Фредерик Марриет - Пират
О прошлом этого человека было известно лишь немногое. Он, несомненно, получил превосходное воспитание, и говорили, что он принадлежал к старинному шотландскому роду с побережья реки Твид. Какие случайности превратили его в пирата, какие заблуждения оттолкнули его от общества, пока он мало-помалу не сделался отверженцем, – все это так и осталось тайной. Было известно только, что он несколько лет торговал невольниками, прежде чем захватил этот корабль и вступил на свое отчаянное поприще. Команде разбойничьего корабля он был известен под именем Каин, и он правильно избрал себе такое прозвище, потому что в течение более трех лет разве не был он против всех людей, и все люди не были против него? Ростом он был футов шесть, а широкие плечи и грудь свидетельствовали о величайшей физической силе, какой, быть может, еще не был одарен ни один человек. Его лицо можно было бы назвать красивым, если бы оно не было изуродовано шрамами, и, странно сказать, глаза у него были кроткие, бархатисто-синие. Его рот был хорошей формы, зубы – белые, как жемчуг, волосы на голове были кудрявы и волнисты, а борода, которую он не брил, как и все, принадлежавшие к разбойничьей команде, закрывала нижнюю часть его лица пышными, вьющимися, густыми прядями. Безукоризненно сложенный, он, однако, казался страшным из-за своих исполинских размеров. Его костюм был живописен и очень шел к нему: полотняные шаровары, сапоги из желтой недубленой кожи, вроде тех, какие изготовляются на Гебридских островах, полосатая рубаха из хлопчатобумажной ткани, красная кашемировая шаль, повязанная вокруг талии вместо пояса, куртка с золотым шитьем и бархатный жилет с подвесными золотыми пуговицами, накинутые на левое плечо, по моде средиземных моряков, и круглая турецкая феска с изящной вышивкой; пара пистолетов и длинный нож за поясом дополняли его наряд.
Команда состояла, если посчитать всех, из ста шести десяти пяти человек, представителей самых разнообразных народностей, но надо заметить, что все начальствующие должности принадлежали либо англичанам, либо уроженцам других северных стран; остальные же были преимущественно испанцы или мальтийцы. Были также португальцы, бразильцы, негры и другие, пополнявшие команду, которая к описываемому нами времени была усилена принятием на борт еще двадцати пяти человек. Были в их числе и крумены, представители черного племени, всем теперь известного черного племени, населяющего берег вблизи Пальмового мыса. Наши военные корабли, во время береговых стоянок, часто берут их на работы, чтобы освободить матросов-англичан от обязанностей, слишком тяжелых для того, кто не сроднился с тропическим климатом. Это – сильный, атлетически сложенный народ; они хорошие моряки, обладающие счастливым, веселым нравом и, в отличие от прочих африканцев, очень трудолюбивы. Любя англичан, они обыкновенно в достаточной степени владеют их языком, чтобы объясняться, и, попав на корабль, всегда рады принять крещение. По большей части они всю свою жизнь не расстаются с полученным ими прозвищами, и вы можете встретить у берегов Блюхера, Веллингтона или Нельсона, которые будут преспокойно выжимать швабры или исполнять какую-нибудь другую самую черную работу, нимало не помышляя о том, что это оскорбительно для столь именитых крестных отцов.
Не следует предполагать, что эти чернокожие добровольно примкнули к пиратам. Они работали на английских судах, торговавших с берегом, и были взяты в плен, между тем как их корабли были сожжены, а европейцы матросы – перебиты. Им была обещана награда, если они будут хорошо служить, но, не надеясь на это, они ждали первого случая, чтобы убежать.
Капитан шхуны стоит на корме, держа в руке подзорную трубу, и по временам обозревает морской горизонт – не покажется ли корабль. Офицеры и команда разлеглись кругом или бесцельно блуждают по палубам, задыхаясь от сильной жары и с нетерпением ожидая, не подует ли с моря бриз, который освежил бы им пылающие щеки. Всклокоченные, бородатые, с обнаженной грудью, с обветренными, зверскими лицами они составляют группу, ужасную даже в состоянии покоя.
Спустимся теперь в каюту шхуны. Отделка помещения отличается простотой; по сторонам стоят две кровати; у задней стены большой буфет, первоначально предназначенный для хрусталя и фарфора, но теперь набитый золотой и серебряной утварью всевозможных размеров и фасонов, награбленной пиратом с различных кораблей; висящие в каюте лампы – также из серебра, и, по-видимому, раньше предназначались для украшения алтаря какого-нибудь католического святого.
В этой каюте находятся два человека, на которых мы хотели бы обратить внимание читателя. Один из них добродушный, с приятным лицом, крумен, нареченный Помпеем Великим, должно быть, за его дюжее сложение. На нем надеты парусиновые штаны, все остальное его тело обнажено, и под его гладкой, лоснящейся кожей кроются мускулы, которые привели бы в восторг анатома или скульптора. Другой – юноша восемнадцати лет или около того, с умным и красивым лицом; очевидно, в его жилах течет европейская кровь. Но на лице его заметна тень какой-то постоянной печали. Одет он почти так же, как и капитан, но на его худощавой и в то же время хорошо сложенной фигуре костюм сидит гораздо изящнее. Юноша занимает место на софе, привинченной в передней части каюты, и держит перед собой книгу, в которую он иногда заглядывает, а затем снова поднимает глаза и следит за движениями крумена, занятого, в качестве корабельного слуги, приведением в порядок и чисткой дорогой посуды в буфете.
– Масса Франциско, какой это хорошая вещь, – сказал Помпей, показывая чудной чеканки кубок, который он вытирал.
– Да, – печально промолвил Франциско, – действительно, Помпей, это красивая вещь.
– Как капитан Каин достал ее?
Франциско покачал головой, а Помпей приложил палец к губам и многозначительно посмотрел на Франциско.
В эту минуту на лестнице, ведущей в капитанскую каюту, послышались шаги как раз того лица, о котором шла речь. Помпей снова принялся перетирать серебро, а Франциско опустил глаза в раскрытую книгу.
Никто не знал, почему капитан так, по-видимому, привязан к юноше, но так как этот последний всегда его сопровождал и с самого начала жил с ним, то все предполагали, что он сын капитана, и команда нередко называла его «молодым Каином», тогда как при крещении он получил имя Франциско. Однако в последнее время стали замечать, что они часто о чем-то спорят, и что капитан с большим подозрением относится к поступкам Франциско.
– Надеюсь, что я не помешал вашей беседе, – сказал Каин, войдя в каюту, – крумен, вероятно, сообщил тебе что-нибудь очень важное.
Франциско не отвечал и, казалось, углубился в чтение книги. Глаза Каина переходили с одного на другого, как будто он хотел прочитать их мысли.
– Пожалуйста, мистер Помпей, о чем вы сейчас говорили?
– Я говорил, масса капитан? Я только сказать масса Франциско, какой хорошая вещь, спросить, откуда вы досталь его – масса Франциско не знать.
– А какое тебе до этого дело, подлый мошенник? – закричал капитан, хватая кубок и с такой силой ударяя того по голове, что кубок расплющился, и крумен, несмотря на свою богатырскую силу, повалился на пол. Кровь текла по его лицу, когда он медленно поднялся, оглушенный и трепещущий от страшного удара. Не проговорив ни слова, он, пошатываясь, вышел из каюты, а Каин опустившись на один из сундуков перед кроватью, промолвил с горькой улыбкой:
– Вот как я проучаю твоих тайных друзей, Франциско!
– Скажите лучше, что будет вам за ваше жестокое и несправедливое отношение к человеку, который не сделал вам никакого зла, – возразил Франциско, кладя книгу на стол. – Он задал самый безобидный вопрос – ведь он не знал, при каких обстоятельствах вы достали этот кубок.
– Но ты их, конечно, не забыл? Хорошо, пусть будет так. Но я предупреждаю тебя, как предупреждал уже много раз, что только воспоминание о твоей матери помешало мне бросить тебя на съедение акулам, как я хотел сделать задолго еще до этого события.
– Я не знаю, какую власть имеет над вами память о моей матери. Я сожалею только, что она, так или иначе, имела несчастье вступить с вами в связь.
– Она оказывала на меня то же влияние, – ответил Каин, – какое всякая женщина оказывает на мужа, когда они много лет проведут в одной каюте, но это влияние теперь ослабевает все больше и больше. Я скажу тебе напрямик: даже память о ней не остановит меня, если ты не откажешься от своих проделок. В последнее время ты на глазах у команды проявлял враждебное отношение ко мне, ты оспаривал мои распоряжения, и теперь я имею все основания подозревать, что ты замышляешь что-то против меня.
– Да как же я могу скрыть свое отвращение, – возразил Франциско, – когда мне приходится быть очевидцем таких ужасов, таких жестокостей, таких хладнокровных злодеяний, как те, что совершались за последнее время? Зачем вы заставили меня здесь жить? Зачем удерживаете меня? Ничего я больше не прошу – только дайте мне уйти с этого корабля. Вы не отец мне, вы сами мне это сказали.
