Михаил Каратеев - Русь и Орда
– Помолился, Афоня, – безразличным голосом ответил князь.
– Ну, вот и ладно! Господь твою молитву услышит беспременно. Он тя не покинет! Ты только крепче верь в Его милость, да и сам не поддавайся кручине.
– Легко сказать! Второй месяц уже в плену досиживаем…
– Второй месяц! Да нешто это много? Иные и годы сидели. Да ведь и не в татарской неволе томимся: держат нас тут неплохо и харч дают важный.
– Утешил хворого золотой постелью, – невесело усмехнулся князь.
– А что? Все лучше, нежели сидеть в яме, в железах либо в колодках. Могло быть и так.
– Погоди, может, еще и в яму посадят. От Москвы всего ожидать возможно… Сколько крови-то на ней нашей, тверской!
– За ту кровь она Богу заплатит, княже. А ныне не те времена. Вот увидишь: заставят Дмитрея нас ослобонить.
– Я и сам того ждал. Да когда оно будет-то? Должно, когда черт помрет, а он еще и хворать не начал…
Коробов открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в этот миг дверь чуть слышно скрипнула, и на пороге выросла стройная фигура боярина Вельяминова. Обежав горницу глазами и убедившись, что в ней нет посторонних, он быстро подошел к Михайле Александровичу вплотную и, не переводя духа, негромко сказал:
– Знай, княже: ныне поутру прибыл ханский посол к Дмитрею Ивановичу. Я его давно ждал, ибо, как только тебя схватили, тотчас отправил к хану гонца с упреждением и молил не оставить тебя в беде.
– Спаси тебя Христос, Иван Васильевич! А хан Абдаллах…
– Я не к Абдаллаху посылал, а к Азизу, княже. Абдаллах и Мамай с Дмитреем сейчас хороши и могли взять его сторону. А хану Азизу давно дань Москвой не плачена, и он, поди, рад будет такому случаю. К тому же он, кажись, ныне сильней.
– Ну и что ж тот посол?
– Посла велено поставить на Посольском дворе, и, когда его князь великий примет, того не знаю. Опасаюсь я одного: что Дмитрей да митрополит сумеют как-либо татарина улестить али наплетут ему на тебя такого, что он их действа одобрит. Сам ведаешь, святитель наш на таких делах собаку съел.
– Как же быть-то теперь? – забеспокоился Михайла Александрович. – Ты бы не мог, боярин, с тем послом свидеться либо кого подослать к нему?
– Коли случай будет, вестимо, не премину. Только навряд ли то удастся: Дмитрей наказал своим людям с ханского посла глаз не спускать и тотчас доводить ему, куда он пойдет, что станет смотреть и с кем общаться. А меня Кошка, по всему видать, тоже кой в чем уже уподозрил. Потому и тороплюсь обсказать тебе все, покуда он не нанюхал моего следа.
– Что же мне делать-то?
– Ты жди. Ежели мне с послом говорить удастся, я тебя упрежу: приду сюда сам. Хоть и не один буду, но ты знай: показался я, – стало быть, все ладно. А коли до третьего дня меня не увидишь, подымай шум и требуй, чтобы тебе самому дозволили говорить с ханским послом. Перед тем за день попросись погулять в саду, ходи поближе к тыну и после скажешь, что слыхал, как по ту сторону прохожие о приезде посла промеж собою говорили.
– Ладно, сделаю. Только нешто они дозволят?
– Спробовать все одно надобно. Может, и испужаются, когда станет им ведомо, что ты о приезде посла знаешь.
– А кто посол-то?
– Молодой какой-то татарин, видать, из ханов: бунчук о трех хвостах. Ну, ин ладно, оставайся покуда с Богом, Михайла Александрович, и уповай на Его милость. А я пойду. Коли кого из Гавшиной братии повстречаю, скажу, что приходил увещевать тебя о крестоцеловании. Да все лучше уйти неприметно.
– Али никто не видел, как ты вошел?
– Видела челядь, да ей что? Нешто мало нас, бояр, к Гавше либо к тебе от Дмитрея приходит?
Глава 13
Минуло еще два дня, а Вельяминов не появлялся. Впрочем, Михайла Александрович не очень и надеялся, что боярину удастся говорить с послом, а потому сам приготовился действовать, как было условлено.
На следующий же день он попросил выпустить его на прогулку, что было ему, как обычно, дозволено. Гавша Андреич вышел в сад вместе с ним, но едва они успели пройти из конца в конец, как явился воевода Плещей – младший из братьев митрополита – и позвал боярина к великому князю.
– А чего там стряслось? – лениво спросил Гавша.
– Почто зовет тебя Дмитрей Иванович, мне неведомо, – ответил Плещей, – а только наказывал он, чтобы ты был немедля.
– Ин ладно, иду… Только уж ты, Александр Федорович, побудь тут покеда с князем Михайлой. Чай, он долго гулять не станет.
Все это было как нельзя более на руку Михайле Александровичу. Покуда боярин и воевода разговаривали промеж собой, он стоял у самого забора и свободно мог слышать, что говорилось на улице. Оттуда в это время и впрямь доносились какие-то громкие голоса.
Таким образом, с этой стороны все было подготовлено, и на другой день, едва пообедав, князь Михайла через прислуживавшего ему отрока передал Гавше, что хочет с ним говорить.
Гавша, в простоте душевной решивший, что тверской князь наконец образумился и надумал поцеловать крест Дмитрию, сейчас же явился на зов, хотя и собирался как раз вздремнуть после сытного обеда.
– Ну вот, княже, – почти умильно начал он, – видать, Господь открыл наконец твои уши для истины.
– Открыл, открыл, боярин, не сумневайся! И теми открытыми ушами слыхал я, что прибыл в Москву посол от хана Азиза. Я его давно ожидаю, ибо сам знал, да и вам, дуракам, говорил не раз, что великий хан меня в обиду не даст. Желаю говорить с тем послом!
Гавшу слова князя поразили, как обухом. Умом он не был скор, а потому, прежде чем сообразил, надо ли отрицать приезд посла, почти непроизвольно произнес:
– Да ты отколь о том сведал?
– Тебе по дружбе открою, – усмехнулся Михайла Александрович. – Покуда ты вчера в саду с Плещеем растабаривал, стоял я у самого тына и слышал, как о том народ на улице говорил.
– Вишь ты, какое дело! – пробормотал перепугавшийся боярин. Как раз в этот день поутру Дмитрий Иванович принимал ордынского посла, и Гавша своими ушами слышал, что хан Азиз и впрямь требует немедленного освобождения тверского князя. Плохо, что Михайла Александрович о том раньше времени сведал, да еще по его, Гавшиной, оплошке…
– Дело такое, что допусти меня говорить с послом! Не то вовсе вам, разбойникам, худо будет! – крикнул князь Михайла.
– Да нешто оно в моей власти, Михайла Александрович? Я и сам человек подневольный: мне что государь мой велит, то я и сполняю.
– Ну так ступай к своему государю и доведи ему: тверской, мол, великий князь требует пустить его к ханскому послу! И добавь: хуже будет, коли сам посол того потребует!
– Мне что? Я, пожалуй, доведу… Только навряд ли Дмитрей Иванович тебе такое дозволит.
– Свой-то умишко у него не длинней бороды, я знаю. Но, может, у владыки разумом разживется. Авось смерекают вместях, что лучше хоть теперь добром поладить, нежели на ханский рожон переть!
Боярин ушел, что-то бормоча, а Михайла Александрович, оставшись вдвоем с Коробовым, принялся, не жалея крепких слов, ругать всех московских князей, какие когда-либо жили, а наипаче всех – Дмитрия Ивановича. Он быстро распалялся, но был отходчив, а потому, отведя душу, вскоре заснул сном праведника и проснулся, когда уже смеркалось.
– Эй, Афоня! – крикнул он, открыв глаза и разом садясь на постели. – Не приходил боярин, покуда я спал?
– Никого не было, княже, – отозвался от окна боярский сын.
– А ну, начинай шуметь!
Двери снаружи были заложены на засов, и, когда требовалось вызвать кого-либо из челяди, узники стучали в них деревянной колотушкой. На сей раз Афоня исполнил это с таким усердием, что через минуту сломя голову прибежал сам дворецкий.
– Гаврила Андреич где? – грозно спросил князь Михайла, едва только дверь открылась.
– В трапезной, княже, – ответил испуганный дворецкий. – Только что вечерять собрался.
– Зови его сей же час сюда! Да скажи: долго ждать не стану! Вот досчитаю до ста, и учнем крушить окна и двери!
Дворецкий исчез, и очень скоро запыхавшийся Гавша предстал перед тверским князем.
– Ну что? – спросил последний. – Говорил ты с Дмитреем Ивановичем?
– Говорил, – ответил Гавша.
– Почто же до сей поры ко мне носа не кажешь? Нешто не знаешь, что я ожидаю его ответа?
– Знаю… Только мало тебе будет радости в его ответе.
– Что же сказал он?
– Сказал, что, ежели хочешь сразу отсель выйти, целуй крест ему, великому князю Московскому и всея Руси, и после того с ханским послом хоть до самой смерти не разлучайся. А нет – так сиди и жди. Коли будешь надобен, тебя позовут.
– А, так! Ин ладно, поглядим! От ханского посла он меня все одно не укроет! Разве что уморит, как родичи его моего отца и деда уморили! Он, часом, тебе не велел еще подсыпать мне зелья в вино либо во щи?
– Бога побойся, княже, – перекрестился боярин, – нешто Дмитрей Иванович таков?
– А каким ему быть? От худого семени не жди доброго племени! Али душегуб и разбойник Калита не родной ему дед?
– За деда внук не ответчик. А Дмитрей Иванович не таков, – сказал Гавша, начиная помаленьку наливаться кровью. – И коли молвить истину, не зря он тебя ныне мурыжит, у него только и думки, как бы Русь из татарского ярма вызволить, а ты у него на загривке как чирей сел!
