Алексей Ельянов - Заботы Леонида Ефремова
Но оказалось, что все решено было только мною. И ничего мне уже теперь не оставалось делать, как лежать лицом вниз и не шевелиться.
Пришли в комнату Сергей, Федор и Славка Греков — они решили отпраздновать день рождения Фединой невесты. Ну надо же, какое совпадение, просто смех и грех. А мне что праздновать?
Я не знаю, как очутился за столом, как растормошили меня парни, помню только, как вошел Мишка, шумно ввалился в комнату со своим обычным: «О, приффет!» Счастливой была его толстая морда, сияли его прищуренные глазки, и, как только он хлопнул меня по спине — просто так хлопнул, как обычно хлопнул, — я врезал ему наотмашь по пузу. Но он самбист. Я потом летал и кувыркался, как котенок, и развалился на полу. И так мне стало хорошо, легко и бездумно, что я и не собирался вставать — лежал себе и лежал, закрыв глаза и раскинув руки. Мишка даже испугался. Наклонился:
— Ленька, Ленька, прости, я не хотел.
— Хотел не хотел, а убил, — сказал я, легко поднялся на ноги и отправился на улицу, чтобы не видеть мне больше никого, хоть я и был уже спокоен.
На улице меня догнал Мишка. Обнял за плечи, стал извиняться, а я слушал и не слышал, пока не влетела в уши одна фразочка, брошенная вскользь:
— Надо бы достать полбанки. Есть у меня две девочки. Годится?
— Годится, — сказал я.
Да, Катя, я так и сказал и сейчас об этом вспоминаю со стыдом. Тебя вот нет сейчас рядом, и Зойки рядом нет, но как будто я снова предаю: то одну, то другую. Вы обе во мне. Ты снова оттолкнула меня (это понятно) и все-таки еще любишь, а я вот опять иду и решаю, куда мне — домой или к Зойке. Я не был у нее много дней. Мы встречаемся как-то странно, иногда не видимся по нескольку месяцев, мы и нужны и не нужны друг другу, встретимся и молчим или разговариваем о пустяках, — мы разные, мы очень с ней разные люди. Когда я сказал «годится», мне было все равно, куда и к кому идти.
Мишкины «девочки» жили невдалеке от Витебского вокзала, в старом доме, в глубине двора. Темно было и странно. Шли мы будто крадучись. Черные коты выпрыгнули наперерез из мусорных бачков, стая голубей, наверно с испугу, вспорхнула и перелетела с карниза на карниз. Мы пересекли двор. Мишка постучал в темное окошко полуподвального этажа. Стук был громкий, бухающий, кажется, на весь двор, во все квартиры сразу: вот мы! Открывайте поскорее! Мы пришли!
И тут вдруг я испугался: так страшно и стыдно было идти к незнакомым девчонкам. Это же не с цветами и с коробкой конфет на день рождения, не какая-нибудь романтическая встреча под часами, это ничем не прикрытое и громкое бух-бух-бух в окно.
«Не думай, не вспоминай ни о чем, одурей», — приказал я себе. Но твое имя, Катя, как обжигающий свет вдруг вспыхнуло во мне, и сразу же, в то же мгновение явился мой двойник — негодяй с усиками: я вспомнил фильм «Ночи Кабирии».
— Да ну их, пойдем отсюда, — сказал я. — Как-нибудь в другой раз.
— Должны быть дома, — сказал Мишка. — Зачем это — в другой раз? Пришли, и все тут, — и Мишка снова постучал.
Отдернулась занавеска, выглянула какая-то молоденькая, позыркала, погрозила кулаком.
— Это Люська, все в порядке, — сказал Мишка. — У нее еще сеструха, Зойка, кондуктором на автобусе работает. Красивая, между прочим, баба, хоть и рыжая.
Мы поднялись по ступеням, их было всего пять или шесть, свернули влево, уткнулись в дверь, стали ждать. Вскоре что-то хрустнуло в глубине — это отдернули крюк, и снова в приоткрытую дверь высунулась мордочка — маленькая, лисья.
— Люська, привет, — выдавил шепотом Мишка. — Ты уж извини, я тут с приятелем.
Дверь открылась пошире. Люська стояла в халате, тоненькая, остроносая. Смотрела больше на меня, а не на Мишку.
— Уж ладно, входите. Только тихо. Соседи, — предупредила она устало и без всякого выражения на лице.
Мы с Мишкой пошли за ней на цыпочках по коридору, мимо кухни с множеством перевернутых кастрюль на полках и оказались в довольно просторной комнате, перегороженной шкафом. По обе стороны от него стояли кровати. Одна из них, новая, деревянная, была аккуратно прибрана, а другая, железная, походила на свалку белья. В комнате была еще и детская кроватка, она стояла в углу, в отдалении.
Большой круглый стол под старинным матерчатым абажуром с висюльками располагался таким образом, будто он вместе со шкафом был как бы границей двух условных половинок комнаты, двух государств.
Мишка сразу прошел на середину комнаты, по-хозяйски сел за стол.
— А где Зойка? — спросил он.
— На работе. Скоро придет.
— А где мальчишка?
— У родни.
Люська забралась на кровать с разбросанным бельем, села спиной к стене, поджала ноги, оказалась совсем маленькой. Лицо ее было по-прежнему безучастным, но я заметил, что она все чаще поглядывает на меня и, кажется, отходит от своего сна и безразличия.
— Ну дак что, Миха, — сказал я тоже по-свойски, — доставай, что прихватил.
— Успеется, — сказал Мишка, но все-таки полез в карман брюк и вытащил пол-литра водки. Люська даже не повернула голову. Только спросила:
— Курить есть?
— А как же, — сказал я и достал пачку сигарет. Я протянул ее Люське, а сам присел на кровать, чтобы зажечь спичку. Коробок взял у Мишки. Руки у меня дрожали. Люська щелчком выбила сигаретку, палец у нее был тоненький, с крашеным ногтем, сигарета выскочила не сразу. Люська размяла ее, понюхала, произнесла: «Не фонтан» — и склонилась над зажженной спичкой, втянув щеки. Закурили и мы с Мишкой. Делать было нечего, говорить тоже было не о чем.
Странно и совестно было мне смотреть на моего приятеля, и незнакомую девчонку, и на самого себя, отраженного в осколке зеркала. Никогда не думал, что будет так вот скучно, буднично.
Послышался стук в окно. Негромкий, но отчетливый. Три раза.
— Это она, — сказала Люська, влезла в тапки и пошла открывать дверь.
— Ну что скис? — подмигнул Мишка. — Все будет тип-топ. Ты разнарядку понял? — спросил он. — Зойка тоже баба в порядке. Даже лучше, чем Люська. — И вдруг он словно спохватился, сделал вид, что обиделся: — А ты смотри-ка, Люська на тебя с ходу глаза пялит. Ах ты тихоня!
Морда у Мишки была шальная, глаза маленькие-маленькие, — значит, и я выглядел не лучше.
Вошла Люська и сразу же села на кровать. И вот появилась Зоя: высокая, тоненькая, нервная. Через плечо кондукторская сумка.
— О-о, приффет, — протяжным, дурашливым возгласом встретил ее Мишка.
— Давненько тебя не было, — сказала Зоя равнодушно, давая понять, что мы ей не нужны. Она с работы. Отдохнуть бы, а мы тут приперлись.
— Простите, мы вам, наверно, помешали, — сказал я и дернулся, чтобы встать.
Мишка зыркнул на меня — мол, ты что, дурак, сиди где сидел. Люська удивленно фыркнула. А Зоя впервые посмотрела на меня внимательно чуть-чуть раскосыми глазами, отвернулась, сняла сумку и бросила:
— Не смотрите, халат надену.
Каким долгим и мучительным был шорох за моей спиной.
— Так вот и оставайся, — сказал Мишка. — Тебе идет.
— Без комментариев, — строго попросила Зоя. — Или иди отсюда.
— Ого-го, — сказал Мишка игриво. — А раньше ты была повежливее.
— Раньше и ты был не таким нахалом, — обрезала Зоя.
— Всегда вы ссоритесь, — сказала Люська. — Надоело.
Появились граненые стаканы, кусок хлеба, несколько долек колбасы. Мишка и Люська сели рядом, как раз под абажуром, а я примостился на табурете. Зоя подошла к столу, устало опустила руки, одним глазом посмотрела на бутылку, сказала с тяжелым вздохом:
— Шли бы вы, мальчики, домой.
Мы помолчали, переглянувшись с Мишкой. Вроде бы надо было уходить, и вроде бы не надо. Даже опытный Мишка растерялся от простых и трезвых Зоиных слов.
А меня вдруг обожгло стыдом. Кровь бросилась в лицо. Я отвернулся. Увидел на шкафу пол-литровую байку с бумажными цветами. Красные гвоздики торчали во все стороны. Мне показалось, что с меня вдруг слетела одежда и сижу я перед всеми обнаженный. Ну как я мог прийти, ввалиться... Не по-людски все это, и, если Зоя сейчас ударит, отхлещет меня по щекам, она будет права.
Я медленно начал подниматься со стула и залепетал что-то несусветное, стал извиняться. И увидел Зоины зеленоватые глаза, они сначала были усталыми и строгими, а потом помягчали, улыбнулись мне.
— Ладно уж, сидите, раз пришли, — сказала она.
— Да чего уж, дернем, а там видно будет, — вышел из положения Мишка и в один миг набулькал в стаканы. — Ну, поехали! За прекрасных дам! — сказал он и поднял свой стакан.
И мы подняли свои стаканы. Зоя выпила, отвернувшись от всех. А потом вдруг подсела ко мне на табурет.
— Ну-ка, подвинься, расселся тут, — сказала она грубовато и ласково. Я быстро подвинулся на самый край табуретки. Зойка обняла меня за талию. — Вот и порядок, — сказала она, — тесно, как в автобусе.
И с этого мгновения все завертелось, закружилось, стало получаться само собой: сдавленный смех, нетерпение, нежность, и — будь что будет.
