Михаил Кузьмин - Чудесная жизнь Іосифа Бальзамо, графа Каліостро
— У вашей милости съ карманѣ и подобралъ.
Графъ обвелъ глазами присутствующихъ и молвилъ:
— Разсудокъ къ несчастному вернулся.
— Понятно вернулся, разъ табакерку своровалъ! — раздались голоса.
Тутъ ударила пушка съ крѣпости. Больной закрестился, залопоталъ: «не богъ, не богъ!» и хотѣлъ выскочить изъ шубы и пуститься бѣжать въ мокромъ бѣльѣ, но его удержали. На набережной былъ и асессоръ Исленевъ, и жена его; оба находились въ сильномъ возбужденіи, и асессоръ казался пьянымъ. Каліостро хотѣлъ-было ѣхать домой переодѣться, такъ какъ, не разсчитывая самъ на ванну, не захватилъ съ собою перемѣны платья, какъ вдругъ къ мѣсту происшествія подкатила открытая коляска, въ которой важно сидѣла Лоренца, а рядомъ пахмуренный Потемкинъ. Лоренца выскочила къ мужу и стала его разспрашивать, но снова толпа шарахнулась, разступилась и глазамъ всѣхъ предстала Императрица съ маленькимъ зонтикомъ и лорнетомъ у глазъ. Коляска Государыни остановилась почти у самаго тротуара. Обозрѣвъ мокраго Каліостро, разряженную Лоренцу, смущеннаго Потемкина, мокраго же въ одномъ бѣльѣ изъ-подъ шубы Желугина и прочихъ, Екатерина улыбнулась и промолвила:
— Да тутъ все знакомые! Я думала, наводненіе, а это графъ чудеситъ. Но что это за люди?
— Я не богъ, я не богъ, я Васька Желугинъ! — затараторилъ излѣчившійся, пытаясь выскочить изъ своего тулупа.
— Что это за шутъ? Юродивый?
Екатерина нахмурилась.
— Разумѣйте языцы! — гнусаво и очень громко возгласилъ асессоръ и ударилъ себя въ грудь. — ЦѢлитель и спаситель, графъ Калоша, благодѣтель! — онъ тянулся поцѣловать у Каліостро руку, жена его тянула за полу, ваточный картузъ свалился, а за нимъ растянулся и самь асессоръ.
— Онъ пьянъ! — сказала Императрица, — убрать, пусть проспится.
— Матушка, Государыня, десять лѣтъ ходилъ съ ракомъ!.. — завопилъ-было Исленевъ, но его подняли и уволокли.
— А кто же эта дама? — дальше спрашивала Екатерина, снова поднимая лорнетъ, который она опустила на время выступлепія Желугина и Исленева.
— Моя супруга, графиня Каліостро.
Лоренца присѣла чуть не до земли.
Императрица долго смотрѣла на нее и на Потемкина, наконецъ, молвила:
— Я и не знала, что графиня такъ хороша.
— Для меня хороша, она мнѣ жена.
— Ну, я думаю, что графиня и не для одного графа хороша! — сказала Государыня и дала знакъ трогать, но, обернувшись, еще добавила — Что это, графѣ, я слышала вздоръ какой-то. Думаю, что враки. Вѣдь ты же полковникъ испанской службы, а Нормандесъ увѣряетъ, что нѣтъ у нихъ въ спискахъ полковника Каліостро. Путаетъ навѣрно. Ну, будь здоровъ, не простудись.
Дѣла Каліостро пошли все хуже. Императрица стала къ нему замѣтно холодна, съ нею вмѣстѣ и дворъ не такь сталъ относиться къ графу. Доктора съ Роджерсономъ во главѣ заволновались и стали распускать всякія сплетни про своего конкурента. Говорили, что онъ излѣчиваетъ только нервозныхъ субъектовъ или мигрени. Про ребенка, котораго онъ вернулъ къ жизни, увѣряли, что тотъ былъ просто подмѣненъ другимъ. Баронъ Гейкинъ и графъ Герцъ злословили и острили насчетъ Каліостро во всѣхъ салонахъ. Самъ Потемкинъ сталъ какъ-то неровенъ и не такъ часто бесѣдовалъ съ учителемъ, предпочитая почти открыто выставлять Лоренцу какъ свою любовницу. Это грозило скандаломъ.
Кавалеръ Карберонъ, Мелиссино и другіе друзья совѣтовали Каліостро уѣхать, тѣмъ болѣе, что Адамъ Понинскій зазывалъ графа въ Польшу, а шведскій король Густавъ тоже передавалъ свое приглашеніе, спеціально приславъ въ Петербургъ полковника Толля. Проборовшись съ врачами почти годъ, Каліостро выѣхалъ изъ Пегербурга въ апрѣлѣ 1780 года, при чемъ полиціи донесли, что графъ выѣхалъ изъ всѣхъ заставъ. Вездѣ его видѣли, и вездѣ онъ оставилъ свою подпись. Куда онъ выѣхалъ съ заплаканной Лоренцой, было неизвѣстно, но пріѣхалъ онъ тѣмъ жс апрѣлемъ въ Варшаву.
9
Въ польской столицѣ Каліостро встрѣтили любезно и пышно. Пріѣхавшій раньше него Понинскій всѣхъ предупредилъ о прибытіи великаго учителя, расхваливая его силу, будто это возвышало въ общественныхъ глазахъ и самого пригласившаго. Ложа тампліеровъ ждала съ нетерпѣніемъ графа, ожидая отъ него новыхъ откровеній; варшавскіе алхимики и каббалисты, а ихъ было не мало, интересовались его химическими опытами и пресловутымъ свѣтящимся камнемъ, о который можно зажигать свѣчи, и который гаснетъ отъ простого прикосиовенія рукава; дамы мечтали о предсказаніяхъ и интересовались графиней Лоренцой, а самъ Адамъ Понинскій фантазировалъ, что онъ выпроситъ у Каліостро домашняго духа и будетъ водить его гайдукомъ. Собственно говоря, Варшаву они только проѣхали, прямо отправившись въ загородный домъ Понинскаго, гдѣ для Каліостро были отведены пять комнатъ, и въ отдѣльномъ флигелѣ тотчасъ же начали устраивать лабораторію подъ присмотромъ пана Мосчинскаго. Въ первый же свой выходъ въ ложѣ Каліостро всѣхъ поразилъ слѣдующей демонстраціей. Велѣвъ всѣмъ присутствующимъ подписаться на пергаментѣ, онъ сжегъ его у всѣхъ на глазахъ и потомъ тайными формулами заставилъ тотъ же свитокъ упасть съ неба нетронутымъ, съ полными, даже не закоптившимися подписями. Нѣсколько свѣтскихъ предсказаній упрочили его извѣстность.
Но здѣсь мало говорили о возрожденіи духа и еще менѣе были склонны къ сентимептальному прекраснодушію митавцевъ.
Варшавяне требовали золота, каббалистическихъ брильянтовъ, свѣтящихся камней и поразительныхъ успѣховъ въ разныхъ областяхъ, кончая успѣхомъ у женщинъ. Адамъ Попинскій былъ капризный и великодушный человѣкъ, но, зараженный духомъ среды, часто поражалъ Каліостро грубостью и недуховностью своихъ желаній и требованій.
Лоренца зато была въ полномъ восторгѣ отъ привольной и пышной варшавской жизни. Имѣя и постороннія знакомства, кромѣ масонскихъ кружковъ, Понинскій ввелъ итальянку въ общество, наполнявшее свое время прогулками, праздниками, театрами и балами. Время было лѣтнее, Лоренца часто ѣздила по усадьбамъ, всегда сопровождаемая именитыми и неименитыми кавадерами, которымъ нравилось свободное обращеніе и полудѣтская красота графини.
Въ іюнѣ, въ день рожденія графини Каліостро, Понинскій устроилъ роскошный вечеръ и ночной праздникъ у себя за городомъ. Ожидали массу гостей и самого короля, несчастнаго Станислава-Августа Понятовскаго. Послѣ обѣда гости разсыпались по саду; на лужайкѣ предполагались танцы, по озеру ѣздили ложечники въ голубыхъ кунтушахъ, и эхо смягчало до иѣжнаго воркованья охотничьи hallali и мазурки. Надъ высокими липами и каштанами лиловѣло сладкое дымное небо, будто въ истомѣ мерцали звѣзды; мальчики бѣгали, высоко поднявъ подносы со сластями или темнымъ медомъ, разбуженныя пчелы, жужжа, падали на траву, гдѣ горѣли еле видные при пестрыхъ фонаряхъ свѣтляки. Начался фейерверкъ: кружились, взлетали, щелкали, шппѣли и лопались разноцвѣтныя брызги; съ далекой псарни каждому взрыву отвѣчалъ долгій лай, пробуждая дальше, какъ эхо, лай деревеяскихъ шавокъ за Вислой.
Адамъ Понинскій, взявъ Каліостро подъ руку и отведя въ темную аллею, проговорилъ капризно:
— Вы можете быть довольны. Какой праздникъ для милой графини.
— Вы слишкомъ добры, сударь!
— Пустяки! Какой же иначе я былъ бы кавалеръ? Но у меня просьба къ графу.
— Говорите.
— Дайте мнѣ напитокъ, чтобы сломить эту упрямицу пани Кепинску. Вы не знаете, это необъѣзженная лошадь! Но хороша дьявольски.
— Какой напитокъ?
— Пустяки! Капли двѣ. Вы же не можете этого не знать!
— Конечно, я знаю подобныя средства.
— Ну вотъ, и для пріятеля все это сдѣлаете. Я могу вамъ еще пригодиться.
Каліостро посмотрѣлъ на капризное лицо поляка, освѣщенное наполовину желтымъ, наполовину зеленымъ свѣтомъ бумажнаго фонаря.
— Но зачѣмъ вамъ прибѣгать къ такимъ средствамъ? Вамъ пріятнѣе, если дама полюбитъ васъ добровольно.
— Чортъ ли мнѣ въ ея доброй волѣ. Я хочу добиться, больше ничего.
— Я не могу этого сдѣлать.
— Отчего? Вы чѣмъ-нибудь недовольны или графиня, кто-нибудь изъ слугъ вамъ нагрубилъ?
— О, нѣтъ, но я не дамъ вамъ элексира.
Понинскій искоса взглянулъ на собесѣдника.
— Можетъ-быть, графъ не знаетъ рецепта, тогда, конечно, другое дѣло.
Каліостро быстро схватилъ Понинскаго за руку.
— Идемте!
— Куда?
Графъ велъ хозяина къ уединенному павильону на берегу пруда. Въ окно разноцвѣтно волнами врывались огни, отраженные водой и небесами, музыка съ озера и лужайки, запахъ скошенной травы и сладкой липы. Въ комнатѣ было нѣсколько стульевъ, столъ, дивань, на стѣнѣ противъ окна помѣщалось круглое зеркало.
— Смотрите! — приказалъ Каліостро.
Въ зеркалѣ, кружась, отражались уменьшенные огни фейерверка и темное небо. Постепенно изъ пестраго движенія выплыли прозрачныя черты, иогни, будто живая кровь подъ кожей, шевелились подъ ними. Прямой носъ, опущенныя губы и по-китайски приподнятые глаза выражали веселость, надменность и своенравье.
