Журнал Поляна - Поляна, 2012 № 01 (1), август
Оба его «трофея» лежали, вытянутые в струнку… У одного винтовка, у другого под животом, полбуханки черного хлеба в холщовой тряпице… Оба были теплые еще и вроде бы еле дышали ртами, полными земли, когда их перевернули на спину…
Драпали все без строя и порядка, и кромсали их немцы и сверху, и минометами… в верхний край оврага мина и угодила… Мимо цели и без дела, пущенная так просто — для звука… а их засыпало срезанным краем земли… И немного ее было… может две полуторки, да и то не с верхом, а притоптало так, что и ругнуться, как следует, воздуха не хватало… И контузило-то их не очень сильно… проще сказать, по фронтовым меркам: ерунда… только при свисте мин они после того, как их в часть опять вернули, ни за что не бросались, как прежде, на землю, а врастали в нее так, что никакой силой не согнешь… Крикни: «Воздух!» — лежат в любой грязи, что тюфяки, только вытряхивай, а на миномет… столбняк на них нападал…
Долго они шли потом вместе… пока не попали почти одновременно в разные госпиталя… и все время говорили непонятное для других: «Эх, пожевать бы! Ваня!» — «Рука не дотягивается… А выпить? Соломон!» — «Да закуски полон рот… и не выплюнешь…» Кому расскажешь, что это последнее, что они помнили из подземной жизни… свои, такие же, подняли бы на смех…
— Ты меня не слушаешь вовсе, дед! Я говорю, говорю…
— Слышу… слышу, Малыш… Только рассказать мне тебе нечего… Война — это ж работа такая… грязная и тяжелая… а платят за нее… — он вздохнул и притянул к себе внука. — Когда война кончается, все веселятся и говорят только одно: «Чтоб она была последняя… Чтоб дети не воевали…» И верят в это…
— А почему? Деда?..
— Человек так устроен… а рассказать про нее — нечего. Писатели книжки напишут. Артисты кино снимут… А генералы… опять войну затеют…
— Зачем?..
— А этого никто не знает… Скоро узнают даже, что за камни на Луне лежат… а этого «никто никогда не узнает…» — он, не сознавая того, зацепился за эту фразу тайными щупальцами памяти и снова перелетел туда…
— Обидно, Соломон… даже, где лежать будем, никто никогда не узнает…
— Какая разница… нами дыры затыкают… какая раз…
— Соломон!.. — засипел товарищ.
— Ну, что ты так кричишь? Что ты…
— Мне бабка в детстве с утра репу парила… хлеба не было… а тут лежишь на хлебе и с голоду…
— Не успеешь… обидно, конечно…
— Ты дед, расскажи… — перебил его мысли внук. — У других-то ребят и рассказать некому, а мне надо…
— Зачем? — вернулся Соломон.
— Для урока…
— Странно… Ну, ладно… Ты знаешь, Малыш… два солдата подружились в армии и воевали все время вместе. Повезло им. На задания их посылали вместе, и на отдых они уходили рядом… Много вокруг солдат погибло, а они все вместе, да вместе… И однажды их двоих засыпало землей… разорвалась мина и засыпала землей… не ранило, не убило, а живых засыпало… Только не перебивай, а то не смогу рассказать… я еще никому не рассказывал — тебе только… Вот умру… не перебивай, сказал тебе… и так и не расскажу… И засыпало их землей в ночь под праздник Октябрьский в ноябре… Лежали они долго и вспоминали свои жизни короткие… потому что еще молодые были и обидно им очень было… Когда умираешь и понимаешь, что умираешь, обидно очень становится… Почему? Посмотреть хочется: а что дальше будет… хотя… ну, неважно… и шел другой солдат, да споткнулся о штык винтовки, который из земли торчал… а у солдата винтовки не было… С оружием тогда плохо было, а воевать надо… ну, выдавали оружие, конечно, но всем не хватало… А когда откопали их, двоих этих, они уже почти не живые были… ну, еще не мертвые, а вот куда потянешь — туда и пойдут… или на небо, или обратно в землю… спас их тот солдат… пальцем глину у них изо рта выковырял, а туда водки из фляжки плеснул — и они ожили понемножку… В госпитале полежали, больница такая, обратно их в строй вернули, в часть, — на фронт, значит, — и стали они опять воевать… Только вот странная штука какая… перестали они бояться… мин, снарядов, пуль… и жалеть перестали… Как? А так! Ничего им не жалко было: ни себя, ни других, ни своих, ни врагов… только губы сожмут — и не пожалеют… и очень им от этого тяжело жить стало… так тяжело, что они только об одном жалеть стали, что опять ожили, потому что если никого и ничего не жалеть — жить невозможно… сам подумай…
Тогда они так решили: опять сходить под землю и спросить ее, куда их души делись?.. Потому что, думали они, что потеряли там, под землей, души, когда почти умерли… Пошли… то есть и не пошли… Во время налета сильного артиллерийского в блиндаже — это такая землянка — прятались, а снаряд рядом разорвался, и опять вход засыпало, но они там не одни были — откопались потом, а пока сидели, землей запертые, и спросили потихоньку землю… что стало с ними?.. И она им ответила, что остались под землей их души до той поры, пока война не кончится… а когда кончится, если они забудут все, что с ними было, от радости — так и останутся жить надолго, но никого и ничего жалеть не будут, а если заплачут, когда война кончится, вернутся к ним души, а сколько они с ними проживут — никто не знает. Потому что, когда жалеешь — жить тяжелее…
Воевали они долго потом, и всяко с ними бывало, забыли под конец об этом обо всем, а когда война кончилась, поехали по домам… и горько заплакали… Почему? У одного немцы всю деревню сожгли вместе со всеми, кто в ней был… В церковь согнали и сожгли… а у другого всех евреев выловили, в гетто собрали, оцепили колючей проволокой и тоже убили, и в ров бросили… Заплакали они горько-горько… и вернулись к ним души… Живы, живы они… А зачем души вернулись? Наверное, чтобы они жалеть других научили…
— Я тебя про войну просил… а ты мне… а ты мне сказку…
— Нет, Малыш, к сожалению, это правда… Только это — правда про войну… вот поэтому про войну никто и не рассказывает… — все равно не поверят…
Андрей Кунарев
(Из цикла «Голоса»)
На то и рыцарь, чтоб являть отвагу
На то и рыцарь, чтоб являть отвагу,
И, на потеху вкруг столпившихся зевак,
Пришпорив Росинанта-бедолагу,
Бесстрашно атакует он ветряк.
…Придя в себя, полураздавленный, —
Невероятно, но ещё живой! —
Толпой тупиц шутом ославленный,
Упрямо шепчет: «Завтра — в бой!»
Июнь. Две тысячи восьмой
Июнь. Две тысячи восьмой.
Дожди.
За власть грызутся меж собой
Вожди.
А мы за чашей круговой,
Мой друг.
Всё так же узок, боже мой,
Наш круг.
Печально? Что ж, судьбы иной
Не жди.
Всё ниже тучи над страной.
Дожди…
Град Елабуга уездный
Град Елабуга уездный —
Галки, ели, край земли —
В стороне дорог железных —
В небе стонут журавли…
Кама-матушка широко,
Вольно волны катит вдаль.
Что, Марина, одиноко?
Грудь сосёт тоска-печаль?!
«Чёртов город с городищем,
Спас заглохший, пустыри…
Мы на пару с ветром свищем
От зари и до зари…»
Шаль на плечи — в пляс пуститься,
Руки в боки — в горле ком.
Обезуметь, с круга спиться
И — не помнить. Ни о ком.
Бога нет, когда нет веры.
Глушь. Елабуга. Война…
Дни свинцовы, очи серы.
Душно. Узел. Тишина…
Увы, слепцу неведом свет прозрений
Увы, слепцу неведом свет прозрений —
хоть сдохни на кресте иль на колу —
и неудавшихся стихотворений
я ворошу печальную золу.
Вини меня в цинизме, даже трусости —
пожалуй, хоть во всех грехах подряд.
Кто говорил, что не сгорают рукописи?
Не верь. Я знаю: здорово горят.
Владимир Липунов (Хлумов)
Сухое письмо
(Из «Книги писем»)
Прочтите, пожалуйста,
и отдайте врагу народа
Витольду Яковлевичу,
для исправления.
Сегодня вы прочтете мое письмо. С этого дня вы меня уже никогда не забудете, а значит, не забудете и ЕГО. Мне двенадцать лет. Сегодня умер ОН. Я не могу написать ЕГО имени, потому что горе станет нестерпимым, и я сделаю это раньше, чем напишу письмо. А я должен написать, обязательно должен, чтобы вы не подумали, что мой поступок — каприз мальчика-подростка. Да, эта мысль меня очень мучает и терзает. Я все думаю, как бы вы не решили, что я еще слишком мал и делаю это несознательно, от испуга, что ли. Не думайте, пожалуйста, так. Я давно повзрослел, я родился в начале войны, а военные дети быстро взрослеют изнутри. Когда я родился, мои папа и мама очень полюбили меня, потому что шла война и мужчин стало не хватать. Нет, не о том. Я перескочил. Рано. Я хочу еще что-нибудь вам о причинах моего поступка сказать, мне все кажется, что вы мне не поверите, что у меня был сознательный план. Плохо, что мне мало лет. Плохо и хорошо. Хорошо, потому что вы меня никогда не забудете и, значит, не забудете и ЕГО.
