Хуан Гойтисоло - Остров
– Что будем делать? – спросила я.
С удрученным видом он пил херес.
– Магда действует мне на нервы, – сказал он. – Я совсем разбит.
– Люди несносны. Мне никого не хочется видеть.
– Мне тоже.
– Я чувствую себя постаревшей и усталой…
– Давай поедем в Малагу.
Он потянул меня за руку, но я не двинулась с места. Мне становилось не по себе при мысли, что предстоит еще одна бессонная ночь.
* * *В четверг, в день Сантьяго, Энрике на рассвете привез меня домой, а в час дня заехал за мной, и мы поехали обедать в Малагу. Рафаэль не ночевал дома, и я поймала себя на том, что говорю с детьми тем холодным, бесстрастным тоном, каким в детстве обращались ко мне приятельницы матери, справлявшиеся, сколько мне лет или как мое здоровье; их тон вызывал у меня горечь и обиду на взрослых, говоривших, как фонографы. Мне стало смешно и стыдно от этого открытия, и, чтобы как-то утешиться, я сказала себе, что жизнь с тех пор здорово изменилась. В мое время дети входили в дом на цыпочках, чтобы не разбудить родителей, теперь Рафаэль и я делали то же самое, чтобы скрыть от племянников истинное положение вещей. Будь мои родители живы, они бы умерли от смеха.
После завтрака я позвонила родителям Рафаэля и извинилась, что не звонила раньше. Я объяснила, что из Парижа приехали наши друзья, и нам с Рафаэлем пришлось повсюду сопровождать их. Трина, как обычно, жаловалась на свою мигрень: «Второй день глаз не смыкаю. В висках будто буровые машины стучат… Аспирин не помогает нисколько…» Я спросила о Лауреано, и она сказала, что он чувствует себя хорошо: «У него железное здоровье. Он всю свою жизнь только и делал, что следил за ним. В отличие от меня несчастья его совсем не трогают. Он всегда спит спокойно… Знает, что всех нас переживет». Только через полчаса мне удалось повесить трубку, однако не раньше, чем я пообещала приехать к ним завтра с детьми.
Машина Энрике ждала за углом, и я села рядом.
– Куда бы нам поехать?
– Куда хочешь.
– В любое прохладное место, – сказал Энрике. – Этот проклятый ветер…
Мы остановились у павильона в парке, и Энрике попросил «Куба-Либре»[25] и можжевеловую водку.
– А сеньоре?
– То же самое. И побольше льда.
До ярмарки оставалось всего две недели, и на площади уже устанавливали карусели, тиры и аттракционы. Вокруг нас сидели спешившие на корриду люди, хотя до начала оставалось еще больше часа.
– Кто сегодня объявлен в афише? – поинтересовалась я.
– Маноло Сегура, Диего Пуэрта и Грегорио Санчес.
– Диего Пуэрта великолепен.
– В Севилье я видел Монденьо, и он мне очень понравился.
– Я бы отдала все на свете, лишь бы посмотреть праздничную корриду. Будет «Ловкач» Луис Мигель Ордоньес.
– А ты разве уже уедешь?
– Не знаю. Я же говорю тебе, что все зависит от назначения Рафаэля.
– Я думал, что за последнее время у него возникли некоторые осложнения.
– Ему хотели дать подножку, но он вроде сумел их обойти.
– В министерстве мне сказали, что это Лукас постарался.
– Вероятно, Хавиер просил Рафаэля приехать в Мадрид реабилитироваться. У него ведь еще сохранились кое-какие связи.
Мы говорили, словно чужие, и, когда официант принес коктейль, я выпила и предложила возвращаться домой. Энрике осушил свой бокал и подозвал официанта.
– Сколько?
– Двадцать две песеты, сеньор.
Энрике сунул ему бумажку в пять дуро, и мы сели в машину. Регулировщик заставил нас свернуть на улицу Гильена Сотело, и на окраине города мы остановились у дежурной аптеки, где Энрике купил «алка-соду».
– Давно голова так не болела.
– Притормози, если увидишь бар.
– Э, можно потерпеть.
– Нет, – сказала я. – Тебе сразу станет легче.
В Перчеле мы, словно больные, остановились попить минеральной воды. Энрике растворил в стакане несколько таблеток.
– А ты?
– Дай одну.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Я совершенно одурел.
– Вернешься в Чурриану, сразу ложись в постель. Тебе надо немного отдохнуть.
Я машинально взяла его за руку, и он поцеловал мои пальцы, рассеянно глядя на улицу.
– Давай я поведу машину.
– Не надо. Сколько я вам должен?
– Шесть песет, – ответила хозяйка.
– Ты не хочешь выпить кофе?
– Я хочу остаться один.
Когда я вернулась домой, пробило половину шестого. Калитка была приотворена, и я вошла в сад без звонка. Я думала, что Рафаэль еще не вернулся, но нашла его в зале, он слушал пластинку Лионеля Гэмптона.
– Привет, – сказала я, едва не умирая от усталости. Мне хотелось как можно скорее пойти спать. – Где ты оставил машину?
Рафаэль поднял мембрану. Он был бледен, глаза ввалились, и взгляд, который он бросил на меня из-под очков, был какой-то отсутствующий.
– В ремонтной мастерской.
– Что с ней?
– Ничего особенного. Стукнулся слегка, и крыло смялось к чертям.
– Когда же это?
– Вчера ночью.
– О господи. Ты был пьян?
– Совсем нет. Дерево виновато.
– Ты ведь обещал мне, что когда выпьешь…
– Ничего я тебе не обещал… – Рафаэль закурил сигарету и выпустил кольцо дыма. – И потом тебе-то какое дело?
Я сказала, что мне это небезразлично, но он сделал вид, что не слышит.
– Если тебе так жаль машины, я возьму напрокат другую.
– Дело не в этом. Я знаю, что жизнь, которую мы ведем, не из приятных, и все же не совсем понимаю, почему ты так опускаешься. С каждым днем становишься все разболтаннее и плывешь по течению…
– Великолепно. Значит, и ты это заметила?
– Это и слепому видно, Рафаэль… Неужели ты не можешь сделать над собой усилие?
– Усилие? Какое еще усилие? Который год я только этим и занимаюсь…
– Как хочешь. Но нелепо же так распускаться.
– На днях я предлагал тебе начать все сначала.
– Я не о том, Рафаэль. Вполне достаточно сохранить то, что осталось…
– То, что осталось? – Рафаэль скривился и, оглядевшись вокруг, вдруг понизил голос: – А если ничего не осталось…
Наступило долгое молчание, во время которого мы слушали крики детей в саду. По-прежнему не двигаясь, он почти шепотом добавил:
– Я гибну, Клаудия, и мне некому рассказать об этом. Гибну окончательно. Я говорю это серьезно, Клаудия.
* * *Оставив Рафаэля в зале – я уже давно отказалась помогать ему, – я скрылась в своей спальне. Страшнее всего было поддаться рефлексам прошлого и еще раз запутаться в лабиринте слез и сострадания.
Раздевшись, я приняла двойную дозу снотворного и легла, не закрывая окна. Казалось, я никогда еще так не уставала. Сон кружил вокруг меня все настойчивее, и я отдалась ласке этого кружения.
Когда я проснулась, было совсем темно. Кто-то уже давно стучал в дверь, в висках кололо от непрошедшей усталости. Я спросила, кто там, и, просунув голову в дверь, Эрминия сообщила, что в зале ждет Долорес.
– Пусть поднимется, – сказала я.
Накинув бурнус, я пошла к умывальнику смочить голову. Сон не принес мне облегчения, а лишь усталость и апатию. В горле пересохло, и я выпила стакан воды. Но моя жажда была чисто нервная, желудок принял жидкость с отвращением.
– Привет, – сказала Долорес – Ты спала?
Она присела на край кровати, и я легла рядом с ней.
– Спала, – ответила я. – Сколько сейчас времени?
– Двадцать минут одиннадцатого. Ты не ужинала?
– Не хочется.
– Я ходила в «Жемчужинку» с Эллен и Джеральдом. На обратном пути мы встретили Рафаэля.
– Где?
– На площади. Рассказал нам об аварии… Он был пьян.
– Сейчас?
– Да. Вы поцапались?
– Как обычно… Ничего особенного.
– Кажется, его машина перевернулась… Счастье, что он не искалечился.
– Где вы его оставили?
– Он в Кариуэле с остальными.
– Подожди-ка меня, – сказала я. – Я поеду с тобой.
Долорес курила, облокотившись на подоконник, а я, как могла, быстро помылась и привела себя в порядок. Потом спустилась в вестибюль и сказала Эрминии, что она может ложиться спать.
– Дети хорошо ели?
– Очень хорошо, сеньора.
– Завтра я буду спать до часу дня. И никого не хочу видеть.
Кто-то поставил на стол клетку с канарейкой. Уже закрывая калитку, я вспомнила о кошке и хотела было вернуться, чтобы переставить клетку, но Долорес ждала меня за рулем «мерседеса».
– Не знаешь, он один был?
– Кто?
– Рафаэль.
– Когда?
– Во время аварии.
– Не знаю.
– Вчера вечером Роман видел его в Малаге с Николь…
– Может быть.
В Конце улицы мы повернули налево, и фары осветили домики рыбаков.
– Постарайся его успокоить.
– Хорошо.
– Иди одна. Лучше, чтобы он меня с тобой не видел.
Ночь выдалась звездная, и я ощупью направилась к закусочной. Здесь поглощали свою ежедневную дозу спиртного все те же декадентского вида туристы, а дальше, под тростниковым навесом, пил простой люд. Я сразу же увидела Рафаэля, сидевшего между Джеральдом и Эллен. С ними была незнакомая рыжая женщина.
