Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1984 год
— Вот и все наши злоключения,— виновато, со смущенной улыбкой закончил дядя Федя, старший зимовки. — Очень переживали за вашу посадку, не было уверенности, что ураган сохранил стоянку. А река, сами понимаете, бешеная, особенно когда дует южак.
— Но почему не оставили радиста? Знали же, что самолет в воздухе. Поднялся переполох на всю Арктику. Это же ЧП! — не повышая голоса, говорил Черевичный.
— Двоим не выгрести. Надеялись, что до следующей вахты успеем вернуться. Не рассчитали, вахту пропустили,— виновато отозвался старший. — Просили ведь четвертого сотрудника. Отказали. Редко, мол, будут самолеты.
— Ладно, все,— взмахнул рукой Черевичный. — Отчитываться будете перед начальством. А сейчас ужин — и всем отдыхать. Завтра решим, как вызволить катер. Без него станции нет.
Дом не был рассчитан на ночевку всего экипажа. Черевичный, Чечин и я отправились на самолет, где были две подвесные койки и огромный, как мы его окрестили, «двухспальный стол» навигатора. Остальные остались в доме.
Затихла и река. В воздухе заметно потеплело, и с южным теплым ветром ворвались к нам тучи комаров. Этих дьявольских насекомых мы называли «двухмоторными пикировщиками».
Задраив все люки, я принялся уничтожать эту назойливую свору.
Тянуло ко сну, но постепенно расшифровка записей полета отогнала сон. Через три часа работы донесение было готово для передачи по радио в штаб проводки, в Москву и Ленинград.
С трудом растолкав Черевичного, попросил подписать составленное донесение. Теперь это был официальный документ, который поможет ученым и капитанам строить свои прогнозы и решать, как поступить дальше, как продолжать навигацию, чтобы обеспечить побережье и острова Арктики всем необходимым для жизни.
— Давай, Иван, досыпай. Депешу сейчас отвезу на берег. Чую, завтра, если будет погода, нам дадут указание повторить маршрут.
— Почему? В донесении все ясно.
— Не все. Туман много скрыл от нас. А ты что натягиваешь сапоги? Ложись.
— Не могу тебя оставить одного с такой ценной грамотой... Смотри, солнце проглядывает.
Радист нас встретил ворохом радиограмм. Это была фактическая погода зимовок, островных и береговых. Но все они были малоутешительными. Начиная от меридиана мыса Неупокоева на востоке до пролива Лаптева — во всем огромном районе продолжал свирепствовать глубокий циклон. Зато к западу от Неупокоева на всей акватории Карского моря и побережья до меридиана Новой Земли стояла прекрасная летная погода, сформированная антициклоном с центром над островом Уединения.
— Все ясно, мой дорогой штурман. Пошли отсыпаться. На запад задания у нас нет, а на востоке продолжает разгуливать циклон. Думаю, вторично при такой погоде разрешение на полет нам никто не даст. Караван молчит, значит, идут нормально и вот-вот пробьются на разреженные льды.
— Михаил,— обратился я к радисту,— как можно скорее передай наше ледовое донесение, а если нам будет новая РД, немедленно буди.
...Проснулся я от скрежета по корпусу гидросамолета и лязга цепей. Быстро выскочив, открыл верхний люк. Ослепленный на какой-то миг яркими лучами солнца, увидел пришвартованную шлюпку и по спущенному трапу поднимающегося на палубу гидросамолета радиста зимовки.
— Вам срочная РД из штаба морских операций,— балансируя на узкой покатой палубе, размахивал Михаил бланком радиограммы.
— Какого черта так причаливаете? Что это вам, баржа? Три миллиметра толщина корпуса. Пробьете, как папиросную бумагу,— заглушая голос радиста, Чечин кричал из иллюминатора своей кабины.
— Срочная... — передал Михаил мне листок бумаги.
— Чего это расшумелись?! — заговорил Черевичный, натягивая кожаные брюки. — Что, уже новые сутки?
— И новое задание, Иван Иванович. Слушайте: «Борт Н-275 Черевичному Аккуратову тчк Первой погодой дайте состояние ледовой обстановки по маршруту Усть-Таймыр — Русский — Краснофлотские острова — мыс Оловянный— остров Домашний — остров Уединения — Диксон тчк Караван ледокола «Иосиф Сталин» вышел в разреженные льды тчк Благодарю отличную разведку сложной погоде...»
Валентин Аккуратов, заслуженный штурман СССР
Легенда о Холмогорах
В Москве, в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина, есть Музей книги, а при нем невеликий читальный зал, чуть больше школьного класса. Встретишь в каталоге карточку нужной тебе книжки с шифром из букв МК, значит, туда, в музей редчайших печатных произведений, и направляйся. Был такой знак и у книжечки «Краткая история о городе Архангельском», которую написал в 1792 году радетельный архангелогородский краевед Василий Васильевич Крестинин. Потому-то и пришел я в ту особую читаленку. Заказ сделал. Поджидаю. Задумался. И — мысль: а что, собственно, меня, коренного москвича, на Двину на Северную так утягивает? Как объяснить себе эту склонность? Тут приносят требуемую книгу. Беру ее, этакую гладкую, побуревшую от времени. Раскрываю, перелистываю. Держал я ее и раньше, да ведь вот не увидел же. А тут...
В грамоте царя Федора Ивановича об учреждении Архангелогородского посада в 1587 году, февраля 12 дня, сообщается, что воевода князь Василий Андреевич Звенигороцкий с товарищами приписали на Двину к Новому Колмогорскому городу, в числе двадцати девяти семей, того-то и того-то, «да с Уны и с Луды Гришку Заслонова, да Юшку Мансурова». А Уна и Луда — поселки Летнего берега Белого моря. Но в 1613 году, когда Новые Колмогоры уже официально стали называть Город Архангельский, или просто Город, его сотский Степан Киприянов сообщил Москве, что жильцы-переселенцы все вымерли и разбежались и дань брать не с кого. (То понятно: холмогорцы, или колмогорцы, тех новоколмогорцев тогда крепко притесняли, ибо чуяли в них счастливых соперников, кому сама Москва покровительствует.) Но Юшка! С Луды! Ведал я, что отец мой родом с реки Нея (она в левый приток Волги, в Унжу, впадает), слышал, что в Парфеньеве там до войны людей с такой фамилией было немало, знал, что однофамильцев наших в одной Москве только в XV—XVII веках было множество. Но что бы еще тот Юшка — глядишь, пращур — в поморцах объявился... Дивно мне то стало. А и отрадно — уразумел в себе тягу к Русскому Северу.
Пропахший углем и металлом поезд «Москва—Воркута» довез меня до Котласа, а скрипучий речной транспорт, через тридцать с хвостиком часов, высадил в Усть Пинеге, на понизовье Северной Двины. В этом месте я перебрался на левый берег и затопал в Холмогоры, мечтая потом переправиться обратно на правый и таким же собственносильным способом прийти в Архангельск, откуда до Белого моря рукой подать: сорок пять километров.
Однако не тут-то было. Занимательность и радушие хозяев, у которых я по пути останавливался на ночлег, спутали мой план. И дело, наверное, было в том, что проситься на постой предпочитал я к одиноким старикам: среди них нередко встречались люди с весьма яркими характерами, прекрасной речью, прелюбопытнейшей судьбой, и были они не так заняты собой, как молодые. И когда я вызывался оказывать какую-либо нужную им по хозяйству помогу, они проникались ко мне чистосердечным уважением. «Без труда нет и добра»,— приговаривал я и лез латать крышу. «Будя труженичать! Пора чай пить»,— кликали меня старики. И так хорошо, так желанно друг дружке раскрывалась душа после чая, ввечеру! И случалось, что скоро мы просто влюблялись в такие осветляющие душу вечерницы. А когда я вдруг вспоминал про свой жесткий пешеходный план и, совестясь перед ним, решительно доводил дело до часа расставания, то мы порою чуть не плакали. Так что в некоторых местах я шел от деревни к деревне с адресом, как в эстафете: по родным и друзьям своих бабенек и дёденек. И в конце концов так откормился молочком славных холмогорских буренушек и до того избаловался стариковской заботой, что снова обрел прежнюю столичную безответственность в географии, отчего однажды и заблудился в трех соснах одного леспромхоза.
От села, где бы следовало заночевать, до деревни Ватамановка, где мне был указан добрый старожил, оставалось семь-восемь километров. Встреченный же тракторист подсказал махнуть через лес тропкой, по которой до Ватамановки короче-де раза в два: «А, версты три с гаком!» Я подхватился и ударился в этот лес, обнадежась успеть дотемна. Но стежку-дорожку я быстро потерял, а скоро и в чаще стало совершенно темно.
Долго рассказывать, как на ощупь искал я подходящее дерево, как мучительно корячился на него, как увидел далеко впереди огонек и, очумев от радости, никак не мог найти сук, на какой повесил рюкзак. Долго рассказывать, как проламывался через бурьян и заломы уже затягиваемого туманом оврага, как, цепляясь за корни, вылез из расщелины на нужную сторону и, мокрый, изодранный, с вымазанными в земле руками, очутился в конце концов в теплой и уютной спасительной избушке лесника.
