Иван Сабило - Крупным планом (Роман-дневник). 2007.
26 апреля. В МСПС - вечер памяти, посвященный народному поэту Калмыкии, Герою Социалистического Труда Давиду Никитичу Кугультинову. Мне поручено быть ведущим. Если бы он был жив, то ему уже исполнилось бы 85. Но в июне прошлого года его не стало...
С ним я дважды встречался: первый раз - в конце 80-х, в Ленинграде, куда он приезжал в составе небольшой писательской группы. Выступал с трибуны Дома писателя. Оратор он отменный. Рассказывал о своей жизни: как раскулачивали его родителей, как с детства писал стихи, как восемнадцатилетним пареньком его приняли в Союз писателей, как в девятнадцать пошёл на фронт, а в двадцать два попал в ГУЛаг, где еле выжил, и только через 13 лет вернулся в родную Калмыкию.
Сидящий в соседнем кресле Виктор Конецкий иногда поворачивал ко мне голову и говорил:
- Этот не врёт, но и заговорил лишь теперь, когда всем позволили языки развязать. А раньше молчал и стал Героем.
Не помню, что ещё говорил тогда Давид Никитич, но помню, что говорил беззлобно, желая не поразить слушателей, а только представить им свою жизнь такою, какою она была. Но и с пониманием всей той жуткой несправедливости, какую он пережил в молодые годы.
Когда подошёл к концу вечер в Доме писателя, мы с Конецким стали спускаться в кафе, но тут нас догнал руководитель Ленинградской писательской организации Анатолий Чепуров и обратился ко мне:
- Иван Иванович, кажется, вы живёте недалеко от места дуэли Пушкина с Дантесом?
- Да, в Приморском районе, рядом со станцией метро «Пионерская».
- Тут вот какое дело, наш знатный гость Давид Кугультинов хочет посетить это место, он там ещё не был. Не составите ли вы ему компанию? Покажете, познакомитесь.
- Машину дашь? - спросил Конецкий.
- Конечно, стоит у входа.
- Тогда и я поеду, они меня на Петроградской высадят.
- Вот и хорошо, - обрадовался Чепуров. - Я сейчас.
Через несколько минут Давид Никитич и Анатолий Николаевич спустились к нам. Мы вышли из Дома, сели втроём в чёрную «Волгу». Давид Никитич на переднем сиденье, рядом с водителем, а мы с Конецким сзади. Виктор тут же стал задавать ему вопросы, но тот либо устал после своего яркого выступления, либо вопросы оказались ему не совсем по душе - про ГУЛаг, про порядки в нём, про характеры зэков, так что только сдержанно отвечал:
- Ничего такого, как везде... разные были: и политические, и уголовники, и просто дураки, которых загнал в ГУЛаг язык. Но работали много, и это спасало.
У Дворца культуры Ленсовета Конецкий вышел из машины, а мы поехали дальше. Сам Давид Никитич не задавал вопросов, а я не считал возможным что- либо говорить, если он молчит.
У станции метро «Черная речка» он попросил остановить машину, вышел и купил штук сорок гвоздик. Вернулся, половину отдал мне, остальные бережно держал в руке.
Пролетели по набережной и свернули на «Коломяжскую дорогу». Вот и наше место. Вышли из машины, я повёл Давида Никитича под деревья, а там по широкой аллее - к невысокому каменному обелиску, установленному в 1937-м, в год столетия со дня смерти Поэта. Молча постояли рядом, затем Давид Никитич первым возложил цветы к подножию обелиска. Выпрямились, отошли на несколько шагов. Давид Никитич сказал:
- Спасибо, Поэт, что в своём творчестве ты не забыл и нас, калмыков. Мы не только друзья степей, но мы и твои друзья, и почитатели твоего таланта. Спасибо, что в мои самые тяжёлые дни ты не покидал меня, а звал к свету и свободе. Мне всегда хотелось знать столько, сколько знал ты, и я к этому иду всю свою жизнь. А ты пришёл раньше, совсем в молодые годы.
Он умолк, я думал, он ещё что-нибудь скажет, а он повернулся и пошагал к машине. Здесь мы пожали друг другу руки и расстались. Машина повезла его в гостиницу.
Второй и последний раз мы с ним встретились через 10 лет, в 1997-м, когда отмечали 100-летие со дня рождения классика казахской литературы Мухтара Ауэзова. В двадцатые годы Ауэзов учился в ЛГУ, поэтому юбилейные торжества были разделены на две части. Конференцию мы проводили в Санкт-Петербурге, в Таврическом дворце, концерт мастеров искусств Казахстана - в Доме Дружбы, на Фонтанке. Ответственными за литературную часть были мы с директором ИРЛИ (Пушкинский Дом) Н. Скатовым. Вечер в Доме Дружбы вёл я, там же познакомился с младшим сыном Ауэзова - Муратом, который пригласил меня и Скатова приехать осенью в Алма-Ату на продолжение торжеств.
Осенью, в сентябре, я прилетел в Алма-Ату один. Скатов не смог - он уже тогда себя неважно чувствовал, пошатнулось здоровье.
Поселили меня в высотной гостинице «Казахстан». Среди множества гостей - главный редактор журнала «Днепр» Михаил Шевченко, Чингиз Айматов, прилетевший из Люксембурга, и, к моей радости, единственный мой знакомый - Давид Кугультинов.
На торжественном собрании в Парламентском центре выступали многие писатели. Говорили разное, в том числе и то, что не особенно вписывалось в рамки международной этики. Например, М. Шевченко, очевидно, чтобы понравиться местным инициаторам ещё большего отъединения Казахстана от России, утверждал, что две самые близкие матери в мире - это казахская мать и украинская «нэнька». И что Казахстану и Украине нужно особенно остерегаться нашего общего северного соседа. И что-то ещё в том же духе, отчего становилось не столько жалко оратора, сколько смешно.
Выступил Давид Кугультинов. Он говорил о своих многочисленных встречах с Мухтаром, о дружбе с ним, о том, что Мухтар тоже мог разделить судьбу Кугультинова. В 1930 году Мухтара арестовали, и несколько лет он провёл в заключении. Но по воле Бога не попал в ГУЛаг, где ему, Кугультинову, пришлось хлебнуть немало унижений и горя. А если бы попал, то, скорее всего, живым бы не вышел.
Я слушал его и думал о том, как удивительно устроена наша жизнь: в юбилей знаменитого писателя другой знаменитый писатель говорит не про его творчество, не про его книги, а про аресты, тюрьмы и лагеря. Словно бы речь идёт не о великом труженике и мудреце, а о разбойнике.
В перерыве я встретился с Чингизом Айтматовым, пригласил в Петербург - его у нас примут как одного из самых любимых писателей. Он дипломатично выдержал паузу и, глядя куда-то за мою спину, сказал:
- Да, в Ленинграде я давно уже не был. Теперь живу в Европе, дела, всё некогда.
Его отвлекли, и разговор наш прервался. Потом мы ещё встречались, но он ни разу не вспомнил о моём приглашении.
А с Давидом Никитичем мы поговорили в театре, перед началом торжества. Я вспомнил нашу поездку на место дуэли Пушкина, вопросы Виктора Конецкого, на которые он тогда не дал ответа, и сам спросил:
- Так всё-таки теперь, когда прошло немало лет после заключения, что вы можете сказать о ГУЛаге? Чем в государстве была вызвана эта неадекватная мера наказания для многих советских людей?
- Прежде всего, недоверием большевиков к собственному народу. Во-вторых, страхом преобразований, которые могут лишить их власти. Они, по сути, пошли против своего народа и даже против самих себя. Скольких они отправили на тот свет, кто был с ними, делал революцию, а затем строил страну!
- Но я уже второй раз слушаю ваши выступления, и у меня не складывается ощущения, что вас переполняет месть к стране, к государству, которое столь жестоко распорядилось многими годами вашей жизни. Тогда как Солженицын, мне кажется, стал мстителем: Сталину, стране, эпохе...
- Солженицын пишет правду, и в этом его спасение как писателя. Я не задумывался над тем, мститель он или нет, наверное, в какой-то степени да. Лично я не собираюсь никому мстить, не до этого. Разобраться бы во всём, вот моя задача.
И сказать такое, чтобы предостеречь всякие новые власти от повторения большевистского разгула...
Сейчас, годы спустя, я, наверное, не совсем точно восстанавливаю слова Ку- гультинова, но хорошо помню, что он сдержанно говорил на такую больную для него тему.
Уже тогда Алма-Ата как столица доживала свои последние годы. Все только и говорили о том, что столица будет перенесена далеко на север, на место, где сейчас стоит Целиноград. Для неё пока что не придумано имя, но, без сомнения, оно будет казахское. И Республика не пожалеет никаких средств, чтобы столица стала прекрасным современным городом. Это поможет навечно утвердить за Казахстаном его северные территории.
А наш вечер в МСПС... Какой может быть вечер Кугультинова без самого Кугультинова?!
27 апреля. Умер Кирилл Лавров.
Умер Мстислав Ростропович.
Поезд «Москва-Северодвинск» прибыл в Няндому в 10 часов с минутами. На перроне мы увидели мужчину с табличкой в руках: «Литературный фестиваль. Встречаю москвичей». Оказалось, он встречает меня и Сергея Куняева. Сели в машину и полетели в Каргополь.
Поселились в двухэтажном кирпичном здании гостиницы «Каргополочка» - одном из немногих среди деревянных строений широко известного на Руси стиля «баракко». Зато храмы такие величественные, просто загляденье храмы! Почти дюжина их на крошечный городок с населением меньше десяти тысяч. Высокие, белокаменные, они глядятся, будто любуются собой, с низкого берега в Онегу. Когда-то их строили купцы, богатые люди. Строили красиво и качественно, на века.
