KnigaRead.com/

Журнал Поляна - Поляна, 2012 № 01 (1), август

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Журнал Поляна, "Поляна, 2012 № 01 (1), август" бесплатно, без регистрации.
Журнал Поляна - Поляна, 2012 № 01 (1), август
Название:
Поляна, 2012 № 01 (1), август
Издательство:
-
ISBN:
нет данных
Год:
-
Дата добавления:
8 август 2019
Количество просмотров:
109
Возрастные ограничения:
Обратите внимание! Книга может включать контент, предназначенный только для лиц старше 18 лет.
Читать онлайн

Обзор книги Журнал Поляна - Поляна, 2012 № 01 (1), август

Дорогой друг!Перед вами первый номер нашего журнала. Окинув взором современное литературное пространство, мы пригласили на нашу поляну тех, кто показался нам хорошей компанией. Но зачем? — вероятно воскликните вы. — Для чего? Ведь давно существует прорва журналов, которые и без того никто не читает! Литература ушла в Интернет, где ей самое место. Да и нет в наше время хорошей литературы!.. Может, вы и правы, но что поделаешь, такова наша прихоть. В конце концов, разориться на поэзии почетней, чем на рулетке или банковских вкладах…
Назад 1 2 3 4 5 ... 40 Вперед
Перейти на страницу:

Независимый литературно-художественный журнал «Поляна»

август №1 (1) 2012

Татьяна Кайсарова

Так задумал Творец

Так задумал Творец.
Всё сбылось: этот взлёт
белой птицы и мёд
наших слов, наконец
пожелавших ложиться строкой,
чуть небрежной, как вздох,
как шептанье впотьмах
той воды ключевой.

Пой же, сонная птица,
как заплакали сосны в бору,
как метнулась в нору
рыжим всплеском лисица,
как испуганный вечер
полыхнул, задохнулся, притих,
и о том, что в объятьях твоих
пропадаю навечно.

Случайное смещение погод

Случайное смещение погод,
неровное дыхание туманов,
чередованье штилей и невзгод,
небрежность истин, суета обманов.

Всё изначально, всё живёт во мне:
тревожит, изменяется и длится,
и где-то в глубине, на самом дне,
тревога потаённая теснится.

Пускай ещё не явны холода, —
неумолимо времени смещенье.
Слоистая прохлада, как вода,
целебна и чиста, как на Крещенье.

Послушай воркованье голубей:
там только о любви и о погоде,
и я тебе напомню о себе
звучанием эоловых мелодий.

Всё остальное — сплетни и навет.
Войне меж воробьиными мирами
уже давно конца и края нет:
кто не убит — унижен или ранен.

А осень утекает вдоль дорог…
Торопятся озябшие рябины
краснеть кистями. Отчий край продрог
от голых крон до самой сердцевины.

Костры погасли, сгинули дымы,
бесшумно осень закрывает створы,
слетает первый снег, и только мы
о вечном продолжаем разговоры.

Александр Литвинов

Как хочется жить!

Брату моему Виктору и его сверстникам, изведавшим рабства немецкого.

Я — ОСТ 3468. ОСТ потому, что я русский. Мне от роду 14 лет. Во мне страх и глухая тоска. И тяжелая слабость в ногах.

Я тележку качу по проходу меж гудящих прессов. В тележке моей тяжеленной обрубки стальные — листовые отходы работы прессов.

А вокруг меня немцы. За прессами стоят тоже немцы. Это «Фольксваген», завод.

Мамка родненькая, тут Германия самая страшная!

По проходу за мной ходит с палкой хохол-полицай, надзиратель мордастый. Я боюсь его палки! Бьет меня без разбора. Бьет не только меня, но, мне кажется, что меня бьет сильнее и чаще других.

Бьют не только хохлы-надзиратели, но и немцы-охранники бьют.

Бьют за то, что совок к концу дня стал тяжелым и просыпался мусор железный; что, держась за тележку, я стоя уснул на секунду какую-то; что распухшие ноги я долго в колодки вдеваю; что голову поднял, и выпрямил шею, и глянул в глаза полицаю-предателю.

Бьют по самым болючим местам. Иногда просто так палкой врежет и матом покроет, чтобы сон от себя отогнать.

Под одежками-тряпками наши голые кости. И палками бьют по костям… Все по старым болячкам! Для новых болячек на наших костях уже нету места.

Враги вокруг нас день и ночь, день и ночь…

Ждем отбоя, как самую светлую радость. В темноте хорошо пошептаться друг с другом. Помечтать… Вот придет наша Красная Армия — и мы будем ловить полицаев и немцев-охранников! Посмеяться тихонько можно…

Внезапно приходит сон. А во сне мы и стонем, и плачем, и родным своим жалимся, жалимся.

Мамка родненькая! Вечно хочется есть. Есть и спать. И забиться бы в щелочку маленькую, чтоб не видел никто и никто б никогда не нашел.

И мне кажется: я никогда не наемся. И домой никогда не вернусь.

Если б я знал, что ждет меня тут, я б не дался тогда полицаям, что пришли и забрали меня 12 мая 43-го года.

Не вспоминал бы тот день, да он забываться не хочет.

Мы только сели обедать все вместе: Вася, Петя, Шурик и вы с теткой Полькой. А Клаве, как мамкиной дочке, ты борщ отнесла в ее комнату. Только сели — они и явились!

С винтовками двое.

Я твой борщик щавелевый только попробовал, мамка моя! Пару ложек успел отхлебнуть. Тарелка моя почти полная так и осталась стоять. Там и ложка моя. И хлебца кусаник остался.

Теперь кажется мне, что обед недоеденный тот до сих пор меня ждет на столе.

Те полицаи по дороге сказали, что застрелят меня, если я побегу. Лучше б я побежал!

До отправки в Германию нас под охраной держали в здании банка по Коммунистической улице.

Охраняли полицаи, с утра уже пьяные, поэтому нам удалось убежать. Помнишь, как прилетел я домой? Я тогда не один убежал. Со мной были хлопцы из Людкова и с нашей Замишевской улицы. Перед этим побегом нам передали тайком, что в задней стенке уборной, что во дворе у забора, оторваны доски и держатся только на верхних гвоздях.

Когда вывели нас на прогулку во двор, все, кто знал и не струсил, в уборной доски раздвинули — и через забор в огороды. И все, кто удрал — по домам разбежались. Вот дураки.

Нас, как котят, похватали и в банк. И охранять стали немцы уже, а не те полицаи.

А 15 мая во дворе банка построили нас и девчонок и под немецким конвоем погнали на станцию.

По Первомайской погнали, потом по Кузнечной (ныне улица Ломоносова).

На Первомайской, у почты, нашу соседку увидел. Обрадовался! А как настоящее имя ее — я не знал. Только прозвище помнил. И крикнул:

— Говнокопиха! Тетечка! Ради Бога, прости! Я не знаю, как тебя звать!

— Ульяна я, детка моя! Ульяна! Куда ж это гонят вас, родненький? А… Наверно в Германию гонят?..

— Дак в Германию, тетечка! Мамке скажи, что нас гонят уже! Нихай прибегае на станцию!

— Скажу, деточка! Щас же скажу!

И заплакала тетка Ульяна. И побегла скорей на Замишевскую улицу. А мне стало как будто бы легче…

У железнодорожного клуба, когда нас по Кузнечной гнали, к Вальке Высоцкому, что с Харитоновской улицы (ныне ул. Чкалова), собачка домашняя кинулась. Провожать прибежала вместе с сестрами Валькиными — Алкой, Надькой и Людкой.

Как собачка та рыженькая к Вальке ластилась! Как она ему руки лизала! Скулила, как плакала.

Мы вокруг Вальки с собачкой столпились. Колонна смешалась и остановилась.

И тут немец носатый к нам в колонну вломился. Раскидал, расшвырял нас по-зверски, и собачку ногой из колонны вышиб сапогом своим кованым.

Закричала собачка пронзительно-больно, а нам сделалось страшно. Мы притихли. А Валька заплакал…

Каждый понял, что ждет его там, в той Германии.

А потом на Вокзальной улице, у фонтана сухого, где скверик, деда Быстряна увидел с козой. Всегда мы смеялись над ним и дразнили, что веником мух от козы отгоняет. И зачем мы дразнили? Вот дураки. Прости меня, дедушка миленький, что дразнил Козлодоем…

Сколько дуростей делал я, мамка моя!.. А тебе сколько крови попортил!.. Прости меня, мамочка родная… Только на каторге этой понял, что ты, моя мамка, — святая… Сколько раз ты спасала меня в Неметчине этой фашистской. И я теперь знаю: всегда ты со мной. Где-то рядом. Среди гула прессов я дыхание слышу твое. И голос твой слышу. Только слов разобрать не могу. А мне говорить с тобой хочется. И я говорю, говорю, будто ты меня слышишь. И я все рассказываю, и в мыслях письмо составляю тебе, мамка родненькая. Каждый день составляю. Большое-большое письмо. На всю мою муку! Единственное.

Мысленно мы в Новозыбкове… И бываем везде, где нам хочется быть. Видим всех… Видим все, чем вы там занимаетесь… Я вот вижу свой двор, вижу кур с петухом-драчуном. На цепи вижу Эрика нашего. Вот тетка Полька что-то курам сыпанула, а Эрика не покормила.

«Тетка, опять про собаку забыла!» — крикнуть хочется мне.

«А будь он неладен, собака твой! — тут же слышу в ответ. — Пользы нет! Одно гавканье только…»

Я всегда в Новозыбкове, мамка моя…

В день тот последний, когда нас пригнали на станцию, то запихнули в вагоны товарные, где до этого были кони. Немцы мокрый навоз как попало убрали.

Конвоиры смеялись и носы воротили, а нам было некуда деться.

Ты успела к вагону, когда двери еще не закрыли.

Я помню глаза твои, мамка… Ты говорила мне что-то, говорила… Меня подбодрить старалась. Улыбнуться пыталась. А я глаза твои помню, как они плакали сами собой, мамка родненькая…

Кто нас провожать пришел, перед дверями вагонов столпились. Стали советы давать, как нам быть в той Германии, будто они уже там побывали. Заторопились. Заговорили все разом, потом стали кричать.

Помню, что ты успела сказать:

— Гляди там, сыночек. Крепко не бойся чего… Я тут буду молиться. А ты на рожон там не лезь. Будь похитрей и себя береги…

Назад 1 2 3 4 5 ... 40 Вперед
Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*