил ваш мотоцикл... Желаете чашечку ливанского кофе? Нет? Разрешите спросить, из какой страны вы приехали?
— Из России, — угрюмо сказал Гена, выразительно глянув на меня, и отошел к витрине, где были разложены мотоциклетные аксессуары.
— Вы не из ООН и не из благотворительных организаций, — хитро прищурился ливанец. — Разрешите спросить, что привело вас в эту ужасную страну?
— Бизнес, — не оборачиваясь, отрезал Гена.
Ливанец замолчал и разглядывал нас сверху, окутанный клубами сигаретного дыма. Лицо колоритного торговца, покрытое недельной щетиной, излучало уверенность в себе и завтрашнем дне. А ведь он круглосуточно находился здесь, в одном из самых стремных районов Монровии, окруженный одними африканцами, в магазине с товаром на несколько сотен тысяч долларов. Что давало ему эту уверенность? Неужели он не беспокоился ни о чем, не боялся? Я на его месте, наверное, через пару недель свихнулся бы от тревоги. А этот ливанец, похоже, чувствовал себя вполне комфортно и на своем месте в этой "ужасной стране". Вероятно, он чувствовал бы себя на своем месте где угодно. В чем его секрет?
— Вам не нравится жить в Либерии? — спросил я.
— Нет, конечно! — не задумываясь, ответил он.
— Тогда почему...
— Потому что, — перебил меня ливанец, — больше нигде я не смог бы зарабатывать такие быстрые деньги. Я покупаю дешевые товары в Ливане, привожу их сюда и продаю в несколько раз дороже. В Либерии ведь ничего не производится. Рынок пустой!
— Но здесь ведь опасно?
— И не говори, брат... Постоянная головная боль... — сказал ливанец, сжимая ладонями виски. — Работаю здесь несколько месяцев, потом мне на смену приезжает брат, а я лечу в Ливан — полечить нервы, побыть с семьей, отдохнуть...
И он задумался о чем-то, затягиваясь сигаретой. Значит, ливанец не ловил кайфа от жизни в тяжелых условиях! Он просто умел держать себя в руках, справляться с напряжением, тревогой и страхом.
— Послушайте! Каким бы "бизнесом" вы тут ни занимались, я хочу вам посоветовать одно: никогда, ни при каких обстоятельствах не доверяйте африканцам, — вдруг громко сказал ливанец, ничуть не стесняясь присутствия чернокожих сотрудников. — Они все — воры и лжецы. Не верьте никому! Только так вы сможете здесь выжить... Если вам что-то понадобится — обращайтесь ко мне. Я знаю эту страну как свои пять пальцев и могу решить любой вопрос.
— Сколько? — спросил Гена, показывая на темно-синий шлем.
— Этот? Тридцать пять долларов.
Гена удивленно приподнял брови и недоверчиво покачал головой, глядя на ливанца с искренним осуждением, как будто тот сказал что-то крайне неприличное.
— Я дам за этот шлем пятнадцать долларов, — наконец сказал Гена не терпящим возражений тоном.
— Сколько? — изумленно воскликнул торговец, даже приподнимаясь со своего места, чтобы лучше слышать и видеть собеседника.
— Тридцать, — сказал Гена. — За два шлема...
Ожесточенный торг продолжался целую вечность. Обе стороны пускали в ход все более неожиданные аргументы, отчаянно борясь за каждый доллар. У сотрудников магазина начисто пропала сонливость: они с искренним азартом следили за ходом дискуссии, сопровождая происходящее взволнованными возгласами.
В итоге Гена купил два шлема за сорок два с половиной доллара. Ливанец отсчитал сдачу либерийскими деньгами, презрительно кривя губы при виде такой неслыханной жадности.
На улице Гена сказал с самодовольной усмешкой, прикуривая сигарету:
— Когда еврей торгуется, араб может пойти покурить!
Мы продолжили путь в шлемах на голове. Должен признаться, что в такую жару носить этот головной убор было не слишком приятно: пот заливал глаза, было тяжело дышать, и мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание.
*******
В час пик на бульваре Табмена была ужасная пробка. Мы свернули с главной дороги и поехали в объезд — кривыми узкими улочками, отчаянно сигналя прохожим, которые беспечно гуляли по проезжей части. Вдруг воздух заполнился густым горьким дымом, и дорогу нам перегородили толпы бегущих куда-то людей.
Горели трущобы; целый квартал был охвачен пламенем. Стоявшие вплотную друг к другу хибары, сложенные из фанеры, картона, брезента, целлофана, бамбуковых палок и сухих листьев, были идеальным местом для пожара. Теперь над ними плясали высокие языки огня. Густой дым поднимался в голубое небо, как гигантское пугало в черном плаще, равнодушно наблюдавшее за панической суетой крошечных муравьишек.
