Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1973 год
Первая зимовка на куполе Чюрлениса вписала достойные страницы в историю исследования ЗФИ. Мы, гляциологи из Института географии, продолжаем ее работу.
Наступила полная космической тайны, полярная ночь. Зажглась круглосуточная звездная иллюминация. Затрепетали невесомые занавеси северных сияний. Закружились в ураганном темпе снежные бураны. А мы работали: продавливались сквозь режущий плотный ветер к приборам — ни один срок наблюдений не был пропущен, бурили во льду первую 15-метровую скважину, провозили через тьму над ледником уголь и хлеб из Тихой, вырубали вокруг дома ледяной коридор. Измеряли и подсчитывали, что за одну хорошую метель через один метр поверхности купола ветер проносит до тонны легчайшего снега. А метели — чуть не каждый день. И даже в погруженном в лед доме не было от них спасения: целые горы снежной муки насыпались через мельчайшие щели люка. Работа с лопатой была постоянной. Это была настоящая война со снегом.
Первую советскую зимовку на архипелаге метель попыталась засыпать еще по пути.
«Седов» тогда в бессилии остановился на краю поля пакового льда на четвертый день плавания. Весь экипаж вышел на работу: обкалывать лед у бортов судна и расчищать снег. Трое суток шла тяжелая и, казалось, безнадежная борьба. «Если солнце не сходило с небосвода и ночи не было в природе, то не было ее и у людей «Седова», — вспоминал участник рейса Михаил Муров.
Помог сильный шторм: он разбил монолитное поле, унес льды и освободил корабль из плена.
Знаменательно, что судну с именем «Седов» был поручен тот рейс 1929 года, хотя оно было немногим больше «Фоки» и усиливающий корпус «ледовый пояс» составлял единственное его оружие против всемогущего льда Арктики. Но ведь его капитаном был Владимир Воронин, внук того самого помора, который взял на борт своей шхуны первооткрывателей Земли Франца-Иосифа, моряков с «Тегетгофа», после того, как они покинули архипелаг и отправились через море к Большой земле на санях.
Речь шла о начале нового этапа в истории ледяного архипелага. ЗФИ становилась обитаемой.
В вихрях метели семь человек спустились по штормтрапу с ледокола на лед припая, пошли, утопая в снегу, к берегу. Первый нес, прижимая к груди, пушистого котенка. Шедший последним — радист Эрнст Кренкель — крикнул тем, кто столпился на борту «Седова»: «Спасибо, товарищи, что затащили нас сюда!»
С тех пор зимовки стали ежегодными. Станция в бухте Тихой использовалась и как удобная база для всесторонних исследований природы архипелага. За двадцать лет он был исследован достаточно хорошо. И только о ледниках его известно было далеко не все.
В недрах купола мы соорудили лабораторию по изучению льда и снега — на глубине 14 метров. Месяц работы между делом — и от ледяного коридора ушел вниз на двадцать три метра туннель с лестницей, ведущий в комнаты, «хрустального дворца». На поверхность выброшено около сотни кубометров льда, который мы, использовали как источник пресной воды, нисколько не смущаясь тем, что вода эта двухсотлетней давности — холод ее прекрасно сохранил.
...Ледниковое лето — это бунт воды, освобождение ее от оков мороза. И горе тому, кто рискнул устроить себе жилье среди этой, на время окаменевшей воды. Мы в этом убедились в конце второго года зимовки, когда редкостный шквал тепла обрушился на ледники Земли Франца-Иосифа, заставив их усиленно таять. Штормовой ветер с юга повысил температуру воздуха до +12° — кажется, не так уж тепло, но для льда это необыкновенная жара, противостоять которой он был не в силах.
Выносили воду из дома ведрами, потом качали двумя насосами, выдалбливали во льду ямы для воды — ничто не помогало, и мы вынуждены были эвакуировать дом й ледовую лабораторию. Два дня продолжалось наводнение, потом Арктика вернулась в свои владения, залечила «раны» ледников, присыпала их снегом разыгравшаяся в июне по-зимнему лихая метель.
Последние месяцы по напряженности напоминали первые, только теперь основной упор делался не на хозяйственные работы — они, напротив, были сведены к минимуму, — а на научные исследования. Спешили сделать как можно больше. Чем меньше оставалось дней до отъезда, тем интенсивнее становилась работа...
В 1959 году обсерватория из бухты Тихой была переведена на небольшой остров с одним-единственным невысоким куполком. Ныне здесь самый большой поселок, в котором живет и работает около ста человек. При основании на новом месте обсерватория получила название «Дружная». В 1972 году, после кончины Э. Т. Кренкеля, ей было присвоено имя этого прославленного полярного радиста.
В 1957 году мы застали на острове Хейса на берегу озера лишь три домика гидрографов, но из трюмов теплохода «Немирович-Данченко» на остров уже перекочевали тогда щиты сборных домов, бревна, доски и длинные ящики с деталями стартовых установок. Позже, через год, в густой тьме полярной ночи, в коротком перерыве между январскими бурями внезапно осветилось небо на северо-востоке от нашего купола Чюрлениса. Потом мы узнали, что в ту ночь первая метеорологическая ракета стартовала с острова Хейса.
По существу, теперь научный поиск определяет лицо этой земли.
Когда исчезает солнце над Арктикой и остров Хейса погружается во тьму, отчетливее становится слышен таинственный голос космоса. Автоматические фотокамеры следят за причудливыми узорами полярных сияний, рожденных от столкновения свободно летящего солнечного, ветра с упругой земной магнитосферой. Геофизические ракеты, пронзая всю толщу атмосферы, исследуют ее структуру, температуру, ветер, газовый состав на разных уровнях, вторгаются в плазменный океан ионосферы.
Международный геофизический год повторится через четверть века. Тогда, где-то в 80-х годах, некоторым из старых зефеистов посчастливится вспомнить свою арктическую юность, проведенную в окружении ледяных куполов.
И, без сомнения, снова оживут в памяти события и люди первого столетия истории Земли Франца-Иосифа, самого северного на земле архипелага...
В. Маркин
Не исчезнувший
Рассказ о том, как, когда и кем был сохранен пятнистый олень
Знакомство с ним народов Востока уходит в глубь веков, но Европа узнала о чудесном олене лишь в середине девятнадцатого века. И тут же предприимчивые переселенцы — искатели золота и женьшеня, соболевщики — быстро наводнили край. Красноречив отчет одного деловитого сучанского пристава. По его сведениям, только за один 1883 год в подведомственном ему районе китайские купцы купили у местных охотников четыреста пар пантов пятнистого оленя. Многие шли по сто рублей золотом за голову. По тем временам это был капитал, и неудивительно, что каждый владевший оружием стремился добыть такой трофей. Но если русские и корейцы охотились преимущественно на самцов, то проникавшие в тайгу усердные маньчжуры перегородили ее многокилометровыми хитроумными завалами с замаскированными ямами. В эти зверовые ямы — «лудёвы» — попадали все подряд: самцы, самки и совсем уже «бесполезная» молодежь. Пятнистому оленю грозило уничтожение. И вероятно, он был бы действительно уничтожен, если бы в его судьбу неожиданно не вмешался мой дед Михаил Янковский.
Молодой студент-шляхтич был осужден на каторгу за участие в польском восстании против царизма в 1863 году. Он отбыл срок на Нерчинских рудниках в Забайкалье и, став ссыльнопоселенцем, в 1S72 году вошел в состав научной экспедиции бывшего товарища по каторге доктора биологии Бенедикта Дыбовского. На лодке «Надежда», как пишет в своей книге «Воспоминания о Сибири и Камчатке» сам Дыбовский, они два года обследовали Шилку, Аргунь, Амур и Уссури. 1874 год застал их на Дальнем Востоке, и здесь мой дед прожил вторую половину своей жизни, посвятив ее природе, охоте, науке и животным. Сначала на острове Аскольд, а потом на полуострове, неподалеку от Владивостока, ныне носящем его имя, он создал первый в России питомник пятнистых оленей.
Михаил Янковский изучал поведение своих питомцев. Он решительно отказался от использования варварских «лудев», научился отыскивать и осторожно брать новорожденных оленят. Много молодых оленей он раздавал во вновь организуемые хозяйства предприимчивых дальневосточных пионеров. Новое дело стало давать хороший доход и быстро развиваться.
Очутившись в Северной Корее, сын Михаила Янковского, мой отец, настойчиво стремился заняться делом, до тонкости знакомым ему с детства. Однако к этому времени пятнистый олень там был уже большой редкостью. И неожиданным было для нас с отцом известие, принесенное деятельным переводчиком, корейцем Иваном Чхеном: «Юри Микаучи, моя олени насоу!» («Юрий Михайлович, я оленей нашел!») Долго прожив в России, Иван свободно говорил по-русски на специфическом приморском жаргоне. Сейчас он весь сиял, в восторге от добытых им сведений.
