Орехов Виталий - Демиургия
Надо сказать, что Кознышев был единственный человек, во всем отделе НИИ, который очень хотел заниматься тем, чем заниматься был призван весь отдел. А она был призван заниматься поиском средств-ингибиторов ВИЧ-инфекции. Все в лаборатории, в принципе, получали бюджетные (не такие высокие, чтобы их называть) зарплаты и приходили на работу отбыть свое, чтобы не уволили.
Не смотря на то, что Кознышева видеть раньше из отпуска не очень хотели, его любили в отделе, по-настоящему любили, и за то, что гранты выбивал для всех, даже для аспирантов Коляскина, и за то, что никогда не злился, не ругался, не кричал, как бывало еще при советской власти, но очень-очень старался убедительно доказать, что надо работать, а не, допустим, ставить рекорды в пасьянсе или играть в офисный футбол.
В этот раз Кознышев вошел в отдел, со всеми поздоровался, но он был угрюм, хотя все старались улыбаться ему, а незаметно вызвавший на работу Машу, Коляскин даже спросил, как Кознышев отдохнул.
– Я много думал, Максим Иванович… – только промямлил что-то Кознышев и закрылся в кабинете, сказав Кларе Сергеевне, полноватой секретарше начальника, что его ни для кого нет, он еще в отпуске.
Все странно переглянулись, Семен Аркадьевич пожал плечами, закрыл «Косынку» и открыл выкладки. Маша прибежала, полунакрашенная, натянула белый халат и уселась отмывать чашки Петри от всяческих реагентов, она знала, что Кознышев, когда не в духе, любит, чтобы все было чисто.
В напряжении прошло два-три часа, но жара потихоньку опять взяла свое, и к 5 вечера уже никто прямыми обязанностями не занимался. Удивителен поток мыслей, который проносился в это время в голове Кознышева. Если бы сторонний наблюдатель смог прочесть мысли Кознышева, ничего бы он не понял.
А мысли были такие: «Нет, я не могу на это пойти, у меня жена и дети. Я все делаю, что бы все получилось, я не просто так ездил в Швейцарию, не на лыжах я туда кататься ездил, я смотрел, как у них. Ни хера у них! Ни хера, они еще дальше, чем мы! Блин, ну головастые ведь у меня ребята, ну что ж, черт возьми, они такие ленивые, что же так лгут мне…. Я-то все для них, работайте только, ведь благое дело, не для себя, для всего человечества делаем, я уж им и симпозиум в Греции обещал, и зарплаты обещал повысить, и Маше-лаборантке помочь с ипотекой… Но ленятся все. Нет у них какого-то как будто желания всем этим заниматься. Боюсь, очень боюсь, что везде так. Везде у нас так. Но все равно, я не могу. Что со мной будет? А если и их тоже?, – такая идея особенно прельщала Кознышева, но он ее и очень боялся и постоянно старался увести поток своих мыслей от нее, – нет. Меня посадят, кому лучше-то будет? Блин, но это так поможет… А все-таки нельзя…. Да и себя нельзя, по-хорошему то… Но надо, я вижу, что мы сейчас просто сидим и время тратим, когда можем. И Семен Аркадьевич и Коляскин знают, что могут. Все знают, но приходят сюда как на пост встать. У меня весь отдел кандидаты и доктора, таких светлых умов во всей России не сыскать, те, кто не уехал, у меня работают, но что же они ничего не делают…» И все в таком ключе.
Постепенно солнышко стало освещать лабораторию уже не белым ярким и прозрачным светом, а желтым, и все уже потихонечку стали собираться домой. Маша уже почти ушла, как вдруг кабинет руководителя отдела открылся. И из него вышел Кознышев, у которого на лбу были испарины, руки дрожали, а рукава были закатаны по локоть. С одного из рукавов капала кровь, что было очень странно, потому что Кознышев был первый во всей лаборатории, кто следил за биологической санитарией.
– Михаил Львович, что с Вами? – спросила первой Клара Сергеевна, секретарша.
– Только что я заразил себя штаммом С-505. Анализы уже через три месяца будут положительны.
Короткий вздох непонимания пронесся по лаборатории, Маша села на ближайший стул.
…
Через 18 месяцев бессоных ночей и упорнейшего труда все газеты мира вышли с заголовками «Русские ученые нашли лекарство от СПИДа».
Выбирать
Я видел глупый сон.
Пустынная площадь Сан Марко, рассвет. Я стою один и смотрю на Залив. Мне одиноко. Ко мне подходит старик. Я не могу понять, сколько ему лет. Я не вижу его лица. Он расстилает передо мной белую как мрамор простынь и по одному выкладывает из своей темной сумы несколько предметов. Он хочет, чтобы я выбрал. Он позволяет мне один раз дотронуться до каждого из них. Я вижу кинжал, пистолет, лампочку, игрушку, кусок хлеба, горсть золотых монет и человеческий череп. Каждый из предметов я вижу очень отчетливо, но я совсем не вижу лица старика. Я должен выбрать.
Меня зовут Горацио, я вижу датского короля, и вижу, как он наносит смертельный удар последнему воину. Кажется, это где-то в Норвегии. Передо мной неожиданно разворачивается все, что произойдет с последним из династии. Каждый день я вижу злую усмешку старого короля, и его радость при виде крови. Все, что я хочу – забыть всех своих друзей.
Кажется, это подо Ржевом. 42-й. Я – сержант Артамонов, Волховский. Завтра я умру, я знаю это. Об этом я не решаюсь написать моей Машеньке. Я знаю, что она будет плакать. Она не забудет меня. Я могу бежать со фронта, меня не найдут, это тоже я знаю совершенно отчетливо. Но если я бегу, Маша меня забудет. Я проверяю свой ППШ в последний раз. Я не увижу завтрашний вечер, а мою печень будут клевать вороны. Через 20 лет мне дадут звезду героя. Посмертно. Все, что я хочу – увидеть Машу.
В лаборатории темно, последние 7 секунд. Том напряжен, как никогда, я вижу его, моя рука на его плече. Он сумасшедший, мы с Милдред знаем это, но мы любим старого ворчуна. 6 секунд. Генераторная машина построена по моим чертежам. Том оглянулся на меня, на его лбу выступили капельки пота, я вижу, что он улыбается, кажется, он думает о новом проекте. Он весь – надежда. 5 секунд. Он берет латунный держатель и поворачивает ключ. Он никогда не делал этого так медленно, как сейчас, его рука дрожит. Меня охватывает нетерпение. 4 секунды. Воздух в комнате наполняется запахом озона, генераторная машина шумит, проводка напряжена потоком электронов. Том никогда не узнает этого. Он сумасшедший. 3 секунды. В комнате темно, горят только 2 свечи в дальнем углу, другой свет Том сейчас не приемлет. Все, что ему нужно – это темнота. 2 секунды. Том окончательно доворачивает латунь. Стрелки показывают 100 ампер и машина вся трясется. Мисс Клейн будет спрашивать, что мы опять творим наверху. Странно, что именно эта мысль пришла мне в голову. 1 секунда. Ток пробегает положенное расстояние, я крепче сжимаю плечо Тома в своей руке. Он, кажется, готов отдать все, чтобы увидеть это. Сейчас. Мы видим свет. Первые в мире. Все, что я хочу – чтобы Милдред это видела.
Опять Россия, где-то на Урале, кажется, Север. Зима. Солнечный свет играет на снегу. Я вижу вокруг детей. Они играют на фоне серых зданий. Воздух весь светится. Я вижу молодую маму и дочь. Они спокойно идут. Где-то в этом городе я уже слышал выстрелы. Это 90-е, говорят мне, тут бывает так. Я принимаю это как должное. Заводы, которые я никогда не видел, не работают уже 18 месяцев. Никто не получает зарплату. Унылые люди проходят мимо меня. Но мне все равно, я вижу детей, играющих в солнечный день в снегу и молодую маму с ребенком, улыбающимся мне. Все, что я хочу – чтобы дети не знали, что такое 90-е.
Недалеко от Гринвуда. Открыли 66 трассу. Первые машины едут неуверенно и очень медленно, в них разворачиваются диалоги о политике и сельском хозяйстве. Люди едут по своим делам, все стремятся на Запад. В одной из машин едет бедная семья. Они разорились в Оклахоме. Их дочь станет проституткой, а внук от другой дочери известным актером. Я не понимаю и никогда не пойму эту страну. От пыли мне больно смотреть на шоссе, я отворачиваюсь и иду в пустыню. Все, что я хочу – никогда не познать нищеты.
Я вижу, как Рим разрушается, я вижу варваров, насилующих дочерей римских матрон. Дикие племена наводнили город, по улицам течет кровь. Мне 17 лет и я должен был получить место в Сенате. Я решаю уходить из Рима. Я беру свою возлюбленную, и мы с ней навсегда покидаем вечный город. Я знаю греческий, мы поплывем на Корфу, если сумеем найти судно. Мне кажется, я вижу Апокалипсис. Все, что я хочу – жить.
Это нескоро. Достигнуто счастье мира. Развитие остановилось. Мир пребывает в бесконечном благоденствии. Мы можем все и чувствуем себя всемогущими. Я один из триллиона людей, заселивших этот мир. Система стабилизовалась. Мне почему-то скучно. Все, что я хочу – умереть.
Я вижу старика, его лукавые глаза дьявола смотрят на меня. Он ждет выбора. Но трудность в том, ВСЯ трудность в том, что я не хочу ничего выбирать.
Удивительный
Прошло какое-то время, прежде чем секундная стрелка снова ожила и продолжила свой ход. Для Энн МакМиллан процесс просыпания всегда, с самого детства был сложной процедурой. Еще когда она ходила в школу Св. Андрея, а это было не так давно, ее матери стоило определенных усилий добудиться до нее. Зачастую она опаздывала, не успевала выпить чай, что портило ее настроение на весь день (особенно в колледже), и за это многие считали ее врединой. В глубине же души она была на редкость отзывчивая и приветливая женщина, только не высыпалась зачастую.
