Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 01
Другая экс-угроза социальному порядку, который мы с таким упорством строили на Кириньяге. Мужчины и женщины сознавали лежащую на них ответственность и знали, что можно, а чего нельзя. Нгайи дал масаям копье, Он дал вакамба лук со стрелами, европейцам — автомобиль и печатный станок, но кикуйу Он снабдил только палкой-копалкой, чтобы возделывать плодородную землю, лежащую вокруг священного фигового дерева, растущего на склонах Кириньяги.
Когда-то, много лет тому назад, мы жили в полной гармонии с землей. Потом пришло печатное слово. Сначала оно превратило нас в рабов, сделало христианами, поделило на солдат, фабричных рабочих, ремесленников и политиков. Кикуйу стали теми, кем не должны были быть. Такое уже случилось, а, значит, могло повториться вновь.
Мы прилетели на Кириньягу, чтобы создать идеальное общество кикуйу, утопию кикуйу. Могла ли одна одаренная девочка нести в себе семена уничтожения нашего общества? Полной уверенности у меня не было, но я знал наверняка, что дети вырастают, становятся взрослыми. Превращаются в Иисуса, Магомета, Джомо Кениату… но ведь детьми были и Типпо Тиб, один из самых жестоких рабовладельцев, и Иди Амин, мясник собственного народа. Или, что случалось чаще, из них вырастали такие, как Фридрих Ницше и Карл Маркс, талантливейшие люди, чьи идеи стали руководящими для менее талантливых, менее способных. Должен ли я стоять в стороне и надеяться, что она окажет благотворное влияние на наше общество, когда вся история человечества говорит о куда большей вероятности обратного результата?
Решение было болезненным, но не таким уж трудным для меня.
— Компьютер, отдаю тебе новый Безоговорочный приказ, заменяющий собой прежнюю директиву. Я полностью запрещаю тебе общение с Камари. Если она включит тебя, ты должен сказать ей, что Кориба запретил тебе контактировать с ней, после чего немедленно отключиться. Ясно?
— Приказ понят и занесен в память.
— Отлично. А теперь прекрати работу.
Вернувшись из деревни следующим утром, я нашел бурдюки пустыми, одеяла непросушенными, а двор в козьем помете.
Среди кикуйу нет человека могущественнее мундумугу, но и он не лишен сострадания. Я решил простить детскую выходку Камари, а потому не зашел к отцу девочки и не приказал другим детям избегать ее.
Она не пришла и днем. Сидя у хижины, я ждал Камари, чтобы объяснить ей мое решение, но так и не дождался. Когда же начали сгущаться сумерки, я послал за мальчиком, Ндеми, чтобы тот наполнил бурдюки водой и подмел двор. Это считалось женской работой, но он не решился противоречить мундумугу, хотя каждым движением выдавал презрение к тому, чем его заставили заниматься.
По прошествии еще двух дней, когда Камари так и не появилась, я вызвал ее отца, Нджоро.
— Камари нарушила данное мне слово. Если она не подметет мой двор сегодня, мне придется наложить на нее заклятье.
Он изумленно воззрился на меня.
— Она говорит, что ты уже наложил на нее заклятье, Кориба. Я хотел спросить, должны ли мы выгнать ее со двора.
Я покачал головой.
— Нет, выгонять ее не нужно. Я еще не наложил на нее заклятья, но она должна прийти сюда сегодня.
— Не знаю, хватит ли у нее сил, — покачал головой Нджоро. — Три дня она не ест и не пьет, лишь сидит в хижине моей жены, уставившись в одну точку. — Он запнулся. — Кто-то еще наложил на нее заклятье. Если это не ты, возможно, тебе удастся снять его.
— Она не ест и не пьет три дня? — повторил я.
Он кивнул.
— Я проведаю ее.
Поднявшись, я последовал за ним к деревне. Когда мы пришли на его двор, он подвел меня к хижине своей жены, вызвал из нее встревоженную мать Камари. Я вошел в хижину, а они остались во дворе. Камари сидела у стены, подтянув колени к подбородку, обхватив руками тощие ноги.
— Джамбо, Камари, — поздоровался я.
Она вскинула на меня глаза, но ничего не ответила.
— Твоя мать тревожится за тебя, а отец говорит, что ты три дня не ешь и не пьешь.
Молчание.
— Послушай меня, Камари. Я принял решение во благо Кириньяги и менять его не буду. Как женщина племени кикуйу ты должна жить согласно нашим традициям. — Я выдержал паузу, — Однако и кикуйу и Совет по делам Утопий учитывают мнение каждого человека. Любой член нашего общества может покинуть Кириньягу, если будет на то его желание. Согласно договору, который мы подписали, принимая во владение эту планету, тебе надо лишь зайти на территорию, называемую Гавань, и космолет Службы технического обслуживания заберет тебя и доставит в указанное тобою место.
— Я не знаю никаких мест, кроме Кириньяги, — ответила она. — Где я буду выбирать новый дом, если мне запрещено узнавать, как живут люди в других местах?
— Не знаю, — признал я.
— Я не хочу покидать Кириньягу! — продолжала она. — Тут мой дом. Тут живет мой народ. Я — девушка племени кикуйу, не масаи, не европейка. Я хочу рожать детей своему мужу, работать на его поле. Я буду собирать хворост для очага, готовить ему пищу, ткать полотно для его одежды. Уйду из дома моих родителей и буду жить в семье мужа. И сделаю это с радостью, Кориба, если ты только позволишь мне научиться читать и писать.
— Не могу, — с грустью ответил я.
— Но почему?
— Кто самый мудрый из знакомых тебе людей, Камари?
— В деревне нет мудрее мундумугу.
— Тогда ты должна довериться моей мудрости.
— Но я чувствую себя, как тот карликовый сокол. — Она всхлипнула. — Он провел жизнь, мечтая о том, как будет парить высоко на крыльях ветра. А я мечтаю увидеть слова на экране компьютера.
— С соколом у тебя нет ничего общего, — возразил я. — Сломанное крыло помешало ему быть таким, как создал его Нгайи. Тебе же не дают стать той, кем быть не положено.
— Ты не злой человек, Кориба, — с достоинством ответила она. — Но ты не прав.
— Даже если и так, придется мне с этим смириться.
— Но ты просишь смириться с этим меня, а это преступно.
— Если ты вновь назовешь меня преступником, — сурово молвил я, ибо никому не дозволено так говорить с мундумугу, — я наложу на тебя заклятие.
— Да что ты еще можешь сделать со мной? — с горечью спросила она.
— Я могу превратить тебя в гиену, нечистую поедательницу человеческой плоти, что бродит в ночи. Я могу наполнить твой живот шипами, и каждое движение будет причинять тебе невыносимую боль. Или…
— Ты всего лишь человек и уже сделал самое худшее, — тяжело вздохнула Камари.
— Чтобы больше я этого не слышал! — повысил я голос. — Приказываю тебе есть и пить все, что принесет тебе твоя мать, а с завтрашнего дня ты должна снова прибирать мой дом.
Я вышел из хижины и велел матери Камари принести ей банановое пюре и воды. Затем заглянул на поле старого Бенимы. Буйвол изрядно попортил ему посевы, и я принес в жертву козла, чтобы изгнать злого духа, поселившегося на его земле.
Покончив с этим, я отправился к Коиннаги. Вождь угостил меня свежесваренным помбе и пожаловался на Кибо, свою последнюю жену. Она спелась с Шуми, его второй женой, и теперь они строят козни Вамби, старшей жене.
— Ты всегда можешь развестись с ней и вернуть ее в родительский дом, — заметил я.
— Она стоила мне двадцать коров и пять коз! — воскликнул Коиннага. — Ее семья вернет мне скот?
— Разумеется, нет.
— Тогда я не отправлю ее к родителям.
— Как тебе будет угодно, — Я пожал плечами.
— Кроме того, она очень сильная и красивая, — продолжал он. — Мне лишь хотелось бы, чтобы она прекратила ссориться с Вамби.
— А из-за чего они ссорятся?
— Из-за всего. Кто принесет воду, кто заштопает мою одежду, кто починит кровлю моей хижины. — Он помолчал. — Они даже спорят, в чью хижину я должен прийти ночью, как будто мое мнение в этом деле совсем неважно.
— А насчет идей они не спорят? — спросил я.
— Идей?
— Которые можно почерпнуть из книг.
Коиннага рассмеялся.
— Это же женщины, Кориба. Зачем им идеи? — Вновь он помолчал. — Да кому из нас вообще нужно особо задумываться?
— Не знаю, — уклончиво ответил я. — Спрашиваю из любопытства.
— Ты чем-то встревожен, — отметил он.
— Должно быть, виной тому помбе. Я старик, а напиток, похоже, слишком крепкий.
— А все потому, что Кибо не слушает, когда Вамбу говорит ей, как варить помбе. Наверное, мне все же следует отослать ее. — Он посмотрел на Кибо, прошедшую мимо с вязанкой хвороста на гибкой, сильной спине. — Но она так молода и красива. — Внезапно взгляд его обратился к деревне. — Ага! Старый Сибоки наконец-то умер.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
Он указал на поднимающийся к небу столб дыма.
— Вон жгут его хижину.
Я проследил за его взглядом.
— Это не хижина Сибоки. Его двор западнее.
— Кто же еще из стариков мог умереть в нашей деревне? — вопросил Коиннаги.
