Михаил Каратеев - Русь и Орда
Обзор книги Михаил Каратеев - Русь и Орда
Михаил Каратеев
Русь и Орда
Ярлык Великого Хана
Часть первая Княжич Василий
Глава 1
В хоромах Пантелеймона Мстиславича, великого князя земли Карачевской, царят растерянность и уныние.
В просторной, но низкой горнице, смежной с опочивальней князя, жарко и душно. Сквозь слюду невысоких окон заходящее июльское солнце льет рассеянный свет на стоящие у стен резные дубовые лари и червонит бороды троих бояр, понуро сидящих на скамье, у двери в опочивальню.
Воевода Семен Никитич Алтухов – средних лет дородный мужчина с белесым от времени шрамом, пересекающим левую щеку, – ходит из угла в угол по домотканому ковру, застилающему весь пол горницы. Из открытых дверей крестовой палаты [1] доносится тихий, временами усиливающийся женский плач.
Тому не минуло и часа, как с брянских рубежей прискакал вестник с худыми вестями. Выслушав его, престарелый князь Пантелеймон Мстиславич сильно разволновался, открыл было рот, чтобы отдать нужные распоряжения, но голос у него перехватило, и, качнувшись, он повалился на пол, средь горницы, где стоял. Лицо его побагровело, глаза ушли под лоб, из горла вырывался протяжный, мучительный хрип. Перепуганные бояре и слуги, подняв, перенесли его в опочивальню, и постельничий Тишка кинулся искать знахаря-ведуна Ипата, который на все княжество славился умением заговаривать кровь и врачевать болезни. На счастье, Ипат оказался дома и пришел тотчас. Вот уже с полчаса он находился в опочивальне князя, удалив оттуда всех, кроме помогавшего ему Тишки.
– Экую беду послал Господь, – негромко промолвил тучный боярин Опухтин, сидевший ближе всех к двери. – Не выдюжит князь. Однова уже было ему такое, годов тому пять, после блинов. И тогда еле выходили. Ну а ноне стар стал и немочен, эдакую хворь не пересилит…
– Не каркай, боярин, – приостанавливаясь, сказал воевода Алтухов, – князь наш крепок еще, а Бог милостив… Ну что, Тишка? – быстро обратился он к постельничему, который показался в эту минуту на пороге опочивальни.
– Ипат князю жилу отворил, почитай, с полковша крови выпустил, – вполголоса поведал Тишка, прикрывая за собой дверь, – а в сей час над тем ковшом чегось нашептывает и коренья туды крошит.
– Ну а князь как?
– Князь-батюшка враз хрипеть перестал, очьми водит и, видать, чегось молвить хочет, да голосу нет. А как дальше будет, баит Ипат, – на то воля Божья.
– За попом бы послать, – крестя длинную седую бороду, промолвил сидевший поодаль боярин Тютин.
– Отец Аверкий тута уже, в крестовой палате, с княжной да с Аришей о здравии князя молятся, – отозвался боярин Шестак. – А за княжичем послано ль?
– Оно-то послано, да где его теперь сыщешь? Почитай, с утра поскакал со своим Никишкой лисиц травить.
– То всем ведомо, каких лисиц он травит, – зло ухмыльнулся в рыжую бороду боярин Шестак. – По всему Карачеву лисенята с его обличьем бегают!
– Ты помолчал бы, боярин, – не глядя на него, хмуро промолвил Алтухов, – а то сам знаешь, какой у княжича с вами разговор. За то и плетете на него невесть что.
– Да я что? Знамо дело, молодость. Кто в таких годах Богу не грешен? Я это токмо к тому, что ежели надобно Василея Пантелеича борзо сыскать, так послали бы кого в Заречную слободу, до Кашаевой усадьбы.
В этот момент входная дверь с шумом распахнулась, и в горницу стремительно вошел высокий и ладный молодец в охотничьих сапогах и в сером, расшитом черными шнурами кафтане. На тонком серебряном поясе его, спереди висел небольшой, богато изукрашенный черкесский кинжал. От всей фигуры вошедшего веяло силой и удалью. Красивое лицо его, обрамленное темно-каштановой бородкой, было бледно и взволнованно.
– Что с батюшкой? Сказывайте! – быстро спросил он, большими карими глазами окидывая присутствующих, которые не торопясь встали при его появлении и степенно склонили головы в поклонах.
– Плох князь Пантелей Мстиславич, – ответил воевода Алтухов, – видать, причинился ему мозговой удар. Но приспел Ипат и кровь ему пустил немедля. Бог милостив, авось обойдется.
– С чего ж то родителю содеялось?
– Гонец с худыми вестями прибыл. Опять люди брянского князя Глеба Святославича наши села пожгли и полон угнали. Ну, услыхавши такое, князь-то и растревожился.
– А где тот вестник?
– Во дворе дожидается, княжич. Ничего родитель твой и приказать не успел.
– Добро, Семен Никитич, пришлешь его ко мне сей же час, – распорядился княжич Василий, открывая дверь в опочивальню.
Войдя, он увидел грузное тело отца, лежащее под образами, на широкой лавке, покрытой узорчатыми коврами. В центре божницы, перед большим, потемневшим от времени образом архангела Михаила – драгоценнейшей реликвией, которую карачевские князья унаследовали от славного предка своего, святого Михаила, великого князя Черниговского, – теплилась лампада из венецианского стекла, оправленная золотом. Немигающий свет ее слабо освещал седую бороду князя и бледное лицо его с широко открытыми глазами, смотревшими теперь прямо на сына.
– Батюшка, что это с тобой приключилось? – участливо спросил Василий, опускаясь перед лавкой на колени и прижимаясь губами к безжизненно свесившейся руке отца.
Лицо больного исказилось жалкой гримасой. Видно было, что он силится что-то сказать, но голос ему не повиновался, и с губ, как бы с трудом отлипая от них, сползали в тишину комнаты лишь тягучие, ничего, кроме страдания, не выражающие звуки.
– Не труди себя, княже, – промолвил, приближаясь к постели, Ипат, которого Василий сразу и не приметил. – Хвала Господу, смерть стороною прошла. Теперь токмо дай себе роздых да покой и не печалуйся: невдолге говорить будешь лучше прежнего.
Василий при этих словах быстро поднял голову и глянул на знахаря.
– Истину рек? Жив будет батюшка?
– Господь велик! Не один годок поживет еще наш пресветлый князь, родитель твой. Вовремя меня отыскал ваш слуга.
Лицо Василия осветилось радостью. Поднявшись на ноги, он сунул руку в карман кафтана, но там оказалось лишь несколько мелких серебряных монет. Оглянувшись по сторонам, он взял стоящий на подоконнике серебряный кубок, покрытый узорчатой резьбой, всыпал в него деньги и протянул знахарю.
– Ну, спаси тебя Бог, Ипат. А я навеки должник твой за батюшку! – с чувством промолвил он.
– Благодарствую, княжич. Рад служить славному роду вашему.
Василий снова взглянул на отца. Лицо его приняло теперь более спокойное выражение, но все же глаза, казалось, настойчиво требовали чего-то.
– Почивай, батюшка, набирайся сил, – сказал Василий, – а я сей же час велю отцу Аверкию во здравие твое молебен отслужить да сам допрошу давешнего вестника. И не мешкая поведу отряд по следам тех окаянных брянцев. Коли не успели они уйти за Десну, даст Бог, отобью наших людишек. А ежели с тем припоздаю, – перейду ночью реку и Глебкиных смердов в полон угоню!
При этих словах лицо старика выразило полное удовлетворение. Казалось, именно это он и желал сказать сыну. Он закрыл глаза и задышал ровнее. Перекрестившись на лик архангела и кивнув Ипату, Василий на цыпочках вышел из опочивальни и тихонько прикрыл за собою дверь. В передней горнице теперь еще прибавилось народа.
– Слава Христу, лучше родителю, – ответил он на обращенные к нему со всех сторон вопросительные взгляды. – Ипат говорит, жив и здоров будет. Пусть протопоп во здравие князя немедля молебен готовит. А ты, Семен Никитич, – обратился он к воеводе, – давай мне вестника.
– Тутка он, княжич, давно тебя дожидает.
От стены отделился и отвесил Василию земной поклон невысокий, но крепко сбитый крестьянский парень в лаптях, холщовых портах и изорванной в клочья рубахе. В русых курчавых волосах его запеклась кровь, на щеке виднелся припухший багровый рубец.
– Сказывай! – окинув его взглядом, приказал княжич.
– С села Клинкова мы, что по тую сторону Ревны, поприщ [2] сорок отселя будет, – начал парень. – Ну, вот, вышли мы утресь на косовицу, а они, значит, брянцы-то, из лесу-то и налети! И давай, значит, нас имать и вязать! Мужиков и баб, всех повязали. Ну, кой-кто все же утек. Налетели они, стало быть, опосля на село, а там уже людишки упреждены были, – все в лес схоронились, одни старики пооставались. Ну, со зла они возьми да и подпали село…
– Погоди, – прервал его Василий. – Сколько же их было, брянцев-то?
– Да, почитай, сотни две конных.
– А вел их кто, тебе ведомо?
– Ведомо, пресветлый княжич! Вел их самолично дружок княжий, воевода Голофеев.
– Ну, добро, дальше сказывай!
– Ну, погнали нас, значит, в лес. По пути высмотрел я местечко и стрибанул было в заросли, но только достал меня один вой [3] плетью по рылу и привязал ремнем к своему седлу. Чуток не доходя Ревны, загнали нас всех на полянку, тут оставил воевода четырех караульных, а все прочее воинство повел грабить село Бугры, что оттель поприщ с пяток. Ну а караульные наши всему полону велели сесть в кучу посредь поляны, коней своих, всех вместе, привязали к дереву, а сами сели в холодке закусывать и брагу пить. Ну а я, значит, до одного из коней остался пристромленный. Только помалу я свои путы о стремя перетер, у трех коней неприметно отпустил подпруги, а четвертого, какой получше, отвязал, сиганул на него да и махнул в лес! Караульные крик подняли, но только покеда они коней своих заседлали, я уже далече утек. Лес энтот я знаю как свой двор, меня в ем не словишь! Ну и пригнал, значит, сюды…
