Unknown - Перерыв на жизнь (СЛР, 18+) :: Дамский Клуб LADY
ломает его. Топит в кипящей лаве безумия. Чистая и уродливая ярость намертво сжимает его в объятиях, обволакивая
тягучей неземной болью. Адской болью.
Дружинина вздрагивает от его дикого рева и начинает плакать сильнее. А он орет зверем и что-то бьет. Ломает. Крушит.
Разбивает в дребезги стеклянную перегородку, ограждающую лестничную группу от гостиной. Звон битого стекла разрывает
ей уши. Она обхватывает голову руками, втягивая ее в плечи. Вся сжимается. Стекло сыпется сверху дождем. Кажется,
прямо на нее. И чем громче Гера орет, тем сильнее она плачет. Уже рыдает, захлебываясь слезами и задыхаясь от боли.
Хочет, чтобы Гергердт заткнулся, ведь уже ничего не изменишь.
Через какое-то время, неопределенное, бесконечное, он возвращается, садится перед ней на корточки и кладет ладони на
ее колени, сжимает их. У него руки до локтей все в крови. Пылающее лицо. Мокрые глаза.
— Ну, как тебе хорошая девочка? — Ее красивые губы улыбаются нездоровой циничной улыбкой. — На мне пробу ставить
негде, меня целая толпа поимела, а ты говоришь: хорошая девочка. Оставь меня Гера, и найди себе не шлюху. Найди себе
хорошую девочку и играй с ней в настоящие отношения. Тебе поиграть захотелось, только вот я не могу дать тебе, Гера, то,
что ты хочешь.
— Ты кому-нибудь об этом рассказывала?
Качает головой:
— Нет. Никто здесь не знает, кроме родителей. А я перестала общаться со всеми. О чем мне ними общаться. Слушать какие
они все успешные и процветающие, умные и талантливые? Снобы. Умные, красивые, процветающие. А мне за что это все?
Гера, за что? — говорит она с бесконечной болью в голосе. — Что я кому плохого сделала? За что меня так, за что? Сто
метров, Артём. Сто метров и пятнадцать минут. Мою жизнь решили пятнадцать минут. У подружки день рождения был, и мы
пошли в клуб. Вернулись вместе. Она с парнем была. Жили рядом. А меня просто укачало в машине, и я вышла. Мне только
через двор перебежать надо было. Перебежала. Поймали и все. Машину остановили и поймали. У меня мозг ломается, когда
я думаю, зачем я вышла из такси раньше, и что бы было, если бы ничего не случилось. Какой бы тогда была моя жизнь… За
что, Гера, за что? — бессмысленно спрашивает она, клонясь вперед, к его лицу.
Он садится рядом, скрывая больную дрожь, прижимает ее к себе окровавленными руками. Похрен. Плевать ему, что
марает светлую кофту. Рада сворачивается клубочком как котенок, и вся умещается в его руках. Хнычет и всхлипывает. Он
гладит ее по голове, она передергивает плечами, но уже не сопротивляется, как обычно. Теперь понятно, почему она не дает
трогать голову. Если что-то долго болит, мучает до невозможности притронуться, то даже потом, когда заживет, все равно не
даешь трогать. На рефлексе, привычка уже. И чувство неприятное. И волосы она, конечно, после того страшного случая
остригла. Не говорила она про волосы, но это тоже понятно.
— Гера, мне так плохо. У меня все болит, все. Дай мне таблетку. У тебя есть какая-нибудь сильная таблетка? У меня все
болит, — еле выдыхает она.
— Есть, подожди.
Он оставляет ее. Она ждет, бессильно привалившись к стенке. Артём приносит таблетки. У него на ладони лежат две
желатиновые капсулы красного цвета. Надо их выпить, но она не может пошевелиться. Болит почему-то больше всего между
лопатками, словно в то место залили раскаленный свинец. От этого руки не поднимаются. Хотя нет. Все болит: и грудь, и
живот, и голова. Все болит…
— Глотай, — подносит ладонь к ее лицу, Рада берет таблетки губами, — скорее, а то они растворяются быстро, горькие
ужасно. Пей. — Подставляет стакан с водой к ее пересохшим губам.
— Они сильные?
— Да, самые сильные.
— Точно?
— Да. Убойные. Сам пил. Через пятнадцать минут все как рукой снимет, — врет. Он дал ей витамины. Ей не нужны
обезболивающие, ее боль фантомная, вызванная воспоминаниями и переживаниями. Она у нее в голове.
— Все пройдет, — обещает он и снова садится рядом. Прижимает ее голову к себе и гладит по волосам. — Потерпи чуть-
чуть.
— Точно? — снова переспрашивает она, дыша рвано и неглубоко.
— Точно. Стопроцентно, — убеждает и слышит длинный облегченный вздох.
Надо, чтобы поверила. Тогда все пройдет. Пусть поверит, что эти таблетки ей помогут.
Постепенно она затихает, почти перестает дрожать. Тогда Артём относит ее наверх, в спальню, укладывает в кровать,
заворачивает в одеяло. Долго сидит рядом. Прислушивается. Рада лежит так тихо, что невольно возникает желание
прощупать у нее пульс. Но Гера не лезет к ее руке, которая спрятана под одеялом, а касается бьющейся жилки на шее. И
вдруг замечает у нее на лице кровь. Это его кровь, конечно. Когда трогал ее, обнимал, — испачкал.
Идет в ванную. Мочит горячей водой полотенце. Снова садится рядом, с трепетной осторожностью обтирает ее лицо. И
шею. И на плече в широком вырезе горловины находит грязный след.
Твою мать, она же такая красивая. Даже когда не накрашенная. Без грамма косметики. Она все равно самая красивая. Он
смотрит на нее и дуреет, кулаки сжимаются, и внутри рождается безумное желание сжать ее крепко до боли, вжаться в нее
до хруста в костях. К ней руки сами тянутся, хочется ей под кожу залезть. Такая идеальная она. Снаружи. А внутри кровавое
месиво. От этой мысли… что с ней те у*бки делали… сделали… мозги чернотой заволакивает.
Рада открывает глаза. Сначала ничего не говорит. Смотрит в одну точку пустым взглядом.
— Что у тебя с руками? — шепчет почти беззвучно.
— Тебе чего? — Гергердт бросает взгляд куда-то на пол.
На краю постели появляется кошачья лапа, потом вторая. Потом снизу выныривает мохнатая морда. Олька водит носом,
принюхивается.
Гера замечает: губы Рады дергаются, точно она хочет улыбнуться. Хватает кошку за загривок, садит на постель. Та
распластывается и замирает. Притихает, как обычно, чтобы не согнали. Тянет передние лапки вперед, просовывает под
одеяло. На бледном изможденном женском лице снова мелькает что-то живое. Гера приподнимает край одеяла.
— Дергай! — командует кошке, и та ныряет в просвет.
Рада закрывает глаза. Она раньше с Олькой в обнимку спала, а сейчас нет сил шевельнуть рукой, чтобы прижать ее к
себе.
Гергердт спускается вниз, делает некрепкий чай. В нем сахара больше, чем заварки. Поднимается в спальню, заставляет
Раду выпить его.
За окном глубокая ночь, Артём плотно задергивает шторы, включает ночник. Остается в спальне. Бесчисленное
количество времени ждет, пока Рада заснет. Когда она засыпает, ее лицо немного розовеет, переставая быть смертельно
бледным. И руки становятся теплыми. Да, он их трогал. Проверял. Они уже не ледяные.
Только после этого он спускается вниз. Туже затягивает на руке полотенце, которым обмотался, когда приходил за
«таблетками».
Достает бутылку коньяка. Не берет стакан, наливает его в кружку, из которой Рада пила чай. Садится за стол. Вытаскивает
из кармана джинсов свою порванную цепочку. Расправляет звенья на черной поверхности. Это не просто цепочка с кулоном.
Мужское колье. Кулон с изображением солнечного льва впаян, как одно из звеньев. Его нельзя снять и надеть на другую
цепь. Рада с такой силой дернула, что разорвала колечко в замке. Оно и понятно. На таких цепях кольцо замочка всегда
оставляют не запаянным — для безопасности, чтобы кто-нибудь случайно не повесился. В противном случае этой цепочкой
Дружинина вспорола бы ему аорту.
Через час Гергердт звонит своему помощнику. Валера ему и телохранитель, и водитель, и собутыльник, когда требуется. И
еще много кто для него Валера, если случай вынуждает.
— Валера, какого х*я ты спишь? — сходу заряжает матом, вместо «доброго утра».
— Так пять утра, Артём Андреевич, — сонно и умиротворенно оправдывается доверенное лицо.
— Давай ко мне.
— Понял.
Валера скоро будет на месте. Он, как солдат, — за сорок секунд одевается, жрет на ходу и через пятнадцать минут летит
по городу в нужном направлении.
Во! Личный терминатор готов к бою. И тридцати минут не прошло, он уже в дверь звонит.
Гера впускает Иванова. У того даже рожа еще не разгладилась, мятая от подушки. Смешная у него фамилия, захочешь
забыть, не забудешь. И везучая — все анкеты на него заранее заполнены.
Валера ошарашенно осматривается, но вопросов не задает: что ему положено знать, он и так узнает.
— Кофе свари, — получает первое указание.
Вообще не проблема. Чего его варить-то? Кнопку нажал на кофемашине и готово.
Гера снова наполняет кружку коньяком. Выпивает половину, смотрит на свои испачканные руки, на пропитанную кровью
ткань. На правом предплечье порезы очень глубокие, кровь никак не останавливается. Но для него это царапины, он и боли
