Фредерик Марриет - Пират
– Слышите, друг мой, что говорит первый лейтенант? Его требование вполне справедливо, и я просил бы вас не подавать отныне повода к жалобам. Мистер Маркитол, справьтесь, когда будет починен нижний люк этого фок-марселя: я хотел бы переменить его нынче вечером.
Мистер Маркитол спустился под верхнюю палубу, чтобы исполнить поручение.
– Знаете, Эдуард, – сказал капитан Племтон, как только лейтенант удалился настолько, что не мог услышать, – мне хотелось бы поговорить с вами по этому поводу, но сейчас у меня нет времени. Поэтому приходите ко мне обедать – у меня за столом, как вы знаете, умеренный смех разрешается.
Мальчик отдал честь и удалился с веселым, счастливым лицом.
Мы изобразили эту сценку, чтобы читатель составил себе понятие о характере Эдуарда Темпльмора. Он был поистине душой команды: веселым, добродушным и дружелюбным ко всем окружающим; он относился дружелюбно даже к первому лейтенанту, который так его преследовал за его смешливость. Мы не оправдываем этого мальчика, который вечно смеялся, и не осуждаем первого лейтенанта, который старался искоренить этот смех. Всему свое время, как сказал капитан, да и смех Эдуарда не всегда был так уж кстати, но такова уж была природа, и он не мог удерживаться. Он был весел, как майское утро, и оставался таким из года в год: всему он смеялся, всеми был доволен, почти всеми любим, и его отважная, свободная, счастливая душа не была надломлена никакими невзгодами или жестокостями.
Он отслужил свой срок и чуть не был разжалован на экзамене за смех. Смеясь, он пустился снова в плавание, командовал шлюпкой при захвате французского корвета и, пробившись на борт, так хохотал над маленьким французским капитаном, прыгавшим со своей шпагой, которая оказалась для многих роковой, что, наконец, и сам получил от этого маленького господина укол, уложивший его на палубе. За эту стычку, и ввиду полученной им раны, он был произведен в лейтенанты и назначен на линейный военный корабль в Вест-Индии, где от души посмеялся над желтой лихорадкой. Наконец, получил в командование тендер этого корабля, – изящную шхуну, – и отправился крейсировать в поисках призовых денег для адмирала и повышения по службе для себя, в надежде, что какая-нибудь счастливая стычка поможет ему в этом.
VII. Сонная бухта
На западном берегу Африки есть маленькая бухта, которая не раз получала различные наименования от случайно посещавших ее путешественников. Имя, которое было ей дано отважным португальцем, впервые решившимся рассечь волны южной Атлантики, забыто с тех самых пор, как этот народ утратил свою гегемонию на море, а название, под которым бухта эта была известна курчавым туземцам побережья, должно быть, так и осталось невыясненным, однако она обозначена на некоторых старых английских картах под именем Sleeper's Вау – Сонная Бухта.
Материк, который изгибом своим образовал эту маленькую выемку на берегу, имеющем несколько других заливов, а в настоящее время даже нуждающемся в них, развертывает картину, самую, пожалуй, незаманчивую, какую только можно себе представить: перед вашим взором нет ничего, кроме отлогого ослепительно белого песчаного берега, по которому немного дальше разбросано несколько закругленных каменных глыб, иногда бичуемых бешеным натиском атлантической бури; бесплодный, оголенный пейзаж, без малейшего признака растительной жизни. А вид в глубь материка заслонен густым маревом, сквозь которое здесь и там можно различить стволы далеких, скудно рассеянных пальм – таких надломленных и искаженных лучепреломлением, что при взгляде на них никто не стал бы предвкушать густолиственную тень. Вода в бухте спокойная и гладкая, как отшлифованное зеркало; не слышно на берегу ни малейшего журчания, которое нарушало бы безмолвие природы; ни малейшего дуновения не проносится над стеклянной гладью, раскаляемой немилосердными лучами отвесного полуденного солнца, льющего вниз иссушающий поток света и жары; не заметишь ни одной птицы, скользящей в своем полете или парящей на распластанных крыльях, когда она пронизывает глубину своими зоркими глазами и каждое мгновение готова кинуться на свою добычу. Всюду безмолвие, безжизненность, одиночество; разве изредка покажется гребень огромной акулы, которая либо лениво плывет по поверхности нагретой воды, либо остановится, онемев от полуденной жары. Нельзя и вообразить себе другой картины такого же застоя, такой же неприспособленности для человеческого жилья, – разве только если бы мы, взяв другую крайность, захотели описать леденящий ветер, пронизывающий холод и тесно скованные льды у замерзших полюсов.
У входа в бухту, не обращая внимания на шпринговый канат, который повис, точно веревка, переброшенная за борт, стоял неподвижный, как смерть, корабль, пропорции которого вызвали бы единодушный восторг всех способных оценить превосходство его конструкции, если бы этот корабль бросил свой якорь в самой оживленной и деятельной гавани вселенной. Так красивы были его очертания, что он показался бы вам чуть ли не одушевленным созданием, спущенным в океан по воле соорудившего его божественного строителя, пожелавшего дополнить красоту и разнообразие своих творений. Ибо где бы вы встретили, от огромного левиафана до мельчайшего представителя рыбьего царства, от высоко парящего альбатроса до чуткого буревестника, – где встретили бы вы, среди пернатых или снабженных плавниками посетителей океана более совершенную, более приспособленную форму, чем этот образец человеческого искусства, который своим прекрасным силуэтом и изящно заостренными мачтами и реями только один прерывал полосу, где небосклон сливался с горизонтом взморья?
Увы! Судно это, в угоду жадности, было построено для процветания жестокого и несправедливого дела, а теперь служило целям, еще более преступным. Раньше оно торговало рабами – теперь это была знаменитая, на всех наводящая ужас, пиратская шхуна «Мститель».
Не было военного судна, бороздившего морские пучины, который не имел бы особых инструкций относительно этого корабля, столь преуспевавшего на поприще злодеяний; не было купеческого судна ни в одном мореходном краю земного шара, чья команда не трепетала бы, заслышав имя пирата или вспомнив о жестокостях, совершавшихся его головорезами. Пират бывал всюду – на востоке, на западе, на севере и на юге, – оставляя за собой кровавый след грабежа и убийства. И вот он стоит, застыв в своей красоте; его невысокие бока окрашены в черный цвет, на фоне которого тянется лишь узкая красная полоса; его мачты чисто выскоблены; его стеньги, краспиц-салинги, эзельгофты и даже подвижные блоки ослепительно белые. Тенты растянуты на корме и на носу, что бы защитить команду от горячих лучей солнца, тросы туго натянуты, и по всему видно, что на корабле господствует знание морского дела и строгая дисциплина. Его медные части ярко сверкали в ясной, гладкой воде, и если б вы глянули через его гакаборт в спокойное синее море, вы отчетливо увидели бы под ее кормой песчаное дно и якорь, лежавший как раз под ее подзором. За кормой плавала небольшая лодка, и тяжесть привязывавшей ее веревки как будто подтягивала ее к шхуне при этом полном штиле.
Если мы теперь поднимемся на борт, то прежде всего удивимся, что мы так обманулись, определяя издали водоизмещение шхуны. Она представлялась нам небольшим кораблем тонн в девяносто, а оказывается, что она вытесняет свыше двухсот тонн, что бимсы у нее огромной длины и что те мачты и реи, которые издалека казались нам такими легкими и изящными, вдруг выросли до неожиданных размеров. Ее палубы были все из узких сосновых досок, без единой трещины или сучка; ее тросы из манильской пеньки тщательно прикреплены к медным кафель-нагелям или свернуты в кольцо и лежат на палубе, белизна которой составляет сильный контраст с ярко-зеленой окраской ее бортов; ее шпиль и нактоуз отделаны под красное дерево с продольными ложбинами и украшены бронзой; стеклянные окна в потолке кают защищены металлическими стойками, а блестящие мушкеты выставлены в ряд впереди грот-мачты, вокруг которой принайтовлены абордажные крючья.
В средней части корабля, между фок- и грот-мачтами, стоит на круглом вращающемся лафете длинная тридцатидвухфунтовая пушка, приспособленная так, что в бурную погоду ее можно опускать вниз и ставить в трюм, а с каждой стороны его палуб расположены восемь бронзовых пушек меньшего калибра и превосходной работы. Конструкция судна свидетельствует об искусстве строителя, а его оснастка – о сознательной разборчивости, благодаря которой ничто не было принесено в жертву вкусу, хотя, в то же время, вкус был руководящей нитью во всем; порядок же и чистота его показывают, что в лице его командира умение водворить строжайшую дисциплину соединено с практическими познаниями опытнейшего моряка. Да и как же иначе могло бы это судно продолжать столько времени свой беззаконный, но успешный промысел? Как можно было иначе держать в повиновении команду, состоявшую из негодяев, которые не боялись ни Бога, ни людей, и из которых большинство совершало зверские убийства или имело на своей совести еще более черные злодеяния? В том-то и дело, что человек, командовавший кораблем, так возвышался над своими сообщниками, что не имел соперников. Превосходя их способностями, практическими познаниями, отвагой и, в особенности, физической силой, почти равнявшейся силе Геркулеса, он, к сожалению, превосходил их также своей преступностью, жестокостью и презрением ко всем заповедям нравственности и религии.
