Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1992 год
Чуть дальше в ущелье обрушивается водопад, а в стороне над обрывом — небольшой мазар: увенчанный рогами горного козла алтарь с полукруглой нишей для лампады, где лежит жертвенный камушек.
— Почему на мазарах укрепляют рога? — спрашиваю Ихбоса.
— У нас, памирцев, горные козлы и бараны, обитающие в высокогорьях, считаются чистыми, священными животными — «фаришта», и их рога оставляют на священных местах — оштонах.
Действительно, место, где мы находились, над чистой рекой, у подножия поднебесной скалы — напоминало индийское убежище святого в горах.
— Мы исмаилиты, — продолжил Ихбос. — Это наша вера, в которую нас обратил в XI веке великий поэт и учитель Шо-Носир Хосров: он поселился в Юмгане, в афганском Бадахшане, после долгих странствий. Духовным нашим главой считается Ara-Хан, живущий сейчас в Швейцарии, но в каждом районе есть наставник — пир. Пиры есть и у нас, и на афганской стороне — например, вчера в Хандуте люди Наджметдина захватили пира и угрожали расстрелять, если гарнизон не сдастся: ведь для них убить исмаилита, памирца — меньший грех, даже чем неверного русского!
— В чем символ вашей веры?
— Исмаилиты считают, что бог троичен и главным его воплощением является Аликуль — Мировой разум...
Да, это так: исмаилизм — уцелевшие в суровых ущельях до наших дней отголоски древнего учения гностиков, легко усвоенные памирцами благодаря их буддийскому и древнеиран-скому наследию эпохи Великого шелкового пути. Но вобрал он также и древние обычаи почитания священных рощ и источников, один из которых — перед нами.
Раздевалка — домик с холодным мраморным полом — сооружена прямо над пропастью, ладный мостик со ступенями ведет к небольшому бассейну в толще скалы, куда из трещин хлещет теплая безвкусная вода. Над бассейном клубится в холодном горном воздухе пар.
Ихбос плюхается в бассейн и машет рукой:
— Давай сюда!
Вода — как парное молоко, теплая и в то же время освежающая, не хочется вылезать. Однако пора покинуть древний источник: сегодня я должен двинуться дальше.
Шелковый путь — дорога, на которой не останавливаются!
Убежище в горах
То между осыпей шел,
то вдоль потоков седых.
Носир Хосров
В кузове грузовика я отправился в поселок Лянгар, что стоит в сорока километрах от Ямчуна, в самом начале долины. Там я предполагал остановиться у Зурбека Муллоева, старого учителя истории, адрес которого мне дал Ихбос.
Добравшись до Лянгара, я спросил нужный мне дом у людей, обрабатывавших огород, и направился по пыльной дороге, лежащей на высоте трех тысяч метров, мимо похожего на многопалую кисть утеса, где некогда располагалась старая русская застава. Огромная гора расщепляла долину надвое: направо шла населенная теми же ваханцами, но афганскими, долина Вахан-Дарьи, ведущая к перевалу Барогил, а через него в Читрал и Индию; налево лежал пограничный каньон реки Памир.
Огражденный высоким дувалом с добротными железными воротами, дом Зурбек-Шо выходит прямо на крутую серпантину дороги, ведущей на Восточный Памир. Я приоткрыл ворота и оказался в пустынном солнечном дворике. Выглянула и исчезла испуганная ребячья физиономия, пробежала девочка, прижимая к груди кошку. Тишина...
Старого учителя я нашел на веранде, где он, лежа в исподнем на кошме, отдыхал после работы на «хошаре» — всем селом строили дом его старшего сына Мулло, учителя биологии. На этот раз возвели стены. Потом сообща будут класть стропила, хозяин же должен в благодарность угостить и напоить односельчан.
— Садись, чай пить будем, — пригласил меня Зурбек, слегка вялый оттого, что сам тоже немного угостился брагой. — Сейчас они придут, все сделают.
Он имел в виду снох.
Лицо у Зурбека типичное для памирца — прямоугольное, спокойные манеры гостеприимного сельского патриарха. Дом, под стать хозяину, старый, большой, с пристройками, кухней с печкой и газовой плитой, немного запущенный, однако куда более зажиточный,
чем назарбековский. Видно, что обживались не одним поколением.
— Что будешь тут делать? — спросил Зурбек-Шо.
— Хочу посмотреть крепости Кала-и-Зангибор и Ратм.
— Кала-и-Зангибор в Хиссоре, полтора километра ниже Лянгара, а Ратм — три километра выше, ее издалека видно.
Мы уговорились, что я проживу у Зурбек-Шо несколько дней. Более удачное место для моей стоянки трудно подобрать — прямо над домом, на той стороне кипящей речки, располагались мазар и гранитные скалы с писаницами, относящимися к эпохе саков и кушан. Ведь здесь, окончив труднейший путь по высокогорьям Восточного Памира, древние купцы оставляли рисунки-пиктограммы как благодарственные надписи. Так же поступали позднее и удачливые охотники. А еще позднее оставили надписи русские бойцы легендарного отряда полковника Ионова, спасшие в 1891 году ваханцев от афганцев и резни.
Осматривая Кала-и-Зангибор, я, к своему разочарованию, обнаружил, что та раннесредневековая крепость, находившаяся на скалистом гребне в центре кишлака Хиссор, разобрана до основания и превращена пограничниками в укрепрайон с противопулевыми стенками и дзотами. На попутной машине, везшей газовые баллоны по заставам и кишлакам, я добрался до крепости Ратм. Развалины ее, высящиеся на одиноком утесе, точно бастион, выдвинутый над головокружительной пропастью, на дне которой шумит река Памир, видны издалека и кажутся странно приземистыми на фоне огромных гор афганского берега.
Крепость Ратм запирает сверху долину Вахана, защищая подступы из узкого памирского каньона, и не случайно в ней обнаружены в изобилии черепки еще кушанской эпохи. Однако сами стены замка сложены в средневековье, причем следы пожара, которые и сейчас хорошо видны, относятся, как говорят старожилы, едва ли не ко времени афганского нашествия. Голубыми глазами двух древних водоемов глядит крепость на редкие облака и тени великих гор, и, должно быть, призраки давних времен, точно живые, пробегают перед ними...
Тем большим сюрпризом было для меня то, что рассказал вечером веселый бородач Мулло:
— Над кишлаком Зонг, в нескольких километрах ниже Лянгара, есть пещеры; говорят, они такие глубокие, что под Пянджем идут на ту сторону.
— А там были археологи?
— Нет, они только крепости и рисунки смотрели, а в пещеры не поднимались.
До сих пор я обследовал только памятники по трассе шелкового пути, а теперь загорелся идеей подняться в горы.
На следующий день мы с Мулло вышли из дома с первым пением птиц и начали подъем. Отроги почти семитысячного массива пика Маркса над Лянга-ром и Зонтом сложены из мрамора — черные, белые, красные, желтоватые мраморные скалы красиво выступают из осыпей, точно гигантские жаровни и бастионы. Длинные шлейфы осыпей круто спускаются со склонов, камни хрустят под ногами; присядешь на камушек возле кустика саксаула или терескена, удерживающего сползание щебня, отдышишься — и дальше. Наконец мы вползли на широкий дашт, безжизненную террасу где-то на высоте четырех тысяч метров. Здесь проходит лянгарский арык, и я приникаю к журчащей воде. Жалко, что в Вахане не растет дикая вишня, кислые плоды которой прекрасно утоляют жажду путника в безводных горах Шугнана.
— Пещеры выше, еще столько же, сколько прошли, — показывает на нагромождения скал Мулло.
В вязаной шапочке и туристских ботинках он похож на альпиниста. Лезем по камням, на которых то там, то здесь видны желто-зеленые подушки колючего акантолимона. Каждый шаг теперь дается с трудом, цепляешься за глыбы руками, чтобы не оступиться. Теперь мы уже выше уровня горных пастбищ, на которых с весны до осени нагуливает вес скот.
За четыре часа мы поднялись на высоту 4600 метров. Огромные коричневые скалы встают на фоне уходящего в небеса каменного гребня. Пещеры скрываются где-то среди хаоса исполинских глыб. Мулло отправляется на разведку, он лазает по скалам как кошка. Я медленно двигаюсь за ним, перепрыгивая с камня на камень, и вскоре слышу призывный крик.
Ба-а! Да здесь, кажется, целый пещерный город — сложенные из камня дома без крыш, скрытые под сенью скал, обложенные глыбами щели выходящих из недр вентиляционных колодцев, ограда, похожая на крепостную стену, а за ней крохотная райская долина — загон для скота, где зеленеют ковыль и гипчак, столь необычные для этих голых каменных гор. Над всем этим господствуют зловеще-резкие развалины сторожевой башни. Когда она была построена и для чего?
— Это «турф», убежище, куда скрывались жители Зонга от врагов, наверное, его построили в XVII-XVTII веках, — говорит Мулло. — А вот и вход! — показывает он на темную дыру под скалами.
Лезем туда, зажигаем фонарик. Короткий ход приводит нас в узкий длинный зал с высоченным треугольным сводом, как в старинной горной выработке. Пол весь усыпан костями животных, попадаются и человеческие. В углу, на каменной приступке, жутко скалятся черепа. На высоте, где атмосферное давление на треть ниже нормы, восприятие притуплено. Однако при виде этой картины невольно становится не по себе, и спрашиваешь: что скрывается там, в темных недрах пещерных ходов?
