передний - o 496d70464d44c373
я не хочу его трогать, я хочу, чтобы кто-то другой им занялся.
«Кто бы это?» – подумалось мне. И это дурацкое чувство благодарности.
Ведь я понимал, что иным образом не смогу отблагодарить его за
спасение. А быть обязанным Коле не хотелось, и надежды на
бескорыстный поступок тоже не было. Мое воспитание повернулось ко мне
целлюлитным боком.
Вновь почувствовав член во рту, я тут же завелся. А когда на язык попала
капля смазки, меня уже нельзя было остановить. Уверен, что Коля не
пожалел.
Что мы имеем? Десять лет минетов. У меня неудобная система
ценностей, которую я, однако, не хочу совершенствовать. Вернее не хочу
продешевиться. Чтобы меня кто-то трахал, я могу позволить только
действительно любимому мужчине. Это и больно (принимать боль легче от
любимых), и слишком интимно. А минет – совершенно другое дело. Я уже
давно отдаю себе отчет в том, что во время минета убиваю двух зайцев
разом: получаю удовольствие и выражаю свое бескрайнее презрение. Ты
вот стонешь себе, закрыл глаза, весь мой и даже не подозреваешь, что
такого грандиозного отсоса у тебя больше в жизни не будет. Мужчины
думают, что я у них сосу, потому что не могу пропустить такой
необыкновенный член, а я тем временем только пытаюсь совладать с
собственной похотью.
Десять лет минетов – всего лишь следствие того, что у меня нет и
никогда не было любимого человека.
Коля обильно кончил мне в рот, а я почему-то представил, как он сидит в
одиночестве на даче, дрочит и смотрит по видаку порнушку. Рядом его
5
верное ружье от зимних грабителей.
– Почему ты на даче? Почему не в Москве? – спросил я, и это было не
романтично, чего, скорее всего, ожидал Коля после сближения.
– С родителями поссорился. Они выгнали меня из дома, сказали, что
пока я не найду себе отдельного жилья, буду ночевать на даче.
– Как строго. Но ты ведь уже взрослый мальчик, пора бы и остепениться.
Жить отдельно от родителей всегда приятно.
– Давай не будем, о’кей? Ты первый парень, с которым у меня это
случилось.
– Что «это»?
– Ну, я имею в виду, что раньше трахался только с девчонками.
«Есть в этом что-то от пионерских лагерей», – решил я про себя.
– Мы с тобой не трахались, Коля.
– Ну, ты понял, о чем я.
– Понял. Не волнуйся, мужчины часто на меня ведутся, наверно, потому
что я очень похож на девочку. А всем хочется новых, неизведанных
ощущений. С тобой все в порядке.
– А я и не волнуюсь, наоборот, было очень приятно.
Еще бы тебе не было приятно.
* * *
Дневник Нелли.
Вырванные страницы:
26 июля.
Это моя первая запись и первый опыт в ведении дневника. Я решила
вести дневник, потому что ни с кем не обсуждаю свою личную жизнь. Меня
так воспитали. Наверное, я и буду писать только о своем воспитании. Это
единственная тема, которая меня, действительно, раздражает, которая
является причиной всех моих бед и постоянно притягивает мое внимание.
Меня зовут Нелли. Сегодня день рождения моего отца – ему
исполнилось 47 лет. Сегодня я не поступила в институт, и на получении
высшего образования можно ставить жирный крест. Мне не хватит
терпения и усидчивости, чтобы поступать в следующем году. Я живу в
6
квартире, которую снимаю вместе со своими приятелями по поступлению
(они все прошли), вернее, снимаю только одну комнату, потому что это
коммуналка. Меня здесь никто не любит, но мне плевать. Я больше
никогда не вернусь к своему отцу.
Вся моя жизнь – это борьба с отцом. Я с ним борюсь – он этого не
замечает. Я его люблю – он об этом просто не думает. Я пытаюсь
заслужить его внимание – он и в этом меня игнорирует. Последней каплей
стал наш разговор после того, как я сообщила о своем желании поступать
в МАРХИ. Он откровенно признался, что не верит в мои силы. Сказал, что
наперед уверен в неудаче. Он несколько раз повторил, что я неудачница,
что я – отброс общества, что если бы я была смелой – мне стоило еще в
десять лет покончить жизнь самоубийством.
Я часто думаю, какого это услышать подобное от единственного
человека, которого ты любишь. И вдобавок понимать, что он не желает
тебе зла. Что он вообще тебе ничего не желает. Отец говорил мне те
гадости совершенно спокойно, потому что он был честен. Он такой. Он
верит во что-то свое. Он не верит в человеческие отношения, вся «поэзия»
для него пустой звук. Мои попытки заслужить его любовь для него
странны. Он не знает, что такое любовь. Для отца существует только его
дело, о котором я совершенно ничего не знаю, кроме того, что оно как-то
связано с наукой и психологией. Это что-то вроде религии для отца.
Я слушала его тогда и даже не могла заплакать. Он как-то определил,
что я – ничтожество, что я не оставлю никакого заметного следа в истории
и в жизни вообще. И он мне в этом честно признался, как будто я была в
силах разделить удивительную простоту и очарование этого открытия.
Папа признался дочке в том, что она «пустое место». Славно.
И то ли это теперь довлеет надо мной, то ли это сила самовнушения, то
ли святая истина, но я и впрямь стала вести себя как неудачница.
Поступая в МАРХИ, я хотела доказать отцу, что смогу. Но провалилась. И
вдруг поняла, что моя злоба, мое страстное желание доказать ему свою
важность прекрасно ему известно. Он видит мою жизнь наперед. Он знает,
что я чувствую и думаю, потому что настолько проницателен. А с такой
проницательностью трудно сладить, если ты обыкновенный человек. Если
твои поступки, мысли и чувства обыкновенны. Еще одно открытие: мой
отец – гений. И что теперь? В очередной раз я им восхищаюсь и в
7
очередной раз понимаю, что это бессмысленно. У меня не будет шанса
выразить ему свое восхищение. Он меня не услышит, как предпочитает не
отвлекаться на жужжание мухи. У него нет дочери, у него есть пометка об
отцовстве в паспорте, но не в сердце, не в системе ценностей.
Мои родители поженились, когда им было по двадцать лет. Милые
романтичные… дети. Отец тогда знал о существовании чувств, и он любил
маму – свою законную жену. И он любил меня несколько лет после моего
рождения. К сожалению, я ничего не помню из той магической, как мне
теперь кажется, поры. А когда мне исполнилось шесть лет, отец с головой
ушел в какие-то научные исследования. И полностью переродился. Ему
хватило два года, чтобы из романтичного юноши превратиться в
бесчувственного исследователя. А с этими изменениями рухнул и весь его
прежний мир. Мама стала фактом брака, я – его последствием. Мне
выпало испытание, взрослея, наблюдать человека, совершенно
отрицающего мир чувств. Для него существовала общественная жизнь,
частью которой являлись мы с мамой, и его работа. И со своей
общественной жизнью он мирился как с какой-то досадной
необходимостью.
В тот памятный разговор отец так и сказал. Он сказал, что не женился бы
на матери и не стал бы заводить ребенка (сказал так, будто я вообще не
являлась его дочерью, а всего лишь случайным собеседником), если бы в
двадцать лет был умнее.
Я – ошибка. Я до сих пор не знаю, как с поведением отца мирилась
мама. Когда я стала подозревать, что и она может испытывать нечто
похожее на мое замешательство, она уже умерла. Ее убили какие-то
подонки на улице. Обокрали и пристрелили. Их так и не нашли.
И вот я осталась один на один со своим отцом. Я тянула к нему руки,
потому что нуждалась во внимании, а он уходил на работу. Но мне не
хватило наглости требовать к себе внимания. Я не устраивала истерик, не
вела порочной жизни напоказ, я просто затихла. Сидела в своей комнате,
постепенно теряла всех друзей, потому что не реагировала на их звонки,
вся поглощенная своей любовью к отцу.
Я люблю своего отца. Понимаю всю бессмысленность этого, но люблю. Я
верю в то, что я его дочь, что я – часть его, но знаю, что это уже не имеет
значения. Провалив экзамены, мне уже не хватило сил вернуться обратно
8
домой. Я слишком бессмысленно горда. Я не выдержу его «Ну я же тебе
говорил». Теперь я буду жить отдельно от него и не напоминая о себе. Я
буду продолжать любить его.
Честное слово, покончила бы жизнь самоубийством, не будь я такой
трусихой. А теперь собираюсь медленно умирать. Умру ведь когда-нибудь,
