Феликс Максимов - Все, кроме смерти
- Как это?
- А так. На всех патронов не напасешься. Задание у нас плевое, посидим, пива выпьем, послушаем чего-ничего. Разговор какой заведем. Там сейчас те, что с ночной смены сидят. Точнее это я говорить буду, а ты молчи и кивай. Ты мне вроде как племяш, тоже, места ищешь. На железной дороге. Там узкоколейка рядом. Жулька- то твоя чему обучена? Таскаешь ее на горбу, как королеву.
- Она старая, ноги подвертываются… А так она все умеет. Порох может по нюху найти, гремучку, много чего. След хорошо берет.
- Цыц… пришли. Видишь - окна светятся.
Средний план. Павильон.
Простые столы, керосиновые лампы, скобленые половицы. Замерло колесо “трактирной машины” - примитивного фонографа, на стенах - дешевые олеографии, этикетки от чайных коробок, пара лубков - дама с веером и лев, крымское сражение - месиво мундиров, знамен, коней, сабель и облачков пушечных залпов. Полупусто. За столами мужчины - женщин нет, керосиновый свет отражается в граненых кружках, пиво тут бавленное, пена скудная. Приглушенное жужжание голосов. Долбят о край стола вяленой рыбой. С кухни несет жареным луком. Движения мужчин вялы, картинка размыта, подводное царство, где никогда ничего не происходит. Здесь можно увидеть и дорожного обходчика и фабричного рабочего, и грузчика в брезентовой куртке, лица землистые тяжелые, спокойно разговаривают, курящие стряхивают в жестянки.
- Садись, что озираешься, как дурак на ярмарке. - “Федор” оставил Януша, отошел к стойке, взял сразу три кружки. Жулька, вздохнув, устроилась под стулом и вежливо пожевала селедочную головку.
“Портнов” отхлебнул пива, сгреб из миски горсть сущика, вкусно заел, обратился к соседу:
- Здоровьица…
- Не жалуюсь. - буркнул сосед и загородился локтем.
- Я с Отрадной приехал, местечка ищу, красильщики мы. Вот и племяшок мой мается, еле угол нашли, койки две, в общей… может, где берут? Выручил бы, подсказал…
- У Шванка вроде красильщики требуются… - неопределенно промычал второй сосед, сухощавый, злой.
- Не, у них в прошлом месяце перебор был. А что твой тополь киевский молчит, а, Отрадный?
- Та молодой еще, сказать нечего. Он у меня и грузчиком может.
- По грузовому это на склады надо… А что, на Отрадной совсем жизни нет?
- Яйцо десяток - по пятаку идет, молоко только поросятам лить, с синевой, мука третий сорт не каждый день, а на рынке не подступись…
- У нас овсяную муку дают? - встряли с соседнего столика - с песком. Разве на лепешки.
- А по рабочим карточкам обеды?
- Капустняк на воде и ситного кус. Мяса и масла три месяца не выдавали. Только колбасу жареную, но за нее отдельно надо в кассу… Десяток папирос - шесть копеек.
Глаза Портнова блестели, разговор “вязался”.
Дебелая сонная баба брякнула на стол сковородку с жареным луком и хлебом.
- Ешьте что ли, полуночники…
Сквозняк свободно гуляет по зальцу “Черемшины”, шуршат на столах газетные листки.
переход кадра.
Приоткрытое окно распивочной. Мотается туда-сюда линялая занавеска из набивной сарпинки. За четвертушками стекол заметно посерело небо, проявились в сумерках сараи узкоколейной железной дороги, насыпь, очертания вагонов в ржавых тупиках.
Януш вышел в палисад, поискал глазами клетушку сортира. Собака ковыляла следом, как привязанная. Каминский пожал плечами, пристроился за углом, у поленницы.
Жулька рыкнула, подняла переднюю лапу, напряглась, наставила уши.
- Ты чего, чумичка? - Януш застегнул прорешку, присел на корточки рядом с собакой. Сука тяжко подышала, вывалив язык. И с места бросилась в кусты под забор.
- Пся крев… - охнул Каминский и, придерживая картуз, махнул за ней, перевалился через доски, крепко зацепился штаниной за гвоздь,
Жульку, как молоденькую, несло по кустам, по буеракам, по гнилым шпалам меж ржавых рельс. Жирно блестели мазутные лужи. Януш поскользнулся, скатился под откос, где в канаве надрывались лягушки, с открыточных “богатырских” кудрей сорвало веткой картуз.
Каминский прорвался сквозь мокрые лопухи. Маленький переезд, зады лабазов с намалеванными номерами, будка стрелочника. Ряды вагонов - игрушечных коробов, на таких не перевозят скот или пассажиров - а грузят на больших станциях сырье для фабрик, и номеров у них нет - только трафаретные маркировки “Завод Бадаевского пивоваренного товарищества” “Колокололитейный завод бр. Самгиных”, “Красильная, шерстоткацкая и отделочная… Торговый дом Шрадер и Кo”
- Стой! К ноге! - крикнул Каминский- Белга.
Жулька повертелась, встала у ветхого вагона и уверенно, как учили, дважды “дала голос”.
Януш, трудно дыша, подцепил карабин поводка к ошейнику.
- Вот дурында… Что мы Якову Семеновичу скажем?
Собака ласково, как нянюшка, смотрела на хозяина.
- Гаф-ф…
- Гаф-гаф-перегаф. - в сердцах передразнил ее Каминский, светлые вихры налипли на лоб. - Вот вернемся, пропишут нам такой “гаф”, что и не снилось… Погоди-ка… Ты серьезно?
Каминский подергал дверь вагона, скрежетнул засовом, посыпалась ржавая пыль, засов въелся намертво, только дрогнул в пазах.
- Да его век не открывали… Порожняк.
Януш обошел вагон, потянул на себя расшатанную доску… Сильнее. Кракнуло. И с треском отвалилась доска.
Каминский просунул в темноту руку, нащупал обертки, под хрустящей бумагой подавались бруски, вязкие, как халва.
С усилием вытянул один, развернул, из синей обертки на его широкую ладонь выпал брусок, наощупь как мыло… Каминский отщипнул чуток, растер в пальцах, понюхал.
Он вытаращил и без того крупные карие глаза, за неимением другого собеседника обратился к Жульке.
- Гремучий студень… Елки-грабли!
Различил маркировку на вагоне “Ситценабивная фабрика Прохоренко”.
- Хорош ситец. Да таким количеством полгорода на воздух можно пустить… Ну, мать, вот удача, так удача. Как же ты след взяла? Значит из “Черемшины” носили… И не охраняют даже. Наверное, думают, спрятали в лесу дерево, тут вагонов уйма, ищи-свищи.
Януш аккуратно пристроил доску назад, даже поплевал для верности.
Потрепал суку по холке, шепнул азартно:
- Пошли! Правду говорят: новичку - фарт!
Януш второпях не заметил, как от соседних с “подарком” вагонов отошли три тени - сумерки обманывали, и даже промельк молний воробьиной ночи перед рассветом ослаб.
Один из темных быстро проговорил, не вынимая руки из кармана мятого плаща.
- Аршак, Горцев, оставайтесь тут. Я напрямик до “Черемшины”.
Из оттопыренного кармана послышался четкий щелчок.
переход кадра. общая. павильон. свет приглушен.
-… А к мануфактуре и не суйся, английское сукно, костюмное, только с рук по субботам, а цены - мама не горюй, за отрез - четвертак, без запроса… Вот тебе и станция “Отрадная”.
- “Портнов” уже явно налился пивом, стал “своим в доску” - сдвинуты на край стола неубранные пустые кружки, закоптелая сковорода до блеска вылощена хлебными корками.
- Иди к нам, Федя, на мыловарню, - хлопал его по плечу подсевший к столу рабочий - там нужны подсобные, обучишься быстро, а платят без задержки, и племяша своего… А кстати - долгонько он до ветра ходит!
- Да… Не торопится. Может, спать завалился? Он на выпивку слаб…
- Замерзнет. Ночи еще холодные. - усмехнулся один.
- Да он бугай, его хвори не берут.
- И бугаи дохнут. Ну что, еще по маленькой?
“Федор” тревожно зыркнул на дверь, но встать из за стола было некогда, уже завелись знакомства…
переход кадра. Средний план.
Чердак “Черемшины”. Непролазная рухлядь. Перевернутые скамьи, ящики, тюки с тряпьем, худые корыта и тазы. Балки под крышей заляпаны голубиным пометом и сами голуби спят тесно, как чучела на складе.
На табурете - фонарь, два человека, женщина и мужчина -
Мужчина высокий, болезненно худой, узкий, угольная полоска усов, пятнышко бороды - как говорят в городских парикмахерских “а ля Анри Катр”, смотрел в круглое слуховое окошко. Пиджак наброшен на плечи, болтаются рукава. Женщина сидела на полу, обхватив колени.
Зритель сразу узнает обоих - это “Лева” и Софья. Между стеной и лампой - квадратный люк.
Три уверенных удара в дерево.
- Лева, снизу стучат.
- Слышу. Молчи. - Лев крепко дернул за кольцо, в открытом люке замаячила голова Темного.
- Что?
- Погано. Шестой склад спалили. Дубина с собакой.
- Кинолог! - заметила, вставая, Софья. - Новенький…
- Молчи, я сказал, - отмахнулся Лев - Где второй?
- В зале. Треплется.
- Скверно. Думал их по пустой прокатить, придется по быстрому. Так. Сова - ты здесь, свет потуши. Вальтер, выведи второго на двор, как хочешь. Потом еще троих возьми, с литейного, будет дело.
- Добро. - откликнулся темный Вальтер и тяжело ухнула крышка люка за ними
Переход кадра. Зал Черемшины.
- … Хотел я на юг уехать, поставить сады… Хозяйство. А что - благодать, абрикоса своя, синенькие свои, козье молоко с утра, даст Боже женюсь.
А потом высчитал, у меня дело к полтиннику катится, а чтобы хозяйство завести, нужно еще двадцать годов с гаком копить, курить вон бросаю, дорого выходит… Тут фунт дыма, там фунт дыма, вот тебе и все в трубу… - грустно проговорил “Портнов” и окунул нос в полупустую кружку…
