Феликс Максимов - Все, кроме смерти
- Я провожаю умерших. Отблеск
Солнца на кровлях. Кто там? Не ты….
Девушка пела. И длился обыск
О, немота его понятых.
Облако. Марево. Марта просинь
Яблоко, боль, короли, рубли
И овдовевшая Марфа просит:
Не хорони его, местный клир…
Было нам холодно, зябко, колко
Волки входили. Затем - волхвы…
Возле горбатой родильной койки
Ландыш - с полфунтом простой халвы.
Я провожаю умерших. В волость
Рая. В губернию Никогда…
Девушка, пой… Потеряешь голос.
Имя. Девичество. Города…
Ярого воска топили ночи…
Темный в погонах кричал: Назад!
Гроб. Кисея. Поцелуй в височек.
Все. Отойди. Отведи глаза.
Отчитав Брют, без сердца поклонился: наше вам с кисточкой! Ароматная прядь взлетела и красиво упала на лоб.
Маэстро Брют сошел в зал кафе и спросил водки, и даже обнял бедную всеми покинутую Лилю Магеллан и покормил рыбной котлеткой пекинеса.
На бледных пальцах - наборные перстни, слишком слабые соскальзывали в соусник с жирными потеками бешамели.
Дрожали свечки.
За окнами вздрагивала, электрически скворча, воробьиная ночь.
Вдребезги грохнула фарфором об пол овальная селедочница. И уже, без пардону, зажимая ладонью рот, сбежал в клозет из за столика, залетный офицер, и покатилось под столик надкусанное яблоко.
Заварилась в погребе невероятная муть, и трое вывели одного и побили, но полицию никто не крикнул - все свои, фискалить не принято.
Темная кровь замарала ноздри и белую розу в вазоне.
Хохотала в ящике с колесами безногая Клавка.
Никто толком не смотрел на сцену, где в полудреме играл тапер, где глумился над публикой кухонный чад и табачный дым. Шаманили и мельтешили клавиши.
Читал с места самородок Саша Англетер, в простой голубой рубашке навыпуск с шелковым отливом, золотой поясок, алые кисточки. Рус. Голубоглаз. Румяна смазаны вкось. Со вчерашнего дня пьян, отчего мил. Говорил напевно:.
…И за кем я только не хаживал,
И кому не ломал хребта,
Мало прожито, много нажито,
Бархат-кожанка, гной в уста…
Азиатчина, голубятенка,
То стреляю, а то кадрю…
Хулиганщина, отсебятина…
На прилавок склоню кудрю…
Вспомню матушку, избу, телочку,
Три иконы на теплице…
Разговоры в ночи. Иголочка,
Погадай ты мне на кольце.
… Да, Ты прав, в начале было слово.
Спит торжок, пушится вербный куст.
В этой жизни ничего не ново:
Умереть? Конечно. Завтра. Пусть.
- Умремте! Умремте! Умремте! - истерически рыдала Лиля Магеллан на коленях в предбаннике дамской комнаты и рвала на груди крючки голубого лифа.
Кудрявые подруги сбрызнули ее из сифона холодной водой и вывели под руки.
Заполночь.
- Десерт Фламбе! Стерлядка а натюрель! Рассольник с почками четыре порции! Бефстроганов моментально! - хрипел официант.
Крупный план. Диалог восьмерка
-… заметь, счета всей сволочи оплачиваю! Кабак с хабалками! Но если не брезговать - золотая жила! Взять любого, вытрезвить, отмыть, переодеть в белое - талантищи, священные звероящеры! Люблю! - Альберт возил двузубой вилочкой по тарелке перья зеленого лука и дольки моченого чеснока,
- Так “люблю” или хабалки? Ты разберись, Бога ради - Вавельберг закрутил на столешнице стаканчик с тяжелым дном - крахмальный воротничок - фасона “отцеубийца” подпирал сытый двойной подбородок юноши, он явно вышел из роли перепуганного дебютанта - Пора баиньки… Полвторого ночи, пора честь знать. Экипаж ждет…
Приятели пили ананасную воду на выгодном месте - у самой сцены за столиком с
неубранной табличкой “Reservee” посреди.
- Тоже мне Клондайк, тут не золотоискатель нужен, а золотарь. Знаешь, есть такое понятие “золото дураков” - блестит сильно, а на деле - пшик. Пирит, по географии гимназисты проходят.
Мишель выдавил в стопку половинку лимона.
- Твое здоровье, Берти.
- Не дождешься, ангел мой. - Альберт, отмахнулся, с пятого раза мелко чиркнул спичкой по краю коробка - спичка погасла, он с досадой прикурил от свечи - Ты не понимаешь, Миша, нас сомнут, они останутся… Тут в подвале было воды по колено. Пасюки дохлые, плесень… А теперь? Стены, правда, сочатся, зато какие люди расписывали, за каждый ляп кистью могу душу продать… Даже свою! Все наспех, а уже - атмосфера, драпри только с утра привезли, жратву заказывал в кухмистерской у Корша, обслуга оттуда же, вышколенные… аж тошнит! А ты резонер…
Жеваная папироска повисла на мокрой губе Альберта.
Болотные свечи чертили зигзаги отсветов на его нафиксатуаренной макушке.
- Да-да, резонер. И еще, как выражаются твои декаденты “слепая кишка”. Так вот - твои священные звероящеры верещат, мельтешат и мешают мне кушать и пищеварить. Как тебе шипение подколодного буржуа?
Мишель незаметно расстегнул под столом пару перламутровых жилетных пуговок и с аппетитом вымакал корочкой хлеба соус.
- Шалопайство это все. Профанация. “Шумим, братцы, шумим!”. Играешь в мецената? Спорим - завтра никто из них не вспомнит, как тебя зовут.
- А как меня зовут? - вдруг трезво и серьезно спросил Альберт. И глаза у него стали белесые и косые.
- Не знаю, князь, - пожал плечами Мишель - Но, ручаюсь, - ты пьян.
За столиком у окна сидели два богемные очаровашки в одинаковых сюртучках пивного цвета с шелковыми лацканами, шейные платки, подведенные глаза, вымазанные по трафарету губы. На головах - венки из стеклянного винограда и кладбищенских тряпочных роз. Очаровашки торчали прямо, как деревянные кегли, и с вызовом держали розовые ладошки на коленях друг друга. Оба глазасты, распудрены, височки смочены вежеталем.
Вокруг них, тесно сдвинули стулья восемь дам в возрасте, они горячо обожали очаровашек, ухаживали за ними, то и дело вздергивали обширные тюрнюрные зады со сборками “хвост русалки” - поправляли веночки, подавали очаровашкам спички и пудреницы, долетали обрывки фраз:
-… Чайка не летает об одном крыле!…
- Только косность христианской морали могла так жестоко осудить…
- … Философия Дионисийства, “Песни Биллитис”…
- Всем известно: два города сгорели по вулканическим причинам! Елена Михайловна, почитайте новую библеистику, еще Давид и Ионафан…
- Алешенька, берите помадку, ваше любимое…
- Вы слышали, Мика бросил Юрочку…
- Какой негодяй! С кем?
- С армянским массажистом, хочет его содержать и образовывать. Юрочка вскрыл вены, в Обуховскую возили… зашивать. Сейчас дома лежит, я утром навещала, состояние тяжелое, плачет, не хочет кушать! Милые, надо принять в нем участие!
- Завтра же я у него, Варвара Петровна…
- И я!
- А я могу только вечером, в полдень я в суде…
- Купите в булочной сеппика? И семги от Цицианова. Его любимое.
Дамы наливались морсом, часто дышали каравайными грудями - семь из них были женами адвокатов, дантистов, инженеров, профессоров и высоких чиновников, восьмая троекратная генеральская вдова - Надя Извицкая, владелица семи доходных домов и одной частной клиники нервных болезней.
Дам этого прекрасного сорта хорошо знали вежливые мальчики в зауженных брючках в садике при Зоо, элегантные секретари крупных департаментов в приватных бильярдных с номерами, юнкера, балеруны и холостые эстеты из Академии Художеств, снимающие одну меблирашку на двоих.
Дам называли “чайками”. За чашкой чая в солнечных комнатах-бонбоньерках они обсуждали стрижки пуделей “априко”, громкие судебные дела (“чайки” составляли львиную долю публики на открытых уголовных разбирательствах, жадно вслушивались в бесстрастные голоса протоколистов “… и растворил крупные останки в серной кислоте, внутренности, позвоночник и вываренную голову зарыл в саду на заднем дворе дома”, но основным предметом дум, грез и воздыханий “чаек” были городские педерасты. Дамы знали все нюансы жизни бесчисленных Жоржиков, Юрочек, Павлуш и Николаш, их ссоры и примирения, их излюбленные местечки и шалости.
Дамы окружали их заботой, как гонимых и непонятых, давали в долг без отдачи, возмущенно брали их на поруки из полицейского участка.
Составляли в альбомах целые коллекции фотографических карточек своих “божков”, “гарсончиков”, “минуточек”, послылали им на именины кондитерские пироги и даже писали мушиным почерком на бумаге “верже” милые литературные виньетки, где было с избытком тубероз, махаонов, мускуса, анусов, прованского масла, леопардовых шкур, мускулистых спин, спермы и горячих древнегреческих поцелуев “обязательно с языком”. Рукописи бережно запирались от мужей в шкатулки на ключик, но зачитывались в кругу подруг по четвергам.
- Бррр. - поежился Вавельберг и промакнул губы салфеткой - Дамы тоже в программе?
- А что ты имеешь против? - фыркнул Альберт - Добрые самаритянки. Комитет Приемных Матерей.
- Знаю. Мы как - то с друзьями два часа сидели в “Курантах”, счет сделали бешеный, а “нема грошей”, хозяин уже косился, вон та черненькая климактеричка нас выкупила… Я еще в реальном учился, в последнем классе… Берти… будь добр домой… Гроза.
